Полет к солнцу
Шрифт:
А вокруг тихо, безлюдно. Это начинало тревожить. Не выбегут ли из лесу гитлеровские солдаты?
— А где же Кутергин?
Петра среди нас не было. Может, где-то выпал? Нет, его видели в фюзеляже перед посадкой. Где же он?
Разрыли грязь, нашли полуживого, потерявшего сознание. Вынесли на крыло, обмыли снегом лицо. Оно изрезано стеклом, кровоточит.
Соколов не может встать на ноги, и хлопцы растирают ему снегом лоб, виски.
— Мы дома? — простонал Володя и потерял сознание.
Мы отхаживаем немощных. Но всем хочется поскорее кого-то
— Нужно бежать в лес, — предлагает Кривоногов, держа в руках винтовку.
Все соглашаются с ним: в лесу не так холодно и можно отыскать жилье.
Слезаем с крыла на землю.
— Где часы? — спрашиваю у товарищей.
Немченко расправляет пальцы, и на его ладони, в грязи лежат часы. Я взял их, положил на крыло, попросил винтовку и прикладом разбил вдребезги. Никто на это не отозвался ни словом. Нам они больше не нужны.
— Если встретим гитлеровцев, будем обороняться. Снимайте пулемет! — приказываю я.
Адамов принес с самолета пулемет и коробку с патронами. Прошли десяток метров — люди начали падать. Грязь понабивалась в деревянные башмаки и они стали еще тяжелее, не вытащишь. Самых слабых пронесли немного на себе и совершенно выбились из сил.
На пригорке дыркнул автомат. Мы остановились.
— Назад! К самолету! — крикнул я.
Бежим к «хейнкелю», как к своему родному дому. Он — наша крепость. Отсюда нас никто не выбьет. У нас пулемет, пушка, винтовка и много патронов. Оружие придало сил, и мы рассредоточились по фюзеляжу, заняв места у иллюминаторов.
Я принимаю командование «гарнизоном», даю приказ стрелять только по сигналу. Если нас будут окружать фашисты — подпустить поближе, биться до конца. Последние патроны — для самих себя.
Низко плывут тучи, кругом заснеженная земля, черный лес, пропаханная борозда, распластанный в грязи самолет.
Щемит израненное тело. Неужели и эта поляна — еще не свобода?
Мастер мчался к капонирам, возле которых оставил свою команду. Он бы и не спешил, если бы не эта суета на аэродроме: в небе никто не появлялся, а зенитки стреляли, истребители взлетали прямо с мерзлой земли, поднимая пыль, все куда-то бежали.
В капонире, куда заглянул мастер, людей не было, и он намеревался броситься к другому, соседнему, но увидел лопаты, тлеющий костер. Инструменты были брошены как попало. Что за беспорядок? Мастер не мог понять, куда без лопат ушла его команда? И вдруг увидел на земле кровь.
Он бросился прочь, чтобы не стать первым свидетелем уголовного дела. Но только оказался за капониром, как ему навстречу выбежали механик и моторист улетевшего «хейнкеля». Они с криком и бранью напали на прораба:
— Кто разрешил подводить пленных к самолетам? Головы рубить вам, гражданские слизняки!
Сюда уже мчались машины, полные вооруженных солдат и собак.
Да, яма, куда сбросили убитого вахмана, была заготовлена и прикрыта уже давно. Железка, «груша», какой-то примитивный тесак. Вон какая организация! В капонире все переворачивали, собирали вещественные
Комендант лагеря подъехал с целым отрядом охраны. Офицер из штаба войск СС, увидев запыхавшегося, посиневшего от холода коменданта, гаркнул:
— Кто выкрал «хейнкель»?
Комендант онемел, он почувствовал, как у него дергается нижняя челюсть:
— У ме... у меня среди заключенных летчиков не было.
— Мешок с трухой! — услышал он в ответ.
А спустя некоторое время — наш самолет в эту пору уже приземлялся — в лагере ударили сбор, заключенных вывели на аппельплац.
Охранники бегом гнали свои команды с работы, выталкивали прикладами из помещений немощных и больных. Все должны стоять в шеренгах.
Зарудный и Владимир пришли на плац вместе со всеми сапожниками, портными, стиральщиками. Большинство из них знали Девятаева и его товарищей и уже догадывались, почему стреляли зенитки.
Тысячная толпа волновалась, клокотала, гудела, сжималась в клубок от холода. Из уст в уста передавались подробности виденного на аэродроме. Побег на «хейнкеле» стал известен каждому заключенному.
Приказали строиться в ряды. Кто-то пустил слух, что будут расстреливать каждого десятого, поднялась паника. Никто не хотел быть в шеренге десятым. Толпа никак не разбиралась в ряды. Комендант приказал стрелять прямо в нее.
Упали убитые и раненые, их оттащили с плаца. Началась проверка.
А в бараках шел обыск. Грохот, пылища, беспорядок во всех блоках. Искали оружие, бумаги, следы заговора. Охранники вспарывали матрацы, подушки, разбивали ящики от посылок, ковырялись в каждом закоулке.
После этого было приказано переселить заключенных так, чтобы ни у кого не было старого соседа. Если во дворе будут стоять или идти трое или даже двое вместе, по ним стрелять из пулеметов.
Загнаны в бараки люди, закрыты все окна и двери. В лагерь прибывает высокое начальство.
Владимир, Зарудный, Лупов, которого вытащили с перебинтованным лицом, сидели каждый отдельно в своих бараках, и им казалось, что на дворе ночь. Ждали, что вот-вот наша авиация ударит с неба по этому острову-лагерю, и стены, проволока, ограждение упадут и наступит свобода.
Охранные войска боялись какой-либо неожиданности, связанной с побегом большой группы советских военнопленных. Боялись расплаты.
Эта расплата придет позже, после великой победы. А пока коменданту и военным аэродрома достанется от рейхсмаршала Геринга. Он приехал на остров Узедом без предупреждения, примчался сразу, как только доложили ему о побеге советских военнопленных.
Черный лимузин «мерседес» зло зашипел своими жесткими шинами по бетонке подъездных дорожек аэродрома.
Командир части предстал перед маршалом с бледным, обескровленным лицом и, вытянув на «хайль» руку, начал быстро рапортовать. Геринг ответил ему небрежным жестом и, подойдя к нему вплотную, схватил за отвороты френча. Притянув к себе, закричал истерически: