Поль Верлен
Шрифт:
Чтобы закончить перечень, упомянем также переиздание «Проклятых поэтов» в конце 1888 года. Книга была существенно дополнена. Марселина Деборд-Вальмор, Вилье де Лиль-Адан и сам Верлен (под именем-анаграммой «Бедный Лелиан») присоединились к трем «абсолютным» поэтам — Корбьеру, Рембо и Малларме. Не очень удачные рисунки Люка оставляли желать лучшего, именно качества иллюстраций к первому изданию, но ни Форен, ни Регаме, несмотря на настойчивые просьбы, не хотели заниматься иллюстрированием второго. Тираж в 600 экземпляров раскупили моментально.
Но едва к Верлену начали возвращаться силы и уважение к нему стало крепнуть, судьба приготовила новую ловушку его чувствительному сердцу (как
Его дружба с Казальсом незаметно превратилась, по выражению самого Верлена, в «дружбу-страсть [555] ». Новая страсть, такая же безумная и донкихотовская, как страсть к Люсьену Летинуа, бросала его то на вершину блаженства, то в бездну отчаяния.
555
Ответ Верлена на вопросы о любви газеты «Парижская жизнь» от 26 сентября 1891 года. Прим. авт.
Казальс, помня, в какой нищете еще недавно жил Верлен, был счастлив его успеху. Он мало-помалу стал его импресарио, потом доверенным лицом, а потом и его «ребенком», как когда-то Люсьен.
В конце августа 1888 года Верлен понял, что не может больше выдерживать столь быстрый темп жизни. Из-за постоянных приемов ему нечем было платить за квартиру, хотя сестры Тьери и не обращали на это внимания; но в результате он вернулся туда, откуда только что выбрался — в больницу. Ему было необходимо найти более скромное жилье и сократить число посетителей до нескольких самых близких, друзей — он не мог принимать с распростертыми объятиями весь Латинский квартал.
Чтобы быть ближе к Казальсу, который жил у своего отца в доме 69 по улице Прованс, Верлен попросил того найти квартиру на Монмартре. В то же время он горячо просил оказать честь и согласиться, чтобы следующий сборник «Счастье» был ему посвящен. Такая восторженность не понравилась молодому художнику, и он ответил очень сухо.
«Простите мне мою экзальтированность, — писал ему Верлен 22 августа 1888 года, — мне нужно поговорить с вами о делах. И я буду очень признателен, если наша встреча состоится».
Казальс был человек совершенно иного плана, чем Летинуа. Откровенный и прямой, он терпеть не мог никаких экивоков, а Верлен, видит бог, обожал их как никто, особенно в то время — Поль открыто писал о своей любви к Рембо и Летинуа и работал над предисловием к роману «Содом» Анри д'Аржи.
Но дружба оказалась сильнее, и Верлен был прощен.
Так началась их связь, неустойчивая, бурная, прерывающаяся — но только из-за Верлена, поскольку Казальс, строго следуя своим принципам, всегда был верен дружбе. Верлен был признателен ему за появление в столь трудный для него момент.
Верлен как будто чувствовал, что еще немного — и он погрязнет в пошлости (романы с Эстер и ей подобными), и потому испытывал потребность ухватиться за друга — сильного, жизнерадостного, здорового, красивого и артистичного до кончиков ногтей. И именно Казачье стал для него спасательным кругом.
Вскоре случилась еще одна неприятная история. Верлен планировал серию дружеских зарисовок под названием «Надменные детки в моноклях» (Мореас, Алан Дево, Эдуард Дюбю и другие) и намеревался включить в нее зарисовку о Казальсе.
Детки? Нет, Казальс никакая ему не детка! Но Верлен настаивал: «Мы говорим о детках обоего пола, раз тебе (к этому моменту они уже перешли на „ты“. — П. П.)так
Все понимали, что никто не осудит Казальса за появление в компании таких «деток», как Рашильда. И Верлен, несмотря ни на что, включил зарисовку о Казальсе в свою серию.
Казальс не особенно старался найти Полю квартиру рядом со своим домом, и немного позднее Верлен настоял на том, чтобы Казальс переехал поближе к нему, в Латинский квартал. Итак, в конце ноября 1888 года они жили в Гранд-Отель де Насьон, на улице Сен-Жак. Отель был вшивенький. Вот что писал о нем Верлен: «Жуткая лестница с деревянными перилами и ступеньками цвета крови. Антресоль на уровне обычного второго этажа, но не из-за числа ступеней, а из-за того, что здание кривое».
Владелец, Ранвуазе, был добрый малый, но, как писал Верлен, если постояльцы были «жаворонки», то «постоялицы» были «совы». «Думаю, добиться от них того, о чем вы догадываетесь, было не слишком трудно». Верлен все так же устраивал приемы, но реже и уже не такие роскошные. На лестнице — всего одна свечка, на столе — в лучшие дни пиво, в остальные — газировка с ромом, который, как и табак, приносили друзья. Казальс всегда присутствовал на этих вечерах, и этого хватало, чтобы Верлен был счастлив.
Они обычно обедали вместе в ресторанчике «У старого кучера» (на улице Суффло), который содержал Филидор Тарле [556] . Однажды, выходя из ресторана, Верлен сказал хозяину:
— Тарле, здесь кое-чего не хватает!
— И чего же? Никак в толк не возьму…
— Вывески, черт возьми!
Легенда гласит, что Казальс тут же добыл откуда-то жестяную пластину и нарисовал на ней кучера, а позировал ему Верлен с кнутом в руках и наброшенным на плечи кучерским плащом. И целую неделю друзья обедали за счет заведения.
556
На кончину сына Тарле Верлен напишет трогательный сонет (опубликован в «Пере» в октябре 1895 года). Прим. авт.
Глава XX
ТРИ САТУРНОВСКИЕ ИСТОРИИ
(12 марта 1888 — 17 февраля 1891)
Да будет нам дозволено открыть здесь скобки и рассказать три истории, переплетающиеся события которых определяли жизнь Верлена в 1888–1890 годах. Три истории, от которых остался неприятный осадок. Короче говоря, это три подлинно сатурновские истории. Хотя в них идет речь вовсе не о бессмысленных мечтах или видениях, а о мелких вещах, по идее совершенно нормальных, которые могли бы доставить Верлену удовольствие: поехать отдохнуть к отцу Девезу, опубликовать полное собрание сочинений Рембо и вернуть себе рукопись «Озарений», наконец, сменить издателя, так как общаться далее с Ванье было невозможно. И ото всех трех — лишь полное разочарование, горечь в сердце.
557
Пер. И. Коварского.