Полчаса искренности
Шрифт:
– Северус, - Гарри привстает на локтях и сдавленно охает при первом движении мужчины.
– А если… Джеймс или Малфой…
– Они спят. И если ты будешь вести себя тихо, то они и не проснутся, - Гарри никогда не видел у Северуса такой улыбки, одновременно и лукавой, и завлекающей, и нежной, и в то же время на удивление неуверенной.
И все это: такая странная улыбка, ночной секс в гостиной перед открытым (опять!) камином, забытая уже нежность и никогда еще не познанная безудержная страсть, все это сливалось в один безумный коктейль, заставляющий забыть обо всем, кроме одного-единственного
… - Сев, послушай…
– Не смей меня так называть.
– Извини, - Гарри осторожно прижался щекой к плечу мужчины. Тот обнял его одной рукой.
– Северус, может, нам лучше одеться?
Молчание.
– Северус!
– Наверное… - мужчина в упор смотрит на Гарри, разглядывает его лицо, и парню вдруг кажется, что в этот момент его любовник уязвим, как никогда. Наверное, это потому, что он позволил себе снять маску.
Гарри довольно прикрывает глаза, вспоминая, как десять минут назад он слышал звук своего имени - слово «Гарри», произнесенное этим голосом, оказалось неожиданно приятным.
Когда он открывает глаза, Северус все так же смотрит на него, и Гарри на мгновение задается вопросом: а кого мужчина видит в чертах его лица?
– Поднимайся. Идем спать, Гарри, - тихий голос раздается неожиданно вовремя, помогая на какое-то время отбросить все сомнения.
Гарри собирает одежду. Забытый чемодан стоил на полпути к дверям. Гарри рассеянно левитирует его к стене. Северус накидывает мантию на голое тело, осматривает гостиную, нагибается, поднимая пуговицу.
– Мог бы сказать Тибби, чтобы он пришил, - мужчина кладет ее на стол.
– Оставь мантию здесь.
По телу пробегает дрожь - в этот момент Гарри чувствует вдруг, что у него впервые появился дом. Не свой дом, как он когда-то понимал это. А дом, где он нужен. Где о нем заботятся, где его любят…
Где ему пришивают пуговицы.
– Что смешного?
– Северус разворачивается, услышав хихиканье - Гарри представил мужчину с иголкой и катушкой ниток. Зрелище было забавным, но Северус не оценил бы…
– Ничего.
Привычное фырканье в ответ. Северус направился к лестнице.
Оставалось только надеяться, что это не единственная ночь, которую они проведут вместе.
* * *
Ощущение упавшего с души тяжелого камня было на редкость приятным. Пожалуй, почти то же самое я ощущал, когда мне удалось нейтрализовать Метку. Правда, тогда была только физическая зависимость, а эта татуировка каким-то образом влияла на мои эмоции.
Я ощутил это как никогда четко, когда, работая в лаборатории, почувствовал вдруг, что мне не приходится сдерживать свою ярость на Поттера, что нет уже того раздражения, и что вдруг стало как-то непривычно легко.
И пять минут спустя, когда я удостоверился в том, что этой татуировки больше нет - я, кстати, так и не понял, что сделал Поттер, чтобы убрать его, хоть я и не сомневался в том, что это именно он, - мне стало вдруг невыносимо тяжело, когда я вспомнил это утро.
А потом, закончив со своими делами и уединившись в гостиной - было достаточно поздно, чтобы я мог себе это позволить - я в полной мере ощутил, как то, что, казалось, медленно уничтожало меня больше года, заставляя ненавидеть самого себя,
– Северус, ты не спишь?
– Поттер осторожно пошевелился, плотно прижимаясь ко мне спиной. Кровать действительно оказалась слишком узкой для двоих, но меня это совсем не волновало.
– Не сплю, - я дотронулся губами до его затылка.
– Давно?
– Поттер заерзал, весьма неудачно при нашей позиции.
– Не очень.
– Ясно…
Поттер прижался ко мне сильнее и замер. Я улыбнулся ему в волосы.
– Напомни мне купить новый ковер в гостиную, - довольно пробормотал я. Поттер почему-то напрягся.
– На этом остались пятна, к тому же там слишком пыльно.
Поттер после недолгого молчания повернулся ко мне лицом, уткнулся носом мне в ключицу. Горячее дыхание щекотало мне шею.
Вчера… Я чуть с ума не сошел, когда увидел его ночью таким вот, в дорожной одежде, с чемоданом. Он не узнал, как я был рад, когда он пришел ко мне, но я, как мог, старался извиниться, чтобы удержать его, чтобы дать ему понять, что он нужен мне здесь.
А потом я все же не сдержался, и мне было все равно, что Поттер - мой бывший ученик, что он сын моего бывшего любовника и брат моего сына. Я обезумел настолько, что впервые позволил себе не сдерживаться с ним; настолько, что абсолютно забыл о безопасности, о том, что наверху Джеймс и Драко.
Но, признаться, это оказалось на удивление прекрасным.
– Северус… - неуверенно позвал меня Поттер.
– Да?
– я повернул голову, бросил взгляд на маггловские настенные часы, висящие на стене напротив.
– Поттер, уже половина одиннадцатого! Поднимайся и иди в ванную. Поговорим потом.
* * *
– Северус, а вы с Гарри помирились?
– Джеймс, уже сидевший за столом, с интересом уставился на меня. Драко был более сдержан, но было видно, что и его интересуют подробности моей личной жизни.
Я не ответил, проходя на в кухню. Зевающий Поттер - мне стоило невероятно большого труда вытащить его этим утром из кровати - сел за стол напротив Джеймса.
– Судя по твоему виду, Северус тебя этой ночью совсем заездил, - донесся до меня тихий, ехидный голос Драко. Поттер не ответил.
– Я все слышу, - сообщил я, доставая чайник и чашки. Намек был понят: больше неприличных замечаний не последовало.
Если не учитывать чрезмерно назойливых вопросов моего сына, завтрак прошел на удивление спокойно и… приятно. Я никогда не думал, что оттого, что кто-то близкий сидит с тобой за одним столом, может быть настолько тепло.
Поттер почти не смотрел на меня, уткнувшись в свою тарелку, и клевал носом. Он еще не догадывался, что я подмешал ему в чай Бодрящее зелье.
А спустя час я уже пожалел об этом, потому что, сбросив сонливость, Поттер стал выглядеть счастливым до неприличия. Когда мне пришлось уйти на Косую Аллею за ингредиентами, он отправился поджидать меня в сад, делая вид, что собирается дышать свежим воздухом. Потом он устроился с учебником в лаборатории, изображая, что пишет что-то. Возможно, я и поверил бы в это, будь Поттер, скажем, оборотнем, потому что с человеческим зрением в полумраке чердака разглядеть написанное было абсолютно невозможно.