Полет к солнцу

Девятаев Михаил Петрович

Летчики, проносясь на машинах мимо, выглядывают из своих кабин, замечают что-то необычное, но, вероятно, не успевают хорошенько разглядеть меня. При встречах с самолетами я разгоняю машину, чтобы скорее проскочить мимо.

Над аэродромом появляется группа «юнкерсов» — они пришли с фронта и по одному будут приземляться на ту бетонированную полосу, по которой мой самолет должен разбежаться.

Женщина в темном комбинезоне стоит на старте и, поднимая флажок, принимает «юнкерсов». Она пока

не обращает на меня внимания, ей некогда. А я не буду приближаться к ней: возле нее телефон — прямая связь с дежурным по аэродрому.

Чтобы выиграть время, я гоню свой самолет в направлении к ангарам и возвращаюсь к старту, когда сел последний «юнкерс». Не ожидая разрешения на взлет, срезаю угол поворота, выскакиваю на бетонку и — моторы на полную мощность!

Винты загребли воздух.

Земля побежала, поплыла, полетела под нами. Мыслями, чувствами мы устремились в небо. Мое внимание — на моторах: они должны работать синхронно, на двух я никогда не взлетал, а взгляд — на маленьком холмике в конце аэродрома. Ориентир!

Крылья уже набрали достаточную силу. Пора отрывать самолет от земли. Для этого необходимо поставить машину в такое положение, чтобы она опиралась не на три точки, а на две. Подаю ручку управления вперед. «Хвост» не поднимается. Нажимаю на ручку сильнее, налегаю на нее всем телом — «хейнкель» продолжает бешено нестись по бетону на трех колесах не отрываясь.

Какие-то неведомые силы отдают штурвал назад. Они сильнее моих рук.

Неужели малая скорость?

Нет, она вполне достаточна.

Я еще нажимаю на штурвал, самолет клонится то влево, то на правое крыло, как подстреленная птица. Я опускаю штурвал. Так мне не взлететь...

Самолет мчится к морю.

Что же я недосмотрел?

Я еще разгадывал причины. У меня было несколько секунд на то, чтобы исправить ошибку и продолжать взлет. Я владел собой. А машиной? Что с ней?

Что же?! Что?!

Возможно, не сняты струбцины с хвостового оперения, и оно не реагирует на мои движения. Нужно прекращать взлет...

Огромный простор моря наплывает на меня.

Резко убираю газ, моторы смолкают. Скорость не уменьшается, ибо аэродром имеет пологий склон к берегу.

Забыто все: товарищи, побег, окружение. Остались только я и машина. Мы вдвоем. Самолет несет меня в море. Я дал ему разбег, он послушно подчинился мне, но не хочет отрываться от земли, а я не могу... Теперь я должен спасаться от него.

Предел обычного торможения и сбавления хода уже пройден. Я миновал его и вступил в полосу смерти. Страх охватил меня. Но я еще держал штурвал в руках, мои ноги стояли на рычагах тормозов. Я буду спасаться до последней секунды.

Резко нажал тормоза. «Хвост» самолета поднялся. Если бы я не отпустил тормозов,

«хейнкель» перевернулся бы через себя, скапотировал бы, и мы все остались бы под его обломками или сгорели вместе с ним.

Отпустил тормоза, и «костыль» грохнул о бетонку. Еще раз, еще! Рву скорость! Она уже значительно меньше, но разворачиваться еще нельзя.

Кончилась бетонка, катимся по снегу, песку, траве. Уже видны камни, о которые разбиваются волны.

Осталось мгновение жизни.

Ни мысли, ни надежды, ни выхода. Но нет и той растерянности, которая парализует мозг. Я весь во власти интуиции, инстинкта самосохранения.

Зажмуриваюсь — море уже слишком близко, чтобы смотреть вперед. Последние заученные движения: изо всех сил жму на тормоз левого колеса и увеличиваю обороты правого мотора. Самолет на последних метрах ровной площадки, перед самой пропастью, разворачивается с неслыханным, невиданным юзом... Он так накреняется, что одно крыло и колесо поднимаются в воздух, а другое пропахивает землю.

Оглушительный удар о грунт.

В кабине вдруг потемнело, стало совсем темно.

Что это? Дым? Горит самолет?

Нет, его окутывает пыль, снег. Сломались шасси, и самолет пополз по земле? Нет, мы стоим на колесах, воздушные винты крутятся, моторы работают. Туча поднятой нашим разворотом пыли проплывает, в кабине посветлело.

Да, наш «хейнкель» стоит над самым обрывом, но нигде не поврежден и перед нами снова поле аэродрома. Мы еще можем побороться за жизнь.

Товарищи обступили, ждут, что я буду делать дальше. Володя Соколов смотрит мне в глаза, ищет объяснений, ответа на все, что произошло, что будет.

Я кричу ему прямо в лицо:

— Спустись и посмотри, не остались ли струбцинки!

Володька нырнул в люк. В нашем распоряжении секунды времени. Товарищи, встревоженные, смотрят полными беспокойства и нетерпения глазами, ждут моих действий. Я кляну себя, что затеял побег на бомбардировщике, которого не знаю и потому не могу поднять в небо. Почему не убежал до сих пор на «мессершмитте»? Почему не думал о будущем покинутых в лагере, об ответственности за жизнь тех, кого возьму с собой на самолет?

Аэродром точно так же, как и десять минут назад, расстилался перед нами. Но сейчас он был уже иным. Ведь стартер запомнила, как мы обошли ее и без разрешения на вылет, по-пиратски побежали вперед. Женщина в черном уже, наверное, сообщила дежурному об этом. Туча пыли прошла через все поле, и ее, вероятно, заметили все.

Володя влезает в самолет, кричит, жестикулируя: никаких струбцинок!

Я понимаю его донесение, пробую штурвалом руль высоты, убеждаюсь, что это так, и мысли разрывают мозг: что же дальше? Что с самолетом?