Покорители

Шамсутдинов Николай

Вдоль моря в размеренной, крепкой волне — Я шёл, обрывая себя… в постоянстве Оскомины снов, виртуальный вполне, И чайка белела в разумном пространстве, В бездумности острой сопутствуя мне. Сиреной мне пело, смущая, вино, Что мир, извлекаем на свет, для героя — Кривое, лукавое зеркало, но Я внял тому, не порицая прибоя, Что здесь, как нигде, очевидней одно: Жизнь — в замысле?.. Бредни, что не удалась, Она оголимей в надеждах, покуда Родство с нею не отыгралось на нас, С прожилками света и тьмы из-под спуда, С обидою, не подымающей глаз… Жизнь — в замысле… Даром что голос дала, Но не обнесла молодыми резцами… Жизнь — в замысле… и та, что мимо прошла (что ж…) непогрешимыми, злыми шагами, Взахлёб её, пеклом дыша, прожила. Не перебивайте, оставьте своё И про пораженье, и про притяженье Горячечных снов! Тень от тени

её, От неба отогнута птица, в паренье Не перечеркнувшая небытие… Жизнь — в замысле… Сумрачно тлеет маяк В ушибленном тексте, подшиблены лица Дыханьем предзимья, но, Господи, как Легко в небосвод испаряется птица, И медленней сердце, сжимаясь в кулак… А море — вот оно, спокойное на зависть, И впадина в песке оттиснута в былом, Красавицей в былом, оттиснутая давесь, Изводит, как всегда, насмешливым теплом. Надолго ли? Бог весть… Ознобно огибая Их, скопище зонтов, но — с льдинкою из-под Приспущенных ресниц, холёная, другая Тугою наготой себя в неё вольёт, И случай, на песке ж, подставит ножку, либо Оставит всё как есть… Зане отнесена К предмету сфер иных, в шуршании отлива, Как память инженю густо населена! Неправда, что уже свежо блеснуло донце У жизни близ олив, не отводящих взгляд, У жизни, как вино, настоянной на солнце Колхиды, в толчее одических цикад. Морская соль горит, не отпуская, в горле, И роща на мысу зовёт отдать визит Её пенатам, но, экзотикой обкормлен, Распят на солнце пляж, и пуще зной язвит. Тем упоенней мыс, купая оконечность В таинственной тени от опочивших лет, И значит, исполать — макающему в вечность Ненастное стило и пишущему свет, Ведь море — вот оно, в неоспоримой соли, Не ищет забытья… И ставшая чертой Характера любовь к его солёной воле, Баюкающей зыбь, становится тобой. Открытый обзору отары, в виду Судака, — Дефект перспективы, окатывая облака, — Ландшафт в человеке, свинцово смежающем веки, Дан в дикой гармонии камня и флоры, пока Лениво следишь на припёке за да-альним пловцом Всё там же, за молом, и день с монотонным лицом Сегодня, задёрган, на литературных задворках Молчит, как и сеть, на ветру потянувшись, о том, Что время улову… Едва от полуденных кущ Платона, сюжет оплетает, как плющ, Террасу, где пьют, подливая из пылкой бутыли, Хоть мир, по нему же, скорей здравомыслящ, чем пьющ. Внизу ж, допекая каменья, рокочет прибой Не о мелководье страстей — о приливе: с тобой Судьба погасила, мотовка, свои недоимки, Чтоб вновь наверстать, ножевая в пристрастьях, с другой. Метафорой перелопачено время, вечор Давнуло прохладою от переимчивых гор, Подсвеченных мерным дыханием варварской лютни, Нет… не затеняющей, но — увлажняющей взор В доверчивом прошлом… И, с ссадиной от голыша На голой коленке, забудь, как, ознобом дыша, За морем, метнувшим из-за поворота последний Взгляд раненой выси, так тянется, в грусти, душа… Покидаючи осень, с пернатой опорой на Понт, Посылая вам весточку в виде горошин на зонт, Птицы держат на юг, как порой ни дурачит Их приморский ландшафт, убегающий за горизонт От себя… И, к развязке, усталость копя, Потому ль память мечется так — от тебя К помрачневшему морю и тотчас обратно — что ветер Принимает, свежак, очертанья тебя, теребя Лавры на побережье? С моллюском под голой стопой, Миф меняет своё местожительство, дышит тобой, Ведь свиданье впотьмах, опрометчивой ночью, Сведено к многоточью… что горше простой запятой Меж помешанными на любви. На манер праотца, Не казнись, ведь вопросам не видно конца, А спускайся к прибою, и там сердобольной водою Море, мерно в движениях, смоет смятенье с лица. И, о чём ни спроси меня, я ничего не прошу У превратностей… Не потому ль, что простудно дышу Неизвестностью, я не веду переписку с твоими Неизменными клятвами, словно мистралю пишу, Проезжая Марсель. Впрочем, у закусившей рукав — Запустенье в персидских глазах… я, давно переняв У забвенья умение не уповать на взаимность, Поднимусь на фелюгу, во мненье «радетелей» прав Иль не прав, всё одно, ведь презрение к миру, равно Как и леность пространства, не стоит и взгляда в окно… Несомненно одно, что, одно в чистом виде, с годами Мы, любимая, не молодеем, прокисло вино… Вне себя от себя, адресату не должно пенять На безадресность случая… И, с безнадёжным «опять!..», Распускается память, чтоб выпустить в море тебя и Вновь сомкнуться, как раковина, и уже не впускать. В приватной полумгле, с фиалом на столе, Не обогнуть себя, по размышленье утлом, Что образ, ввечеру намёрзший на стекле, В сознании, слезясь, оттаивает утром… На веру ветром взят, отнюдь не худший из Мелькнувших меж камен, зато, по крайней мере, Потомственный Улисс, находчив, словно лис В потёмках гинекей, затравленный потеря- ми, —

примеряет мир к себе, промозглый снег, В компании с дождём, его движенье глушит, Но, уязвим в семье и музах, человек, Узилище надежд, несбывшемуся служит, Выманивая смысл из исступлённых лет… Жизнь убывает, не борясь с собой, в бутылке, Покуда, клокоча, выносит нас на свет Кастальский ключ — колюч, токующий в затылке… С зарёю, изрытый тобою, скрипит, вездесущ, между строк, Как губка, сырой от прибоя, в присяжном запое, — песок. Извне наблюдаем этруском, я вещею солью пропах, В сомнительных узах с моллюском, но — с небом на равных правах. Узилище страхов и жалоб, в обветренном венчике кос, Ты, непостижимая, жалом — от жёлтых, язвительных ос. Язвишь, наблюдая, (ревнуешь?), что, неискусимая, ты, Целуя рапсода, целуешь обмолвку давнишней мечты. В забвении — пыльные книги, палитра, и — Веста, терпи! — Предчувствие пляжной интриги спускает инстинкты с цепи. Для непосвящённых — загадка, ну, отблеск её, наконец, Перо занесённое — падко до женских разбитых сердец. С солёной заминкою в рифме, что необъяснимей всего, Волшебна стремительность в нимфе, взмывающей из-под него К иным эмпиреям… Помимо сезонов, твердящих своё, Аскеза рапсода палима тревожным соседством её. Не зная себя, под дыханьем мистраля, ну, правы ли мы, На пресное существованье беря у великих взаймы? Но что, поморяне, ни носим в себе, переменам верны, — На жёлтых, на выпивших осень, на осах настояны сны… Не тяготитесь ранней сединою, В забвении фантазий молодых, По-юному освистаны весною Подснежников и мини продувных Над лёгкими коленками, ведь в бремя Отсутствие страстей и не бодрит Бордо, но — лжесвидетельствует время Про возраст, открывающий артрит Как новую субстанцию… Не тают Долги, и, в переменах на дворе, В затворничестве честно наживают Брюзгливость в дополнение к хандре, Покуда, при отсутствии отмычек К химере, именуемой «любовь», Всё очевидней паралич привычек, Так упоённо мордовавших кровь В пустом былом… Со скукою в статисте Существованья, ни-че-го не ждут, Обжившись во враждебном любопытстве К вещам, что молча всех переживут, Шушукаясь подмётными ночами, Пока ж, лелея слабости свои, Осилить деспотическую память Отшельника «о славе, о любви» — Не-мыс-ли-мо, подробностям внимая, Ведь в скуке, обретающей закал, Свидетельствует, мягкости не зная, Любая мелочь, что, горячий, знал Толк в жизни, несомненно одинокой… Пока молчит, роняя прах, уже Бесплотен, с ясной осени далёкой Сухой листок, прибившийся к душе… Близ моря, любим, не любим ли насупленной, Нет, не обольщайся покоем, дабы В рефлексии внять, что жестокость возлюбленной — По совести, чаще подарок судьбы. И брани в корректную ночь не чурается, Покуда, заложница желчи своей, В любви она, оглашена, не нуждается, Любовь, как ни странно, нуждается в ней. Она, обметавшая осень, дознание Ведёт подсознанию, словно судья, Но здесь, в сердцевине, во мраке сознания, Сермяжен, как правда, просвет забытья. Огласка вины, в убывающем воинстве Осеннего парка нет лада, когда В его устрашающе тёмном достоинстве Блазнятся проточной душе холода. Тепло на излёте… Сентябрь осыпается… Ты лето с ресниц опалённых сморгнул, Тем чаще судьба, торопясь, оступается В следы на песке, что оставил Катулл. Вглядись в оглашённую кровь, оглушённую Солёными звёздами, ведь (интервал…) «Светильником страсти» — ты звал обнажённую И образа неотвратимей — не знал. Ты, ворот рванув, обмираешь от нежности, Ведь та, в записной устремлённости к ней, — Вчерашняя ненависть та же да к ней же и На чёрством свету ламентаций ясней. Бездумно, с обыденной бесчеловечностью Жизнь с болью и страхом взимает своё, Когда ты в стихах разрешаешься вечностью, Чтоб тут же бездарно растратить её. Крупнозернистою, с флейтой в крови, зимою, В позднем письме — твой, летящий, не без кокетства Почерк лукавит, помимо меня, со мною, Что намекает сметливому на соседство Мавра… вот тут… Но, сполоснут ревнивым бденьем, Вид этих буквиц, летящих отточий, точек Преисполняет скептика умиленьем, Не умаляя уменья читать меж строчек… Много ли нужно с заведомым приближеньем Близости, непознаваемой для незрячих, Чтобы услышать ямбическое биенье В них — торопливых, опавших с лица, горячих?..