Полет к солнцу
Шрифт:
— Беги, Дима к Соколову.
Навстречу мне торопливо шагает Емец. Спрашиваю:
— Где Лупов?
— В бараке. Комендант выстрелил ему в лицо.
— Убили?
— Живой.
— Не полетит с нами. На руках не вынесешь, — объясняет мне Емец.
Он не знает, что Лупов не должен лететь с нами.
Угрожающая команда, словно рычаг, расчленила толпу на несколько рядов. Я стал на свое место: вижу угол дома, но стараюсь не выпячиваться в равнении, чтобы не увидели меня бандиты.
Перед началом смотра, как всегда, блоковые нас
— Штильгештанген!
«Можно стоять и смирно, пожалуйста. Вытянусь в струну, но это в последний раз».
— Ауген линкс!
Надо смотреть влево — там появился комендант. Но пока ему будут докладывать на фланге, можно ослабить ноги.
Уже слышны слова рапорта. Сколько за сутки умерло, сколько больных. И в конце обычная фраза: «Никаких происшествий за истекшие сутки не произошло!» «Да? Не произошло? — думаю я. — Будет же вам, проклятые, сегодня хорошенькое происшествие. Головой придется расплачиваться вам за это!»
Комендант медленно, важно продвигается, его шаги на бетонированной дорожке ближе и ближе. Сотни людей затаили дыхание, замерло биение сердец перед ним. Вот комендант остановился невдалеке, выждал минутку:
— У кого есть какие жалобы?
Стало еще тише. Перед его взглядом, его голосом смолкает все живое. Тишина мертвая. Даже за справедливую жалобу люди расплачиваются жизнью.
«Посмотрим, как тебя сегодня будут спрашивать о том, сколько бежало на самолете. Что ответишь на это, палач?»
Бегут мои мысли. Во мне ни на минуту не утихает спор с врагами.
Строй расчленяется на ряды, и комендант начинает обход каждого. С вышки бьет прожектор и выхватывает из тьмы фигуру коменданта и то место, где он находится. От коменданта падает длинная, надвигающаяся на нас тень. Страшно смотреть на нее. Он сам и его тень — одинаково властные, жестокие.
Вот он передо мной. Высокий, в новой униформе, его большой, картошкой нос так и притягивает взгляд. Остановился возле меня.
Я устремляю взор куда-то выше, в темноту. Прямо на него смотреть нельзя — ударит. Млеют ноги. Что он скажет?
— Гогер копф! — резиновой дубинкой ткнул он в мой подбородок. Я дернул головой. «Летим сегодня!» — мысленно говорю сам себе, глядя в широкую спину коменданта.
— По рабочим командам, марш!
Все. Стопудовый камень свалился с плеч. Теперь — на аэродром.
На аэродром!
Люди сразу перемешались, забурлили, отыскивая свои команды.
Расталкивая толпу, ни на что не обращая внимания, я направляюсь к Соколову.
К нему, к нему! Там уже все. Там защитят товарищи. Там наша сила.
Команды ежедневно создавались произвольно, и часто в наши две пятерки становились люди, которых мы совсем не знали, и они не знали нас, да и сами заключенные иногда не придавали значения тому, в какой команде они оказались. Сегодня нам, как никогда,
Первая большая бригада в 45 человек собралась, пошла к воротам. Началась проверка по списку, отсчет, передача рабочей силы под власть охраны. Четыре эсэсовца заняли места спереди, сзади и по бокам, и команда отправилась на свой объект. Мы, две пятерки, должны были выходить за ними, и потому так пристально следили за этой процедурой. Вероятно, Соколов был уверен, что в нашей бригаде только свои люди, так как осложнение обнаружилось в последнюю минуту. В нашу бригаду затесалось несколько «чужаков». Рядом с Урбановичем стоял какой-то иностранец.
Наступило замешательство. В таком составе нам выходить за ворота нельзя. Кто-то окликнул Соколова, который уже подался вперед, кто-то самочинно вытолкал одного, позвал из толпы своего, кто-то огрызнулся, замахал руками. Но вот Немченко и Соколов оттиснули непокорных, пригрозили, а в средину втолкнули Диму, Адамова, Емеца. «Шагом марш!», и мы уже в воротах.
— Айн, цвай, драй, фир, — пересчитывает часовой, ударяя каждого в грудь, в спину, и, когда он пропустил меня, показалось, что я перешагнул через пропасть.
За нашей небольшой группой стоял уже знакомый нам высокий рыжий, горбоносый эсэсовец. Запомнился он тем, что за малейшую провинность сразу бил куда попало прикладом винтовки. Ненависть к заклятому гитлеровцу сплачивала нашу команду.
Пройдя ворота, вахман, как обычно, передал свою сумку, в которой был противогаз, котелок, ложка, чтобы кто-то из заключенных нес этот груз до места работы. Там, на аэродроме, после обеда несший сумку имел право выскрести, что осталось в миске или котелке, и пойти помыть посуду. Несколько дней подряд мои товарищи передавали мне сумку «Камрада» и рыжего, чтобы я немного подкреплялся. И сегодня она дошла до меня. Взял ее машинальным движением. Я знал, что сегодня ее хозяину-извергу придет конец.
— Не буду нести! Не буду служить ему, палачу! — сказал я и бросил сумку на землю.
Хлопцы всполошились. Кто-то подхватил сумку, Соколов поравнялся, накричал на меня.
При входе на аэродром снова задержались для проверки. Местная охрана осматривала кое-как, но сегодня мы опасались ее особенно. На работу мы всегда брали с собой охапку сухих дровишек, дощечек или хвороста, чтобы разжечь костер для вахмана. Эсэсовец ведь иногда и нам позволял подойти к огню на время. Охапка дров... Но в ней сегодня была припрятана железка.