Полдень, XXI век (ноябрь 2010)
Шрифт:
– Какая разница? А вон, в партии дриад вампир юрисконсульт. Главари... ну, лидеры в транс-медитациях ветками сплетаются, общий дух за советом к мировому древу отправляют, а этот юрист быстренько черновики предложений кропает. И ловко получается – формулировки возвышенные, о спасении мира во всем мире, о помощи нуждающимся слоям населения… А суть все та же. Ваша.
– Ну а что же тогда дриадский лидер подмахивает это все одной левой веткой?
– Может, он этой медитацией просветлен, коварство распознавать не умеет?
– А может, умеет, да не хочет? Может, он боится, не хочет проблем на свою
– Ну, может. Откуда я знаю, что растениям нужно...
– Растениям, Оля, нужно то же, что всем. Воздух, вода, пища. И чтоб топор к шее не подносили. Но когда желания и стремления ограничиваются только этим, нужно быть готовым к тому, что для прочего найдется лесник. И он будет устанавливать свои законы.
– Ты хочешь сказать, что это такая мировая справедливость?
– Да. Потому что сейчас так есть. Более того, потому что так было всегда. И пока ты живешь в этом мире и в этой стране – это твоя справедливость тоже. И твои законы. И твой президент.
– И ты всегда будешь прав, – вздохнула мама. – И такие, как ты.
– Да, – ответил Генрих. Отыскал мамину руку, спрятавшуюся в теплой норке платка, как маленького зверька, и снова крепко и по-хозяйски сжал в своих пальцах. И по быстрому взгляду отчима, брошенному назад, Инна поняла, что он ее чует. И что все это было сказано не только для мамы, но и для нее.
Инна отступила на цыпочках в коридор, дрожа – но теперь уже не от ненависти, а от страха. И отчаяния...
***
Инна допоздна засиделась на работе. Статья не получалась.
Поп-рысь Анжелика Витт насмешливо скалилась с рекламных фотографий острозубой улыбкой. Усыновленный мальчик доверчиво прижимался к ней, заглядывал в лицо, едва тронутое изменением, – острые ушки с пушистыми кисточками, профессиональный макияж, подчеркивающий раскосые желтые глаза. Почти человеческое лицо. Почти.
Интересно, кем он станет, подумала Инна. И что почувствует, когда узнает о причине смерти родителей, разорванных по дороге домой оборотнями. Такими же, как его приемная мать. Разорванными просто потому, что оказались на улице позже запрещенного часа. Как он будет после этого относиться к Анжелике Витт? Сможет по-прежнему называть ее мамой? Или к тому времени сам станет таким же? Ведь, по последним исследованиям, на результат инициации влияет не столько наследственность, сколько воспитание... А если примут закон об отмене ограничений, это произойдет значительно быстрее – и тогда на улицах может совсем не остаться человеческих детей... Потому что дети не боятся инициации. Они весело играют на улицах в вампиров и оборотней, оставляя неудачникам и слабакам скучные роли людей. Копируют большой мир взрослых. Разреши им инициацию – они так же весело и играючи побегут туда наперегонки...
Страх инициации приходит позже. Когда взрослеешь. Тогда начинаешь бояться... Чего? Что неверно выберешь облик? Или что не сумеешь пройти инициацию и получить тот облик, о котором мечтаешь?..
«Я не боюсь, – подумала Инна. Я просто не знаю, чего хочу...»
Сережа ждал возле редакции. Вертел в руках бордовую розу на длинном стебле. Напряженно улыбнулся при виде Инны, протянул цветок, коснулся на секунду Инниной ладони горячими пальцами.
На
Они с Сережей съели по мороженому в своем любимом кафе; побродили по пешеходной улице, останавливаясь послушать музыкантов, посмотреть переливы воды в фонтане и гибкие танцы бродячих артистов. Инна чувствовала тепло Сережиной руки, лежащей на плече, и ни разу не ощутила прикосновения когтей. Его взгляд, который Инна тоже чувствовала почти все время, был прежним – внимательным и нежным, без звериной огненной поволоки... Как будто примерещился тот осенний вечер в парке... Как будто – все по-прежнему... Инне очень хотелось в это поверить, и она поверила.
А потом спохватилась, что уже очень поздно.
– Я тебя провожу, – сказал Сережа.
«А как ты сейчас сможешь?» – хотела спросить Инна, но осеклась. Послушно согласилась:
– Хорошо.
– Через три квартала, за поворотом, горячий яблочный пирог с корицей. Ты ведь любишь? И свежий кофе. Зайдем?
– Откуда ты знаешь? – удивилась Инна.
– Чую, – усмехнулся он. Тонкие крылья носа чутко дрогнули, Инне почудилось, что и сам нос удлиняется, вытягиваются скулы, обрастая рыжей шерстью. Инна торопливо отвела взгляд.
– Ты бы знала, как это здорово, – неожиданно возбужденно сказал Сережа. Легонько сжал Иннино плечо. – Так чуять запахи. И вкус. Тысячи новых оттенков. Как будто ты видел мир черно-белым, как в старинных фильмах, а потом вдруг прозрел. Это так красиво. Так восхитительно вкусно. Как свежеиспеченный яблочный пирог по сравнению с засохшей коркой хлеба. Понимаешь?
– Наверное, – осторожно ответила Инна. Когти впивались в ее плечо, но она еще надеялась на возвращение руки.
– И бежать. Так здорово – бежать. Ветер и небо. И кажется, что твои ноги вертят землю, а потом она начинает вертеться под тобой сама. И понимаешь, что в этом смысл и другого не надо...
– Мама напишет мне разрешение на досрочную инициацию, – неожиданно для самой себя сказала Инна.
– Здорово! – Когти еще сильнее впились ей в плечо. Посмотреть на Сережино лицо Инна уже не решалась. – Здорово! У тебя все получится. Это просто. И мы сможем по-настоящему быть вместе.
– А разве мы не...
– Все эти слухи о наследственности – брехня. Ты сможешь стать кем захочешь. Тем более, у твоих родителей смешанный брак. Это облегчает возможность свободного выбора.
– Мой папа был человеком, – сказала Инна. – Генрих – просто отчим.
– Да?
– Разве ты забыл?
– Неважно. Не очень важно. Полно случаев, когда люди в инициации уходили за любимыми, а не родителями.
«А ты? Почему ты тогда не подождал меня?» – хотела спросить Инна, но не успела.
На соседней улице раздался короткий вой – трепещущий хрипловатый призыв. Инна дрогнула. Мурашки покатились по позвоночнику. И почувствовала, как задрожала, тяжелея, уже совсем не рука, а лапа на ее плече.
– Извини, – хрипло сказал Сережа. – Я сейчас. Я вернусь. Подожди меня.