Поклонись роднику
Шрифт:
Пока Наташа готовила постель, Алексей, взбудораженный новостью, вышел на крыльцо. Хотел тотчас побежать к родителям, но они давно спали. Никто еще не знает его радости, и никому не понять, какой праздник творится у него в душе.
Вьюга не унималась. Он не обращал на нее внимания, даже был рад снежной заварухе. Такое было настроение.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Давно не было такой суровой снежной зимы. Как завернули морозы с начала декабря, так и держались третий месяц: ни одной оттепели. А снегу-то
Притихло Белоречье. Протарахтит трактор, везущий сено или силос, проедет машина, недолго погомонят, направляясь в школу или возвращаясь из нее, ребятишки… В совхозных мастерских идет ремонт техники, слышен стук металла по металлу, повизгивает токарный станок, мигает огонек сварки. Два раза в день утробно, как бы под землей, гудит на ферме вакуумная установка электродойки. У доярок и скотников нынче больше всех забот, потому что трудная зимовка. Но жизнь есть жизнь, ее не остановишь, будь мороз хоть под сорок градусов.
Первой в доме Логиновых-старших встает и уходит в пять часов утра, потемну, на ферму сноха Тамара, затем — Варвара Михайловна, потому что свою корову тоже надо доить и поить да печку топить. Василий Егорович слышит, как зябко фыркает под умывальником Иван, как, сидя за столом, глухо бубнит он, переговариваясь с матерью. После его ухода в мастерские черед подниматься Василию Егоровичу, и уж в последнюю очередь просыпаются Миша и Олечка.
Василию Егоровичу торопиться некуда: всякое строительство сейчас прекратили, пилорама тоже приостановлена до теплых весенних дней. По хозяйству, конечно, дела всегда найдутся, но день впереди. Не спеша завтракают вдвоем с женой. Поглядывая в окно, Василий Егорович замечает:
— Вон Наташа куда-то побежала.
— Видать, Алексей дома, с ребенком. — Варвара Михайловна приподнимается с лавки, тоже смотрит на сноху. — Все в кожаных сапожках модничает, нет бы валенки носила. Однако за аккуратность ее похвалю. Бывало, придешь к Петровне — пол вечно истоптанный, на подоконниках пыль, сама сидит в каком-нибудь заварзанном халате, будто рыночная торговка. Теперь в медпункте-то все сверкает, лекарства в стеклянной витринке выставлены.
— Уж больно славный парень-то у них — загляденье! Возьмешь на руки — так и прискакивает, гляди того, на ноги встанет.
— Рано еще, в семь-то месяцев. Я уж так рада за них! Всем нам пришлось попереживать, теперь, слава богу, семья устроилась. Даже не верится.
— А мы с тобой, старые дураки, настраивали на развод.
— Был грех, чего уж говорить, — вздохнула Варвара Михайловна.
Они были довольны благополучным исходом дела, когда, казалось, всякая надежда иметь ребенка у Наташи была потеряна. Чувствовали свою вину перед ней, старались помочь. Мальчика назвали Сережей. Василий Егорович гордился, что у него появился еще один внук, что род Логиновых остается крепким.
— Когда хоть морозы-то кончатся? — перевела разговор Варвара Михайловна. — На сретенье цыган шубу продает, да где там!
— Нынче крепко завернуло. Колонка теперь уж до весны не оттает, будем ходить на колодец.
Колонка рядом, а на колодец приходится ходить далековато. Василий Егорович
Кажется, первый раз за всю зиму проглянуло солнце, и с белореченского угора во всю ширь распахнулись лесные дали: отрадный вид, глянешь — просветлится, вознесется душа.
Воткнув носки валенок в разболтавшиеся ремешки самодельных широких лыж, он взял направление на Раменье, к прямоствольному березняку, что на той стороне Сотьмы. Легко съехал под угор, ступил на такой же широкий след, вероятно, охотничьих лыж Пашки Колесова.
Благополучно добрался до березняка, вырубил гладкую, ровную плашку, еще покурил, сидя на ней и наблюдая за многочисленной стаей маленьких суетливых птичек. В лесу была глухая тишина, какая бывает лишь в середине зимы. Но вот послышались неясные, похожие на чуть внятный пересвист звуки, как будто с неба сыпалась, тонко позванивая и шелестя, мелкая фольга. Тут и заметил Василий Егорович, как по вершинам деревьев перепархивают, оживленно попискивая, птахи-непоседы. Потом вдруг, точно по команде, вся стая сорвалась и перелетела дальше, исчезла. Было что-то неправдоподобное в этом видении. Что за пичуги? Кто умеет так деликатно, как бы певучим шепотом, посвистывать, не нарушая зимнего сна природы? Кажется, никаких тайн в своем лесу не могло быть для Василия Егоровича, а не мог ответить на этот вопрос.
Взвалив на плечо бревешко, он неторопливо зашагал обратно, держа путь по реке. Шел и размышлял о птичках-незнакомках, удивляясь самому себе: прожил жизнь и как-то не обращал на них внимания. Все чудился тихий шелест-звон.
Видимо, замечтался, забыл про быстрое течение около Крюковой пожни: затянуло его ненадежным льдом, завалило снегом. Поздно спохватился, когда уже прокатился от берега до берега треск, от которого тело сжало мгновенным испугом и колющим холодом, казалось, еще до того, как провалился в воду. К счастью, оказалось неглубоко, по пояс. Кое-как выкарабкался, отполз к берегу и, оглянувшись на темный провал полыньи, в котором плавали лыжи, не решился доставать их.
Надо было двигаться, поскорей добраться до дороги, чтобы не закоченели от ледяной стужи ноги. Идти по глубокому снегу оказалось невозможно, Василий Егорович полз, не давая себе передышки, благо дорога находилась неподалеку. Увидал трактор-колесник, замахал руками, закричал, как будто его можно было услышать:
— Стой! Куда же ты, окаянная твоя сила!
Тракторист Толька Иванов остановился не сразу, далеко проскочил, а уж потом попятился назад. Ему даже сделалось страшновато при виде ползущего по снегу человека. Помог Василию Егоровичу встать на твердую машинную колею, разглядывая его заснеженную, заледеневшую одежду.
— Что случилось, дядя Вася?
— В реку угодил. Дернул меня черт пойти по льду на лыжах!.. Кричу тебе, мать твою за ногу, а ты наддаешь газу. Гони скорей домой, пока не околел!.. — Василий Егорович никак не мог отдышаться.
В кабине трактора тоже тепла нет, но все-таки не на улице. Толька газовал во весь мах, так что скоро доехали до дому. Когда Василий Егорович предстал перед женой в задубеневших валенках и торчавшей колом фуфайке, промоченной снизу, она всплеснула руками:
— Батюшки! Да как это тебя угораздило?