Поле зрения
Шрифт:
– Что-то не так.
Он постучал пальцами по рулю и выдохнул сквозь зубы. Человек пытается воспользоваться мобильником, однако не отзывается на автомобильный сигнал? Бессмыслица. Но такая же бессмыслица бросать по ту сторону Мосби, на обочине в штате Невада исправную машину. Джеймс понимал одно: если сейчас он объедет этого странного путника и поспешит дальше, это скорее всего будет означать несчастному смертный приговор. В Сакраменто рассказывали, как в автобусах на сиденьях умирают старики, но окружающие целый день этого не замечают, и они продолжают ездить по маршруту.
Джеймс перевел ручку автоматической коробки передач в положение «парковка».
– Джеймс…
– Мне надо знать, что с ним все в порядке.
– Ты серьезно?
Он отстегнул ремень безопасности:
– Да.
– Рада, что вышла замуж за последнего на земле идеалиста, – пробормотала Эль.
– Раньше было больше таких идеалистов, как я. Но все они погибли, когда останавливались помочь попавшим в беду автомобилистам, которые на поверку оказывались серийными убийцами.
– Надеюсь, этого ты не собираешься дразнить пальцем?
– Достань свой перечный баллончик.
Жена извлекла из сумки маленький черный баллончик с красной кнопкой.
– Слушай, Эль, я хочу с ним поговорить, но мотор выключать не буду.
Джеймс посмотрел на путника сквозь запятнанное разбившимися насекомыми ветровое стекло и снова напомнил себе, что было бы неправильно не узнать, что с ним такое. Речь даже шла не о спасении человека – причина была более эгоистичной: упрямое любопытство. День был богат множеством намеков, настало время выяснить, что происходит на самом деле. Джеймс открыл дверцу:
– Если со мной что-нибудь случится, не жди, уезжай.
– Стой!
Джеймс замер.
– Что?
– На случай, если ты умрешь, я должна облегчить душу.
– Давай.
– Джеймс… у меня было много любовников.
Он захлопнул дверцу. Слышал такое не в первый раз. Если Эль принимается твердить одни и те же шутки – это явный признак того, что она напугана.
Звук шагов был таким, словно подошвы крошили яичную скорлупу. Стало трудно дышать – воздух как будто уплотнился, сделался тугим, хотя Джеймс не сомневался: долина ненамного ниже уровня моря, если вообще ниже. Громко стреляло в правом ухе, он ощущал спиной взгляд жены. В нескольких шагах впереди человек, почувствовав его присутствие, остановился на полусогнутых ногах.
Тишина.
Оттого что они знали друг о друге, Джеймса пробрал озноб. Рубеж. Точка невозврата. Человек кивнул, демонстрируя похожие на щетину седые волосы вокруг ставшей от солнца красной как рак проплешины размером с карточную фишку. Дернулся, будто собирался повернуться к Джеймсу, но не стал. Остался стоять, словно повернутый лицом к стене манекен в универмаге.
Отличное сравнение, Джеймс.
Он заметил, как что-то оттопыривается на правом бедре незнакомца, и подумал, не оружие ли это в кобуре. Джеймс ненавидел оружие и все, что с ним связано. Его механическое совершенство, дизайн, всякие пружины и капсели, выверенные щелчки, хлопки и удары, даже изящество линий в стиле «порше», потому что это демонстрировало лучше, чем что-либо другое, насколько недальновиден гений человечества, конструируя смерть.
В пяти футах от него человек выдохнул через рот.
Джеймс сознавал, что есть еще время вернуться в машину к любимой жене и остаткам их пожиток, бросить незнакомца и ехать к новой жизни в Талсе. А все, что случилось сейчас, небольшая заминка – потеря нескольких минут, не страшнее бессмысленного крюка к Музею смерти, из-за которого они съехали с главной дороги по настоянию смотревшей на него щенячьими глазами Эль. Там было именно то, что обещал проспект. Восковые фигуры в воспроизводивших средневековую агонию диорамах – дыбы, заточенные маятники – наглядный способ удержать насилие на нулевом уровне. И Эль впитывала это все, как гончая по крови, какой на самом деле и была. Большую часть времени Джеймс провел в холле, читая старый номер журнала «Пипл» и потягивая диетическую колу за четыре доллара.
Теперь ему хотелось стать негодяем, чтобы бросить во впадине мужчину с буквами МПР. Или хотя бы не быть таким любопытным. Однако ни то ни другое не удавалось.
Он шагнул вперед, и под ногой громче стука двери хрустнула яичная скорлупа. Затем в сознание просочились другие звуки – волнение горячего воздуха, шелест колеблющейся низкорослой травы, шорох песка на ветру. Голос сверчков, похожий на жужжание мух над протухшим мясом. Из «тойоты» что-то сказала Эль, но стекло и плотная атмосфера приглушили слова.
Мужчина продолжал стоять к нему спиной, и Джеймса неприятно поразило, когда он заметил, что шею незнакомца, как и плешь на его голове, докрасна поджарило солнце. Плохой знак – еще немного, и кожа начнет сползать лоскутами. Этот старик топал по земле Мохаве, хотя не был к этому готов. Почему он бросил грузовик?
Горло драло, как наждаком, и Джеймс кашлянул.
– Вы в порядке?
Ответа не последовало.
– Хотите воды?
Молчание.
Джеймс пронзительно свистнул. Может быть, он глухой?
И тут мужчина неожиданно дернулся, как марионетка на перепутанных нитках. Откинул голову, склонив сначала к одному плечу, затем к другому (при этом суставы трещали, точно дрова в печи). Опустил левую руку, и стал виден красный смартфон – тот, что ранее приковывал внимание Джеймса. Экран не светился.
Налетел ветер, на удивление бодряще-прохладный. Пот на коже показался Джеймсу ледяным.
– Я это потерял, – сказал старик.
– Что потеряли?
– Потерял.
Джеймс почувствовал, как и в другом ухе, словно лопнула виноградина, хрустнула барабанная перепонка.
«Я это потерял». Что бы это значило?
– Это было почти у меня в руках, но я потерял. – Старик увесисто, каждый в отдельности, растягивал слога. И наконец повернулся.
Джеймс увидел его лицо и внезапно ощутил на языке вкус сырых устриц.
– Джеймс!
Пока он возвращался к машине, Эль трижды окликала его. Муж не отвечал – глаза напряжены, челюсти сжаты, в лице ни кровинки. Она знала это выражение. За девять лет видела раз или два, однако запомнила навсегда. Он сбился с шага и споткнулся.