Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
Мария Федоровна растерянно промолчала. Она была рада, что Петя остается дома. И все же после разговора с Петей о галстуке ее не оставляли растерянность и тревога, которые к середине дня усилились.
…Петя под дровяным сараем рыл яму. Он старался сделать подкоп под каменную стенку, чтобы то дорогое, что он с матерью спрячет, не отсырело от дождя, и чтобы фашистам трудней было найти его. К концу своей нелегкой работы, вспотевший, со сбитой на затылок кепкой, он все чаще появлялся в коридорчике. Отсюда он забирал то свертки, то ящички, уже приготовленные матерью, и уносил их под сарай.
Мария Федоровна, возившаяся в передней с картинами, с книгами, разбросанными по полу,
— Петя, ну, а это нужно прятать?
Она показывала сыну книгу, этюд к картине или журнал.
— Нужно, — коротко отвечал Петя.
— А это?
— И это нужно.
— Но ведь не все же мы должны прятать? Что в этом этюде опасного!.. Что на нем? Берег залива, лодки, катер… В них рыбаки, они вернулись с тони… Скажем, что отец все это видел вот из этого окна. Наблюдал — и нарисовал, с натуры рисовал…
— Я хорошо помню, что говорил папа про этот этюд…
— Что он говорил?
Петя прошел в сарай, вернулся оттуда и только тогда ответил матери, все еще в нерешительности стоявшей посреди комнаты с этюдом в руках:
— Он сказал: «Петя, мне кажется, что я хоть наполовину, а добился того, чего хотел. Ведь правда, что мои рыбаки не только местные труженики, но и хозяева — залива, солнца и берегов… Присмотрись к ним, говорит, хорошенько. Они — колхозные рыбаки!»
Мария Федоровна видела, как Петя, подражая отцу в произношении последней фразы, чуть стянул черные брови к носу и, сжав кулак, в ту же секунду разжал его и широко растопырил пальцы.
— Он еще сказал, что этюд этот очень не понравится фашистским молодчикам. В книгах, на картинах они не любят видеть простых людей хозяевами жизни на земле. Такие книги и картины они на кострах сжигают. Все, что у папы, все надо спрятать!
Петя снова вышел. Мария Федоровна несколько секунд стояла как бы в забытьи, слепо устремив взгляд на развернутый этюд. Ее поразило, как дорог Пете был отец, как бережно он хранил в памяти каждое его слово. Да и выговаривал он эти слова по-отцовски — твердо, с застенчивой усмешкой. Петя показался ей значительно взрослее не только того Пети, которого она знала всегда, но и взрослее того Пети, который, вернувшись из города, заплакал и сказал: «Мама, мы сдали город!..» Ей было неловко, — как это она сама не догадалась, что надо спрятать все книги, которые покупал отец. Разве можно было оставлять хотя бы одну книгу Ленина и Сталина?.. Разве можно было оставлять книги Плеханова, Крамского, Стасова, Фадеева, Серафимовича? В каждой из этих книг было то, что сближало людей, учило их быть хозяевами жизни на земле. Значит, фашисты их сожгут. Петя сейчас оказался опытней и тверже ее. Это было хорошо, но это же и пугало Марию Федоровну. Сын мог сделать шаг, опасный для его жизни. Она знала — Петю, как и его отца, сдерживать надо осторожно, иначе он выйдет из повиновения.
— Петя, — обратилась она к сыну, когда он снова пришел за связанными и приготовленными книгами, — ты, сынок, все-таки посмотри, что там, в Первомайском, делается. Пойди как есть, в галстуке, — виновато улыбнулась мать. — Ты только воротник пальто приподними — и все…
— Мама, давай уж кончим дело.
— Хорошо. Но после обязательно сбегай туда.
— Обязательно, мама, схожу и сделаю так, как ты сказала. — И Петя ушел с ласковой, снисходительной улыбкой.
«За ним надо следить да следить. Он сделает необдуманный шаг. Он может погибнуть», — подумала Мария Федоровна, подошла к окну и заметила, что Петя был не один. Ему в работе помогали его товарищи, которых она хорошо знала, — Коля Букин и Дима Русинов. Как же они пришли сюда из города?.. Конечно, они пробрались сюда ярами,
Пока Дима обрисовывал случившееся, Коля Букин стоял с кругло открытым ртом, собираясь что-то добавить. Но он не успел этого сделать — минуло время, — оба друга махнули кулаками сверху вниз и засмеялись, глядя Пете в лицо. Весело посмеялся и Петя, и все трое принялись за работу. Однако что-то их беспокоило. Мария Федоровна заметила, что ребята поочередно отрывались от работы, выбегая за сарай и возвращаясь оттуда с недоуменным видом. Но вот, пересекая двор, в сарай стремительно ворвался Зорик, Колина лопоухая собака, у которой одна щека была белая, а другая густо-рыжая. Зорик был доволен, что нашел здесь своих друзей и знакомых, и радостно бросался на них.
Обласкав собаку, ребята работали теперь не отвлекаясь.
Через час Петя зашел на кухню и, уходя оттуда, крикнул матери в гостиную:
— Я привязал тут Зорика. Ты дай ему, мама, поесть и не отпускай. Я пошел к ребятам.
Петя вернулся к товарищам, и они сейчас же все трое вышли из сарая. Мария Федоровна, проследив, как они, разговаривая, медленно скрылись за угол, накинула на плечи черную стеганку и направилась во двор, как будто за дровами. Даже наедине с собой она чувствовала неудобство оттого, что ей приходится выслеживать сына, но боязнь внезапной беды толкала ее на это.
В семи-восьми метрах от калитки Стегачевых начинался глубокий яр. Извилистыми и крутыми уступами он спускался к песчаной отмели залива. Яр был старый. Кое-где его красноглинистые обочины обросли низкими кустарниками терна. Там, где кустарник своими цепкими корнями укрепил почву, образовались нависшие над обрывом площадки. На одной из них Мария Федоровна заметила ребят. Они разговаривали о чем-то важном, потому что каждую минуту кто-нибудь из них оборачивался то в одну, то в другую сторону.
Мария Федоровна незаметно спустилась на другую такую же площадку, расположенную немного выше той, на которой стояли ребята. Она присела на камень в то самое время, когда Коля и Дима спорили. Уже через минуту она знала причину их разногласий. Коля настаивал, чтобы Дима тоже, как они с Петей, снял пионерский галстук. Дима отказывался.
— Кухтин Семка уже без галстука. Сделал тачку на роликах и фашистам подвозит ранцы за кусочки сахара, — с сердитой обидой в голосе объяснял Дима. — Говорю ему: «Рано ты, Семка, проголодался. Мог бы потерпеть немного…» Так он мне: «Ты, говорит, тоже проголодаешься и снимешь галстук». А я ему: «Брешешь! Не дождешься…» Вот и не буду снимать!
— Димочка, ты как будто под сараем договорился с нами об одном, а теперь, значит, говоришь другое?.. Ты, Димочка, хочешь так: ветерок отсюда — ты туда, ветерок оттуда — ты сюда.
Коля кипел от злости, теперь его раскрасневшееся, пухлощекое, глазастое лицо легко было нарисовать одними кружочками: большой кружочек — лицо, два поменьше — глаза, два совсем маленьких — нос.
— Да при чем тут ветерок? У меня вот тут все горит, — указал Дима на грудь.
Внимательно слушая споривших, Петя все время смотрел не то на залив, не то через него на желтые камыши, тонущие в белесой мгле. В коленях он держал маленькую лопату.