Поле под репу
Шрифт:
— Пойдёмте, госпожа советница.
— Что?! Да как вы!.. Да как ты?! — низвергнутой богине не хватало слов. — Как ты можешь?! Деточка, как ты можешь так поступать со мной, с той, что вложила в тебя душу?!
— Душу? — откликнулся златокудрый ангелочек. — У тебя нет души, демон!
Хозяйка называла наставницу вслух так же, как и странница в мыслях, но сейчас у Дуни язык не повернулся бы поименовать сникшую старушку исчадьем ада. Гордая и высокомерная златовласка вскинулась, хотела ответить в тон ученице, но неожиданно передумала. Советница — видимо, уже уволенная — и впрямь была сломлена. И сломлена не многочисленными предательствами мужчин, что без зазрения совести пользовались ею, а затем бросали, не каторгой, ничем незаслуженной, а криком взбалмошной девчонки. Похоже, зазноба сэра Л'рута и сама не понимала, что ей важно мнение, одобрение воспитанницы. Это какой-то Леске, иноземке, которую она винила в своих
— А ведь даже твой батюшка, покойный барон, говорил. Стоило бы тебя разок выпороть… — тихо, почти беззвучно прошептала она. Вряд ли златовласка желала, чтобы её услышала подопечная.
— Что?! — взвизгнула та и подскочила к бывшей наставнице, замахнулась.
— Тацу!!! — одновременно воззвал мастер Лучиль. — Я понял! Петля! Не дай им столкнуться!
Менестрель прыгнул к двум одинаковым женщинам, одной юной, другой старой, — и конечно же не успел. Гнев уже вёл руку, он не дозволял размышлять — девчонка, необременённая почтением к старшим, ударила беззащитную старуху. Гладкие пальчики коснулись морщинистой щеки — и на бесконечное мгновение стало тихо. Мир будто замер, оглушённый. Потом, много позже появилось движение, а за ним — то отставая, то перегоняя — звук. Дуня лишь краем уха слышала о рождении сверхновых, теперь, думалось, она стала тому свидетелем — в месте удара словно бы солнце вспыхнуло, или явилась, прямо в камеру приснопамятная саламандра.
Девушка упала, зажимая голову ладонями — грянул взрыв. Именно что грянул, сам взрыв случился чуть позже.
— Лаура! Руку!
Воздух наполнился ароматами. Преобладали приторно-сладкие и вяжуще-горькие. Чувствуя, что сходит с ума, странница усилием воли выбрала те, к котором привыкла, которые ей нравились — роза и полынь. От них тоже плыло перед глазами, но с ними хотя бы можно было смириться.
— Ну же! Руку!
Дуня несмело глянула вверх на защитника. Тацу, подхватив баронессу за талию, только оборачивался, чтобы позвать подопечную. Значит, ещё есть миг — странница рванула к припрятанной под койкой сумке, подцепила лямку, поднялась… Тацу не было. Мастера Лучеля тоже. Как, впрочем, тюрьмы с пустыми лежанками и испуганными стражниками.
7
Поначалу Дуня подумала, что перенеслась не куда-то, а когда-то — к тем самым развалинам замка баронессы Л'лалио, к которым Император вызвал Вирьяна для расследования. Разумеется, наткнуться на женишка шансов не было, так как здесь и сейчас царила вовсе не зима, а поздняя весна, быть может, лето: под ногами зеленела довольно-таки высокая — до середины икры — жёсткая трава, а у ограды (или всё-таки кучи камней?) шелестел листвой на тёплом ветерке кустарник. После взрыва, петли — или как уж оно там называлось — прошло не меньше полугода, а, судя по растительности, несколько лет. Вряд ли чародей добирался до замка так долго — мир Сладкоежки пусть и пользовался, мягко говоря, неторопливым (особенно в сравнении с железкой Крештена со товарищи или мобилем Эстрагона) транспортом, медлительность тоже не любил. Однако после недолгих раздумий странница решила, что очутилась в ином месте. Нельзя сказать, что этот вывод являлся результатом логических рассуждений, скорее даже — наоборот, совсем не являлся. Дуне казались смутно знакомыми высокая крепостная стена и сторожевая башня, что подпирала небо с последними росчерками заката метрах в двухстах от девушки.
3
Текст Инны Кашежевой.
Куда же она попала на этот раз?
— Что это? — кто-то по-своему озвучил вопрос хриплым шёпотом. Странница, вздрогнув, обернулась. — Как глупо.
Она ошиблась, когда посчитала, что рядом никого нет. У мшистых камней — там оградка отходила в сторону, словно отрог от основного хребта — полулежала-полусидела златовласка. Сейчас, при свете умирающего дня она выглядела действительно жутко — теперь-то Дуне не приходилось удивляться своему страху, ибо его причина была видна невооружённым глазом. Сухая, морщинистая настолько,
— Боишься, да? — хмыкнула некогда белокурая некогда богиня. Откуда шёл голос — изо рта, шеи или дыры между рёбрами? — Боишься. Я бы тоже испугалась.
Последним мазком, подписью художника на портрете кошмара было платье. Оно не то что не испачкалось или порвалось, а даже не помялось.
— Я… я… — с трудом выдохнула Дуня. — Я позову на помощь.
Она заозиралась. Сумерки выползали из всех щелей змеями-тенями, они не спешили, определённо зная, что их господство будет коротким и не оставит по себе никакой памяти — так зачем же суетиться, бежать захватывать трон, когда можно спокойно, без треволнений пройти мимо, просто, без затей исполнив свою работу? Они проторят дорожку королеве-ночи, а утром верной свитой проводят в опочивальню. Однако, несмотря на небыстрое движение, темнота всё же сгущалась — замок, отгороженный от Дуни неосвещёнными хозяйственными пристройками, был виден уже лишь благодаря немалым размерам и огням в окнах-бойницах.
— Надеюсь, там не откажут иноземкам-путешественницам.
— Не откажут, Леска, — откликнулась златовласка. Странно, ей известно Дунино настоящее имя? Более-менее настоящее.
— Ты разве не признала замок?
— Нет, — путешественница прищурилась, вглядываясь в серую громаду. — Я сейчас, я быстро.
— Не надо, Леска, бесполезно. Поздно… — златовласка заговорила тише. Или во всём виновато уходящее солнце, которое вместе с красками забирало из мира звуки? Чтобы расслышать страдалицу, Дуня присела рядом и, поборов брезгливость — как же девушка себя в этот миг осуждала! но она ничего не могла с собой поделать, только заставить, — осторожно сжала руку женщины. Сухие веточки пальцев чуть заметно шевельнулись. Чуть заметно, благодарно. — Я мертва. Немного осталось. Ты меня похоронишь, обещаешь?
— Да.
Дуня не стала спорить, обрисовывать златовласке перспективы её ещё столетнего будущего. Кого здесь обманывать?.. Так они и сидели — в молчаливом полумраке. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что чувствует лишь биении крови в своих пальцах. Всё?
— Как глупо, — нет, не всё.
— Что?
— Да всё, — златовласка снова утихла ненадолго. — Он ведь и впрямь носил бы меня на руках.
— Да.
— И ты меня пыталась отговорить, а я…
— Да.
— Теперь-то я понимаю, почему сделала всё, чтобы даже случайно не прикоснуться к ученице, — она горько усмехнулась, — и к наставнице… Скажи, отчего я не помню того парня?
— Тацу? — удивилась Дуня. Затем исправилась: — Перестука?
— Да, — теперь односложно отвечала низвергнутая богиня.
— Вы были так юны, а он сладкоголос. Он вам понравился. И… Я не знаю, что между вами произошло. Для меня этого ещё не было. И, наверное, не будет.
Как грустно, но так похоже на правду. А ведь странница так и не предупредила защитника о «лаборатории»! Или же Дуне и Тацу повезло, что девушка ничего не сказала? Разве она только что не видела, к чему подобное предостережение может привести? Выходит, судьба преподала горе-путешественнице урок, жестокий уже тем, что задел он невинных людей. Или же это — всего лишь отговорки? Не утешает ли себя Дуня?
— Думаю, ничего.
— Что?
— Ничего между нами не произошло, — пояснила златовласка. И почему? Почему Дуня облегчённо переводит дух? Что ей с того? — Этот… Перестук из тех, кто играет только тогда, когда уверен, что напарник знает об игре. Этот… — умирающая снова запнулась на местном имени менестреля, — Перестук не может, да и не хочет давать больше.
— Игре?
Зачем Дуня задала вопрос, если не желала слышать ответ? Зачем?
— Забудь его. Он влюблён. И ты ничего с этим не сделаешь, — златовласка не мстила напоследок, она действительно хотела помочь. А что получилось не ахти… она не умела иначе, некогда было научиться. — Ты обещала меня похоронить.