Поль Верлен
Шрифт:
Ванны и массажи делали свое дело, и состояние его ноги стало улучшаться. Врач, увидев его в первый раз, пробормотал: «Странная физиономия». Поль это услышал. «Еще один говорит, что у меня странная физиономия. Ну сколько можно!» — напишет он Шарлю Морису в письме от 18 августа 1886 года.
По воскресеньям в Тенон, как на паломничество, отправлялась литературная молодежь, декаденты. Берришон, возмущенный видом «любимого старшего брата (проклятого)», «царя зверей» в столь плачевном состоянии, выплеснул свои эмоции на газетную полосу. «Верлен в больнице, — писал он. — Современное общество, серая масса, способная действовать только за счет своей численности, а значит, безумная, наносит этот предательский удар в спину, ведет себя, как жалкая свора шакалов перед рычащим львом».
Казальс смог получить от Поля разрешение на публикацию в «Декаденте» сонета «Людовику II Баварскому» только что, 8 июля, напечатанного в «Ревю
Увы! Не прошло и двух месяцев, как его выписали, хотя состояние его здоровья оставляло желать лучшего. Кое-как передвигаясь, поддерживаемый Шози, 2 сентября он вышел из больницы и направился к Ванье, которого предупредил заранее о своем приходе: «Приготовьте все, включая деньги».
Итак, он снова возвращался в Сен-Франсуа, а по сути дела, на дно.
Больного, доведенного до нищеты поэта мало интересовали теоретические изыскания молодого литературного поколения литераторов. 18 сентября 1886 года в приложении к «Фигаро» Жан Мореас опубликовал свой знаменитый «Манифест Символизма». Появление чего-то нового стало необходимостью, так как декаданс Бажю не имел никакой серьезной основы, парнасцы были опозорены, а романтизм изжил себя.
Мореас опирался в своей теории на платоновский миф о пещере: вечные идеи недостижимы, и мы судим о них лишь по отвлеченным понятиям, символам и связанным образам. Поэт должен играть на этих скрытых связях, говорить по-новому, отвергать все условности в культивировании своего «я». Субъективное понимание реальности является, по мнению Мореаса, единственно правильным.
Чуть позже, в октябре, Гюстав Кан выпускает журнал «Символист». Главным редактором, конечно, становится Жан Мореас. Смену курса Верлен воспринимает без энтузиазма. Журнал опубликует только одно его стихотворение, и то предоставленное автором скорее из благожелательности — «Букет Марии». А пять лет спустя одно слово «символизм», произнесенное в его присутствии, будет вызывать едкие шуточки и насмешки.
Неизвестно, присутствовал ли Поль 10 декабря на собрании декадентов в Зале «Эрмитаж» по улице Жюссье, где он мог встретить свою давнюю подругу Луизу Мишель. «Красная дева» вернулась из ссылки и вовсе не собиралась отказываться от своих убеждений. Заметив в кругах молодых декадентов недовольство сложившимся порядком вещей в обществе, она призывала молодежь направить свои помыслы в русло революции. Но собравшиеся в этот день триста человек не имели другой цели, кроме смеха и развлечений, чему во многом способствовало выступление Эдуара Дюбю [524] . 20 и 25 октября Луиза Мишель еще раз демонстрировала перед декадентами свое красноречие и выдвинула лозунг «Или декадентство скажет анархизму „да“, или умрет». Но ее идеи натолкнулись на запрет Бажю смешивать политику и литературу. Тогда она, поняв, что дальнейшая борьба бесполезна, порвала с декадентами. Но в недрах движения началось брожение. Дюбю и Бажю обвиняли друг друга в использовании движения в личных целях и едва не подрались на дуэли.
524
Ришар, 1968. Прим. авт.
Верлен, которого все эти склоки очень забавляли, обратил внимание только на мужество Луизы Мишель, в честь которой написал балладу «Луиза Мишель хороша», опубликованную в «Декаденте» 4 декабря 1886 года. Она не замедлила поблагодарить его, и переписка между ними продолжалась несколько лет.
Провести зиму в той конуре, где он обитал, значило подвергать опасности свою жизнь. К тому же возобновился анкилоз колена и вновь открылись язвы на ногах. Единственным его стремлением было возвращение в больницу, и как можно быстрее. «Это необходимо, так как мне нужен уход; к тому же так я смогу экономить», — пояснял он Шарлю Морису 30 октября 1886 года. Но он надеялся, что у него в запасе есть еще несколько дней, чтобы предпринять все необходимые шаги. Он и представить не мог, что Шози, уставший постоянно ждать выплаты долга, выставит его за дверь. Но именно это и произошло в начале ноября. Г-н Жюльен, узнав о случившемся, обещал помочь, но не раньше, чем через два дня. А что делать все это время на улице и без гроша в кармане?
И
525
Предисловие Казальса к сборнику Рашильды «Le jardin des ronces» (1902). См. также переписку Казальса и Рашильды в Казальс и Ле Руж, 1911. Прим. авт.
526
«Детки». Прим. авт.
— Не правда ли, это лучше, чем абсент?
— Полностью с вами согласен, это восхитительный напиток, он придает силы и напоминает о детстве… Сладостные минуты…
«Но все же по вечерам он разбавлял их горечью абсента», — вспоминает она. В кафе неподалеку Поль заказывал «несколько стаканчиков этого опаснейшего яда», чем навлекал на себя недовольство консьержки. Рашильда ругала его. «Ну что тут поделаешь, дружок, — отвечал он, — так надо. Иногда не мы решаем, что делать…»
Ему нравилось беседовать с этой молодой женщиной, чьи глаза изливали на него столько тепла. Кстати, Морис Баррес даже называл ее г-жа Бодлер. Как-то раз она рассказывала своему гостю, что бельгийский прокурор, выступая на суде, зачитал все девятнадцать пунктов обвинения, среди которых был такой: «изобретение нового греха». Тут Верлен мягко прервал ее:
— Да что вы? Изобретатель нового греха сотворил бы величайшее благо для человечества. Успокойтесь, дружок, вы ничего не изобрели.
Наконец 5 ноября 1886 года Поль получил направление в больницу Бруссе [527] , находившуюся в районе Плезанс в Монруже. Ее называли «Бруссе для отбросов», так как деревянные одноэтажные строения больницы, раскинувшиеся на довольно большой площади, напоминали чем-то поселения американских золотоискателей. Внутренняя отделка в стиле методистских храмов. «Не хватает только белых табличек с изречениями апостола Павла на изъеденных червями стенах», — писал Поль. Из окна открывался вид на сады, за которыми проходила окружная железная дорога. Нельзя сказать, чтобы все это производило приятное впечатление, к тому же отношение медицинского персонала было скорее скептическим и сводилось к заботе о том, чтобы не переработать. Больные были «глупее, чем следовало бы», к тому же с претензиями. Выспаться невозможно: на рассвете приходили перестилать кровати, по ночам готовили отвары, звеня на всю больницу оловянными мисками, не говоря уже о постоянном движении туда и обратно повозок. «Ничего интересного в этой удушливой атмосфере плавильни». Однажды сбежал алкоголик. Его сразу поймали и на носилках принесли назад. Кто-то умер… привычное дело…
527
Больница Бруссе названа в честь Франсуа-Жозефа-Виктора Бруссе (1772–1838) — французского врача популяризатора кровопускания, использования пиявок и лечения голоданием. Полагал, что причина всех болезней — раздражения желудочно-кишечного тракта, которые «симпатически» передаются в другие органы. Был в большом почете до 1832 года, когда в Париже разразилась эпидемия холеры и выяснилось, что его методы не способны противостоять болезни. — Прим. ред.