Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
Шрифт:
…И вот ребята, веслами подваживая узкую лодку то с одной, то с другой стороны, подтягивали ее все ближе к спуску на берег. Они кричали вниз, где в сутолоке шла погрузка на катеры:
— Товарищи, поберегитесь! Поберегитесь!
Да, это были Петя, Коля, Дима, но как не похожи они стали на самих себя, на тех ребят, что четыре часа назад прибежали во двор сталевара Момыкина и начали перетаскивать ящики с патронами через Заводскую улицу.
Теперь Петю Стегачева едва ли сразу узнала бы его мама: на пальто с серым барашковым воротником у него почти не осталось пуговиц; правая штанина его черных в полоску брюк была разорвана почти до колена, и когда ему приходилось
За этот день Петя весь как-то вытянулся, выползая из пальто, из брюк, а Коля Букин осунулся и как будто стал ниже. Ему, усталому и неловкому, все теперь мешало поворачиваться, двигаться. Неспроста рукава у Колиного пальто были засучены, а полы подвернуты и заткнуты за пояс.
Дима Русинов внешне как будто меньше изменился, чем его друзья: он был все такой же аккуратный и легкий, все так же опрятно облегало его плечи и гибкую спину серое полупальто с хлястиком и накладными карманами. Оно было привычно распахнуто. За узким поясом, что стягивал темно-синюю сатиновую рубашку, виднелась кепка, которую он засунул туда еще утром, собираясь перебежать через Заводскую улицу, простреливаемую фашистскими пулеметчиками. Даже и чуб его, эта щеточка мягких волос, смешно торчащих над большим лбом, остался все тем же нескомканным и задорным…
И все же Дима не походил на того Диму, каким он был в начале дня. Брови его, сдвинувшись к остренькому небольшому носу, теперь уже не раздвигались, глаза глубоко ушли под лоб и наполнились, как и глаза его друзей, суровым удивлением.
Сегодня в родном Городе-на-Мысу Петя, Коля и Дима впервые столкнулись со смертью. У них на глазах была убита девочка. Она выскочила из калитки позвать сбежавшую собаку и была убита фашистскими автоматчиками, которых развозил по улице танк, прорвавшийся через оборону Проходя мимо, ребята увидели, что девочка лежала вниз лицом, сильно вытянув ноги. Она была в темно-синих рейтузах, в коричневых ботинках, сдвинутых каблук к каблуку. Ее маленькие полусогнутые руки легли ладонями на мостовую. Казалось, что она обопрется сейчас на них, по счету «раз» подтянет ноги к животу и по счету «два» уже будет на ногах. Но ребята не могли обмануть себя: они знали, что тому, кто ранен несколькими пулями в голову навылет, уже никогда не подняться. У девочки был сбит на сторону берет, и ее светлые волосы там, где текла кровь, казались густо пропитанными суриком.
Ребята тогда спешили вместе с Иваном Владимировичем на Кузнецкий спуск. Там обрывался телефонный провод, связывающий Глинистый спуск со Стрелкой. У них был контрольный полевой телефон, зашитый в большую подушку. Чтобы быть похожими на переселенцев, они тащили еще три подушки, матрац и одеяло. По дороге к Кузнецкому спуску они первый раз в жизни перетерпели такое унижение, какого не могли себе представить. Они наскочили на двух фашистских автоматчиков, и один из них сразу выставил автомат навстречу Ивану Владимировичу. Другой ударил их учителя кулаком по лицу.
Ребята еще не успели сообразить, каким образом они должны защитить учителя, как Иван Владимирович, приложив к шляпе ладонь, стал извиняться перед фашистскими автоматчиками. Он брал на себя всю ответственность за «переселение» и извинялся по-немецки, по-французски, а по-русски он только раз выкрикнул, не отворачиваясь от ударившего его немца:
— Стегачев, приказываю всем троим спешить на место!
На Кузнецкий спуск Иван Владимирович пришел позже ребят на какие-нибудь две-три минуты. Но эти минуты обошлись ему не дешево: у него вздулась
Учитель ворчливо поторапливал ребят:
— Приказываю влезть на дерево и освободить провод. Освободить его и на другом дереве… Ветки качаются и обрывают…
Иван Владимирович был руководителем школьного кружка связистов. Сейчас он занимался знакомым ему делом. В распахнутом черном пальто, закинув руки за спину, он ходил по чужим дворам и палисадникам, как по классной комнате. На плече у него висел контрольный телефон.
Петя шепнул друзьям:
— Иван Владимирович герой…
Дима, заметив, что с дрожащих ресниц Пети в любую секунду может сорваться слеза, предостерег:
— Протри глаза рукавом!
Пережитое унижение и достигнутая цель открыли ребятам, что ни боль, ни обида не должны отвлекать человека от боевой задачи. Их сегодня научил этому Иван Владимирович, который сейчас, связав провод и подключив полевой телефон, взыскательно говорил кому-то в трубку:
— Это триста пятнадцать! Триста пятнадцать!.. Да! Да!
И через несколько секунд, обращаясь к своим помощникам, сказал:
— Стегачев и Букин, приказываю за мной дальше!
В этот день, когда фашистами была разгромлена оборона Глинистого спуска и ребята стали помогать взрослым перебрасывать в гавань раненых, Петя Стегачев и Коля Букин, чтобы освободить проход через калитку, взяли убитого в перестрелке фашиста за ноги и оттянули его в сторону.
— Давайте носилки. Теперь… не мешает, — озабоченно сказал Петя старшим товарищам.
Начинало темнеть. Линия ружейного, пулеметного и гранатного огня заметно сползла к обрывистому берегу залива. Каждую минуту можно было по слуху определить, что она двумя клиньями — от металлургического завода и от центра города — все больше вдавалась в глубь прибрежных кварталов.
Иван Владимирович вдруг застегнулся на все пуговицы и, сказав своим помощникам, что скоро вернется, ушел. Спускать следующую лодку к берегу ребятам помогали какие-то незнакомые женщины. Они-то и закричали первыми:
— Люди! Убегайте, хоронитесь: ихние самолеты летят!
Около лодки, уже готовой поползти под уклон, остались Петя, Коля и Дима. Измученные, они с сердитым молчанием наблюдали, как фашистские бомбардировщики, девять штук, четко вырисовываясь черным клином на тусклой синеве уходящего дня, огибая западную окраину города, устремились к гавани. Два бомбардировщика, отделяясь, пошли на гавань. Бомбы еще не были сброшены, а уже с катеров, с баркасов, лодок и просто от берега люди рассыпающейся лавиной кинулись к городу. Они, наверное, кричали разно: одни могли звать детей, другие — отцов, третьи — кого-то предостерегать… Но для Пети, Коли и Димы, находившихся в двухстах метрах от гавани, на глинистой круче, все крики сливались в неразборчивое и разноголосое «ам-ма-а!». И только один голос, не сливаясь с другими, низкий и хрипловатый, но отчетливый и убежденный, ясно доносил до ребят слова:
— Товарищи, далеко не убегайте! Товарищи, сейчас же мы начнем грузиться!
Когда фашистские бомбы стали падать значительно левее берега, поднимая в заливе кипящие водяные бугры, этот же голос выкрикивал:
— Товарищи, переждите, пока фашисты потопят в заливе свои бомбы, — и сейчас же опять на погрузку!
— «Лаги»! Идут «Лаги»! — пронзительно и совсем неожиданно закричал Дима, первым увидевший наши истребители.
— Идут «Лаги»! — начали кричать Петя и Коля.
Над серой желтизной гирл Дона возникли пять темных точек, которые с каждым мгновением росли и удлинялись.