Поле под репу
Шрифт:
Дуня глупо хихикнула.
— Так, ты на меня не смотришь, — у него аж спина побагровела, отчего рисунок стал объёмным, — а я на тебя не смотрю. — Он судорожно стянул с сушилки полотенце, водрузил на мокрую голову и ретировался обратно в спальню. Откуда продолжил: — Мне по делам нужно. Весь номер в твоём распоряжении — хозяйничай. Только не сопри ничего, — Сказано, однако, это было таким тоном, что хоть вынеси Дуня и комнат всё, музыкант плакать не будет. Разве что малость удивится, как это хрупкой девушке такое чудо удалось. — Я тебя запру… не бойся, запасной ключ в верхнем ящике комода… и захлопну на щеколду. Никому, кроме меня, даже если они знают твой язык, не открывай. Гостиница эта, конечно, приличная, но… вдруг гости решат, что ты со мной — на кой тебе такие неприятности?
— А я думала, что артисты берут себе звучные, пафосные имена, — мозги отключились, и странницу это совершенно не волновало.
— …Гремучая, — мрачно закончил юноша.
— А меня здесь — Лауретта. Лесная, — припомнила ориентировку Дуня.
— Очень рад. Горшок и грязную воду сливать в дырку под доской в цветочек. Я ушёл.
Путешественница между мирами как раз запустила в использованную воду грязную одежду и размышляла, сумеет ли расчесать паклю, в которую превратились волосы, когда из спальни донеслось шебуршание. После секундного колебания отбросив предположение о возвращении Ливэна, он же Змейка Под… тьфу ты, Гремучая, девушка отказалась и от мысли, что в номер явилась горничная. Не зря же флейтист упоминал щеколду! Да и в шорохах чудилось что-то крадущееся, осторожное, ласковое. С чего это горничной быть ласковой? Дуня прильнула к щели между дверью и косяком.
Незваных гостей было не меньше, чем двое. По крайней мере, шуршание отличалось разной насыщенностью, словно эхо шелеста газеты, да и вряд ли одинокий вор — а кем ещё могли быть посетители? — стал бы разговаривать сам с собою. В поле зрения попадали лишь тени, отзвук движения — оно и понятно, угол обзора не отличался широтой. Но вот один из невидимок раскрылся — подошёл к столу и начал деловито перебирать бумаги, иногда гость оборачивался по направлению ко входу или комоду (они как раз располагались напротив основного окна, с места Дуни не просматривались) и что-то бросал явно недовольным тоном. Нет, не воры. Во всяком случае, не те, что охотятся за обычными драгоценностями. Какие-нибудь конкуренты? Представители чего-то, вроде гильдии бродячих музыкантов, которой Ливэн, естественно, не удосужился заплатить? Вполне возможно, хотя девушка, скорее, причислила бы их к спецорганам: строгий, чуть более длинный, чем привычно, синий бушлат на ровном рядку золочённых пуговиц сразу заставлял думать о чём-то государственном, вроде бы тайном, но откровенно устрашающем. Ко всему прочему, посетитель обладал звериной грацией и повадками, что очень подходило к волчьей форме головы и острым ушам. Дуня, грешным делом, решила, что это Олорк, но обладатель форменной куртки был иной масти и, если верить тем же признакам, что и у давешней дамочки в оранжевом комбинезоне, принадлежал к женскому полу.
«Волчица» раздосадовано хлопнула когтистой ручкой по столу — не нашла искомое. И вдруг замерла. Неужто почуяла Дуню?.. В следующий миг раздался лёгкий цокающий стук — точно собака спрыгнула с насиженного пригорка, — затем треск (кажется, с силой дёрнули и распахнули дверцы стенного шкафа). Одновременно олоркова сестрица резко подняла отложенную до того штуковину — небольшой арбалет — и нацелила куда-то в сторону, на предполагаемого противника. В шкафу, конечно же, никто не прятался, что читалось по дёрнувшимся плечам и очередной порции бурчания. Странница боялась перевести дух — и правильно, так как профессионалы не расслабились, они предпочитали верить внутренним ощущениям, а не лжи перед глазами. «Волчица» повернулась к единственному месту в номере, где ещё могли скрываться нежелательные свидетели. К ванной комнате. Дуня испуганно застыла — только бы не вошли, только бы не вошли… И, как ни удивительно, гости не изучили подозрительный закуток. Почему — выяснилось несколько позже, когда посетители удалились, а девушка, перестирав и развесив (здесь обнаружилась замечательнейшая бельевая верёвка) одежду, попыталась выйти в спальню: Ливэн-шутник приставил к двери стул, который с грохотом упал на пол и едва не заставил странницу осесть следом в обмороке. Весельчак! С другой стороны,
— Только без рук!!!
Странница с трудом оторвала голову от подушки и обвела комнату мутным взором. Несмотря на всё-таки догнавшую Дуню ночь, в номере было светло из-за непрерывных фейерверков за окном и уличных огней. Там и сям, как и днём (девушка сдвинула только совсем уж мешающие при ходьбе кучи), валялись вещи, опять раззявил тёмный беззубый рот шкаф (из-за деятельности «волчицы» со товарищи покорёженная створка отказывалась держаться на уготовленном мастером месте), колыхалось на сквознячке бельё Ливэна (в спальне тоже нашлись верёвки и крючья, видимо, привнесённая прежними жильцами модификация — наверное, номер переделывали вовсе не из чердака, как предположил юноша, а уже из комнаты для прислуги). Сам хозяин лежал рядышком на кровати, благо та, хоть и не двуспальная, была широкой. Ливэн вытянулся, так сказать, по стойке смирно и не то что боялся, не мог пошевелиться, ибо Дуня сжимала несчастного в страстных объятиях. Тьфу ты! Достойная ученица Тацу!
Пунцовая от стыда, девушка расцепила руки.
— Уф, — ужас медленно покинул поблескивающую последними веснушками физиономию. Постепенно он сменился недовольством.
— Ты зачем залез в мою кровать?
— Я? В твою? — изумился Ливэн. — Это вообще-то моя кровать. — Он схватил ещё не оккупированную девушкой вторую подушку и сполз на пол. Из-за края донеслось: — Вот и делай после этого добрые дела! Подобрал, называется, бедную сиротку на улице.
— Я не сиротка.
Странница хотела была напомнить некоему заключённому сто сорок четыре, что тот ей должен, но, смутившись, промолчала.
— М-мм, Ливэн? — она перевернулась и сдвинулась с центра постели.
— Змейка!
— Ну, Змейка Гремучая, — не стала спорить Дуня. — Я тебя не гоню.
— Ещё бы ты меня гнала! — откликнулся юноша и… А странница-то полагала, что он откажется или, по крайней мере, поотнекивается для приличия, однако флейтист вместе с подушкой мигом перекочевал обратно на кровать. Более того, он выковырял из-под Дуни часть одеяла и натянул на себя.
— Вот и делай после этого добрые дела, — тихо передразнила девушка. В принципе, не было холодно, но против чего-нибудь тёплого, как кошка, странница не возражала. А Ливэн к тому же ещё и урчал… или заставлял чувствовать, что урчит. — От тебя духами несёт.
И впрямь музыканта окутывала дикая смесь цветочных ароматов: традиционные сирень, ландыш, роза; свербящие в носу почихунчиком васильки; едва уловимые на общем фоне ромашка и календула; манящий, приятный и вызывающий головокружение болотный багульник; крокус — и другие. И, словно в насмешку, сквозь этот букет пробивались тмин и гвоздика. Ага, заменить тмин корицей и грейпфрутом — да подавать юношу вместо глинтвейна.
— Ты бы определилась: пускаешь меня под бок или нет.
Вместо ответа Дуня засунула голову под подушку (кажется, Ливэн тоже) и закрыла глаза, вскоре без сопротивления провалилась в дремотные кущи — сейчас девушке не могла помешать даже храпящая рота солдат, решившая подсушить портянки во время отбоя, что уж говорить о благоухающих юнцах… Как же странница ошибалась!
— Лауретта? Эй, Лауретта!
— У?
— Ты зачем щеколду подняла? Я уж подумал, что ты сбежала.
— Куда ж я денусь? — простонала мученица. — Тут какие-то волки в синих мундирах шарили. Вон, шкаф сломали. Они и подняли, а назад не опустили.
— Что?!! — Ливэн вскочил, заставляя вынырнуть из-под подушки и Дуню. — А ты раньше сказать не могла?
— Ты не спрашивал.
— Что они делали? — парень разумно решил не тратиться на борьбу с женской логикой — очевидно, уже сталкивался и понимал бесполезность сего занятия, — а задал вопрос по существу.
— Трудно сказать — я же в щель подсматривала, — девушка привстала, юноша вовсе спрыгнул с кровати. — Что-то искали. Мне показалось, что не нашли.
— В-вот… — парень осёкся — воспитание или возраст ещё не позволяли ему грубо ругаться при даме, поэтому флейтист ограничился простеньким: — Гадство! Ну, что им всем неймётся?! Лауретта, поднимайся!