Покоренная викингом
Шрифт:
Убаюканная ритмом его шагов, она, по-видимому, задремала. Когда она снова открыла глаза, вокруг все было спокойно и уже стемнело. Только свет луны и мерцание звезд освещали лес вокруг. Она поняла, что где-то рядом горит костер и на нем жарится мясо, а она лежит на земле на рубашке Эрика, подбитой ватой, чтобы защитить его тело от тяжелой кольчуги. Она услышала звук бегущей поблизости воды и поняла, что он не останавливался, пока не добрался до места, где, по его словам, он должен встретиться со своими людьми.
У нее закружилась голова, и она прикрыла глаза,
— Рианон, я просто пытаюсь…
— Я могу сама о себе позаботиться, спасибо!
— Можешь? — усомнился он.
— Ты больше размазываешь грязь, чем стираешь!
— Ну, миледи, это можно сделать гораздо проще.
Она закричала, сопротивляясь, колотя кулаками в его грудь, когда он подхватил ее с земли и направился с ней на руках прямо в холодную воду речки. Там было довольно глубоко, потому что недалеко от этого места речка впадала в море. И когда вода дошла ему до бедер, он бросил Рианон в воду. Она вынырнула, барахтаясь и отплевываясь, ругаясь и еще больше злясь от его смеха.
Она повернулась, и он успел схватить ее за одежду.
— Ты намочил мою одежду, и я утону от ее тяжести или от того, что продрогла до костей, если я не умру от страстного желания твоей погибели! — сказала она ему.
Он подхватил ее на руки.
— Ну, любовь моя, мы не должны тонуть вместе, — сказал он. — Если твой глаз соблазняет тебя, вырви его, так говорят истинные христиане, не правда ли? Твоя одежда вряд ли может сравниться с глазом, если она соблазняет тебя…
С этими словами он схватил ее за край платья и сдернул, не обращая внимания на ее сопротивление, на ее кулаки, удары которых градом сыпались на него, несмотря на ее проклятия. Когда он справился со всей ее одеждой, он небрежно бросил ее назад в воду, чтобы снять с нее штаны. Он швырнул все тряпье на берег, когда она нырнула в глубину, чтобы скрыться от него. Переплыв через речку и стоя на противоположном берегу, она скрестила руки на груди и смотрела на него, дрожа от ярости.
— Вернись сюда! — скомандовал он.
— Ты не в своем уме!
— Рианон, грязь засохнет, и ты покроешься черной коркой. Вернись сюда. Я хочу промыть твои волосы, до того как они так слипнутся, что их придется отрезать.
— Ну и какая будет потеря от спутанной массы тусклой меди? — огрызнулась она.
Он помолчал, а потом рассмеялся.
— Увы, ты еще и тщеславна!
Он кинулся к ней, и речка вышла из берегов. Она нырнула в лунную дорожку и плыла под водой, выныривая только, чтобы вдохнуть воздух.
И все же он ненамного отставал от нее.
— Рианон…
Она снова нырнула. На этот раз она не правильно выбрала направление, и он схватил ее за ногу. Он подтащил ее к себе, его руки скользнули по ее голому бедру, горячие по сравнению с прохладной водой. Она задохнулась и стала сопротивляться, но ее груди были прижаты к его груди, и она погрузилась в глубину
— Зачем тебе возиться с этой тусклой медью?
Его руки накрыли ее ягодицы, а потом нежно прошлись по позвоночнику и снова спустились, прижимая ее все ближе и ближе, так, чтобы она смогла почувствовать напряжение его члена у своих бедер.
— А что же мне оставалось ему сказать? — спросил он мягко. — Да, конечно, у тебя блестящие волосы. И они сверкают при свете вечернего солнца, как сам закат. Они окутывают меня своей мягкостью, своей красотой, они ласкают мое обнаженное тело.
Он провел пальцами по ее намокшим волосам, откинув их назад, а потом по щеке, и медленно продолжил свой путь по шее и ключицам. Он коснулся ее соска, замерзшего и напрягшегося, как только его ладони накрыли и согрели ее груди. У нее перехватило дыхание, и там, где он касался ее, разгорелся костер, спускавшийся в низ живота, разгораясь между бедер. Она отклонилась, сопротивляясь ему.
— Не обижу ли я господина, позволяя ему забавляться с грудями, похожими на обвислые тыквы!
По его лицу пробежала улыбка, оно было красивым, и черты его смягчились в сумеречном свете.
— Да, но если бы я сказал ему, что это такие пышные, спелые плоды, тяжелые и твердые, как яблоки, алебастровые с розовыми бутонами на концах и необыкновенно красивые, — увы! Он мог бы не отпустить тебя вообще.
Его ласки были легкими и завораживающими. Его ладони двигались нежно, поглаживая эти розовые бутоны, и она боялась, что у нее сейчас подогнутся колени, хотя он ее и держал. Потом его руки переместились ниже, ласки стали интимнее, и она задрожала, крепче прижимаясь к нему, забыв о своем сопротивлении. Лаская ее ноги, он зашептал ей на ухо.
— Кривые ноги, миледи? Я не мог сказать ему, что твое тело на ощупь прекрасней и нежнее, чем материя, изготовленная самыми искусными мастерами Востока, что твои ноги длинны и прекрасны, и что они могут обвить мужчину так, что он почувствует райское блаженство, здесь на земле, а не в раю. Я не мог сказать ему, что твои поцелуи пьянят, как вино, и что в глубине твоих глаз можно утонуть, и что ты возбуждаешь такое желание, какое может человека вывернуть наизнанку, и что я скорее умру, защищая тебя, потому что я попробовал все твои прелести и брошу вызов любому мужчине или даже Богу, чтобы только снова быть с тобой.
Он смеялся над ней, конечно, он подшучивал над ней. Но все же когда она посмотрела ему в глаза, в его взгляде, как ей показалось, не было насмешки. Он вытащил ее из воды, чтобы отнести на берег, и там опустил на землю. И снова он заговорил об алебастре ее тела при свете луны. И когда он перечислял все ее совершенства, он целовал ее нежно и возбуждающе в том месте, о котором говорил, и ей показалось, что он осушил прохладную влагу с ее тела своими губами и языком, а потом его тело согрело ее своим теплом, и волнующая нежность соблазна вызвала прилив опаляющей страсти.