Покушение на зеркало
Шрифт:
– Так, есть... Уже возбуждено по факту наезда...
– Он не произносил "ж", и его "узе возбуздено" заставило меня непроизвольно улыбнуться: ну ведь дитя, такого и бояться неловко.
– Так вы, говорите, соседка пострадавшей гразданки?
– Он покивал Марьяне.
– А этот гразданин, подозреваете, виновник дорозного происшествия, так?
Да, именно такую версию представила ему моя милая дамочка, увы.
– Я не настаиваю.
– Ее хрипотца сейчас не казалась мне милой.
– Я сказала вам, что, возможно, он. Потому что его появление в больнице...
–
Следователь нырнул носом в какой-то протокол или дело, кто его знает, и тотчас поднял на меня ликующий взор.
– А мы вас ищем, Ходоров! Часа два узе названиваем - и все впустую. А тут вы сами - красота!
Они меня ищут?!
– Вот так-то!
– со злорадством и - мне почудилось, что ли?
– с неподдельной грустью сказала Марьяна.
– Вы отметьте, пожалуйста, что он как бы сам с повинной... Даже не пытался убежать.
– Ой, да чего зе вы говорите такое!
– улыбаясь во весь губастый свой рот, воскликнул следователь.
– Мы узе хотели дело открывать о похищении писателя Ходорова! Это зе вас насильно увезли с места происшествия, так зе?
– веселясь, обратился он ко мне.
– Вот и рассказите теперь подробненько.
Марьяна в изумлении переводила взгляд с него на меня. Следователь заметил это и тотчас пояснил:
– Господин Ходоров был в районе тринадцати часов на телестудии, мы там узнали... На его глазах машина сбила зенщину. Нарушители зе насильно затолкали его в машину и увезли. Это видела морозенщица и еще гразданка одна... Понятно, Азарина? Так я слушаю вас, Феликс Михайлович, как дальше было-то?
Я четко выполнил наказ Джиги. Сбил старушку "опель", не из нашей области, цифры, там где rus, кажется, то ли 54, то ли 94... В машине были трое, один моложавый, с виду армянин, два других русские, им явно за сорок... Одеты они...
Врал я не слишком уверенно, но молоденькому следователю, разумеется, и в голову не могло прийти, что солидный писатель пудрит ему мозги. Правда, его несколько удивило, что нарушители так легко отпустили меня, просто-напросто вышвырнув из машины "где-то в районе дороги на Красную Глинку". Он пожалел, что я точно не запомнил номера - названные мною цифры 8 и, "кажется, 5 или 6" немногим помогут в розыске преступников. На Марьяну он внимания уже не обращал: кое-что уточнил насчет пострадавшей, дал расписаться и целиком отдал время моей персоне. Порасспрашивав еще о деталях и записав адрес, служебный и домашний телефоны, он сообщил, что, если преступники будут задержаны, я непременно понадоблюсь при опознании и меня вызовут.
Когда мы выходили через дворы на проспект Ленина, Марьяна нарушила молчание, которое меня уже тяготило. Но заговаривать первым не хотелось.
– Феликс Михайлович... Вы должны... Если можете... Простите меня, пожалуйста...
– Чувствовалось, как трудно дается ей каждое слово.
– Я плохо разбираюсь в людях... Ошибаюсь в них... Вот и вам не поверила...
20
– Неужто я подозрительно выгляжу? Мне, признаться, странно...
Ах ты старая бородатая кокетка!
– полоснуло в мозгу.
– Ждешь комплимента? А сам нагло врешь?
– Если бы вы только знали, Феликс Михайлович, как хочется верить, что люди...
Пусть не все, а те, с кем столкнешься, - все они честные, добрые, бескорыстные... Веришь, а потом... А потом убеждаешься, что все-все ложь, что остались на свете одни прагматики, которые заняты только улаживанием своих делишек за счет других. Так радостно бывает, когда вдруг встречаешь человека с искренними чувствами... Пусть самые простые эти чувства - доброта...
сочувствие... искреннее внимание к чужим бедам... Так это редко... Слишком редко, к несчастью...
Она замолчала и до трамвайной остановки не произнесла больше ни слова. О чем-то сосредоточенно думала, хмурилась, отчего надлом бровей стал еще резче, острей, почти треугольничком. Когда подошла "двадцатка", Марьяна сделала было шаг к трамваю, но остановилась и с детской робостью взглянула на меня.
– Давайте пройдем хотя бы до следующей. Вы не очень спешите?
Разумеется, тратить время попусту мне не следовало бы: я не оставил намерения показаться на службе. Да и собачье объявление для Джиги надо было прилепить, а до того - умудриться где-то его написать и добыть клей. Где-то - то есть в издательстве либо на почте. Но, если честно, расставаться с Марьяной не хотелось, и это слишком мягко сказано. Я давно уже не испытывал столь щемящего чувства. Мне хотелось взять ее на руки, как мерзнущего у закрытого подъезда котенка, погладить, прижать к груди, отнести в теплую квартиру, накормить. И, радуясь чужой радости, умильно наблюдать, как жадно плещется розовый язычок в блюдечке с молоком. Для меня сделать все это - пустяк, для бедняжки - полная мера счастья.
– Вам никто не говорил, Феликс Михайлович, что вы похожи на Николая Второго?
– спросила Марьяна без тени улыбки, скорей даже печально.
– Неужели? Может, наши бороды похожи?
– Не только, и не это главное. Наш последний государь был очень добрым человеком. У него такие чистые глаза на портретах. Будто говорят: знаю, страдаете, хочу помочь вам, да не могу, не могу... Мягкий, добрый...
– После девятого января его, помнится, наградили титулом "кровавый".
– Несправедливо это, - твердо возразила она.
– Любая власть защищает себя от тех, которые потом дают ей подобные клички. И которые сами еще более жестоки... Примерно в сто раз. Люди хуже зверей, когда доходит до...
– Вы еще совсем молоды, а послушать вас, кровь в жилах стынет. Неужто так сильно жизнь била?
– Не так уж и молода.
– Марьяна покривила губы, улыбка получилась горьковатой.
– Мне скоро тридцать два, а сыну только четыре.
– Почему "только"? Четыре и четыре.
– Потому, что слишком долго еще он будет беззащитным. Молюсь, чтобы рос скорее. Не знаю, будут ли через пять лет суворовские училища, отдала бы не задумываясь. Тогда бы и успокоилась.
Надо полагать, мужа у нее нет. А может, и не было.