Полет к солнцу
Шрифт:
Что за чертовщина? С начала войны не было такого, чтобы «мессершмиттов» нацеливали на своего бомбардировщика. С какой стати? В чем дело?
Ответить на эти вопросы никто точно не мог. Каким образом простой заключенный мог поднять в небо самолет? Среди них ведь не значилось ни одного летчика! И где же тот «хейнкель»? Каким курсом полетел?
Истребители проворно подкатывали к старту. Пилоты выглядывали из кабин, поправляли наушники, допытывались — куда, за кем гнаться?
Зенитчики срывали маскировочные сетки, выкрикивали своим командирам:
Прораб-мастер, который привел бригаду Соколова на аэродром и с утра сидел за теплым пивом, торопился «по тревоге» на свой объект, придерживая рукой тяжелый парабеллум, который бил его по бедру. Он искал охмелевшими глазами свою команду. «Засели, дьяволы, в капонире за своим супом, будто ничего и не слышат!» — наверное, так думал и сердился мастер.
Эсэсовцы, охранявшие другие команды заключенных, крайне удивлены. Они видели, как только что поднялся «хейнкель», но почему зенитные батареи стреляли по своему?
Заключенные воткнули лопаты в снег, смотрели на все это со злорадной усмешкой.
Ракеты на старте вспыхивали одна за другой, легкие «мессершмитты» и «фокке-вульфы» шли на взлет.
На волнах радионаводчиков поднялся переполох: «Сбить «хейнкель»! На нем русские! Сбить!»
С острова Уэедом уже сообщили в штаб ПВО Германии об угнанном самолете, и оттуда во все пункты полетел приказ-молния: «Сбить одинокий «хейнкель»! Сотни наблюдателей за воздухом искали в небе свой одинокий самолет. Тысячи зенитных пушек на побережье Балтики и по всей Германии жадно ждали одинокого «хейнкеля», готовые разнести его в воздухе.
А наш экипаж в эти минуты слился в единое существо: руки лежали на штурвале, на плечах друг друга. Только здесь, на маршруте свободы, мы до конца почувствовали, осознали, что сделали. Кто-то вспомнил слова, которые могли выразить наши чувства и понести их в простор неба вместе с гулом моторов:
Вставай, проклятьем заклейменныйВесь мир голодных и рабов.Кипит наш разум возмущенныйИ в смертный бой вести готов!В эти минуты мы забыли о штурвале самолета, отпустили его, и машина стала круто забирать вверх. Бомбардировщик вдруг полез на высоту, как на стену. От потери скорости он мог сорваться и пойти катастрофически вниз. Я закричал с такой же тревогой, как и на взлете:
— Что вы делаете? Дайте вперед штурвал!
Теперь на помощь бросились все, и руки всех нажали н,а штурвал, тут они перестарались, и самолет стал пикировать.
Люди оцепенели, замерли. Бомбардировщик падал. Море, которое только что было так далеко, быстро приближалось.
Кто-то начал отрывать чьи-то цепкие руки от штурвала. Самолет несся над самыми гривами волн.
Над этой бездной я почувствовал дыхание смерти, второй раз после того, как выгнал самолет из
Попробовал один, другой, третий и напал на настоящий, который вдруг избавил от нагрузки на мышцы, и лишь только теперь как следует я взял мощную ширококрылую машину в свои руки и повел ее на высоту.
«Хейнкель» уже добирался до туч, когда нас догнал «фокке-вульф». Его пилот, наверно, держал пальцы на кнопках пушки и пулеметов. Ему не нужно было бы долго целиться — он с ходу одной очередью рассек бы бомбардировщик. Но он почему-то не стрелял.
Кто-то из товарищей, дежуривших у пулемета, прокричал:
— Истребитель!
«Фокке-вульф» шел совсем рядом.
Я направил «хейнкель» в серую муть облаков.
Казалось, самолет повис среди туч. Приборы показывают, что идем вверх, а серая масса не становится реже. Крыльев не видно, в кабине темно, как ночью. Товарищи притаились, притихли. Где конец неизвестности?
Самолет иногда проваливается, его бросает. В облаках это обычно. Меня беспокоит только одно, чтобы наш «хейнкель» не вывалился из туч и не попал под пулеметы «фокке-вульфов», рыщущих внизу.
Подальше от моря, подальше от суши. За тучи!
Минуты нестерпимо длинны. Но вот посветлело. Потом снова стало еще темнее. Где же ты, долгожданное солнце? И вдруг — безбрежный свет! Солнце, голубизна, белый простор заоблачности.
— Хлопцы, где часы?!
Я вспомнил о часах, взятых у вахмана. Только с их помощью смогу восстановить ориентировку и определить маршрут.
Соколов и Кривоногов вместе подают мне маленькие чужие часы. Одиннадцать часов, сорок пять минут... Время, когда мы добрались до солнца. Теперь оно и этот маленький циферблат должны довести нас до родной земли.
Юг сзади — значит, курс держим правильно. Летим прямо на север, к Скандинавии. Дальше от острова, от Германии! Потом, где-то там, на маршруте, мы повернем на восток. Когда через час полета пробьемся сквозь тучи, под нами должна быть наша земля.
Этот расчет делаю без карты, без измерений.
— Карту! — крикнул я товарищам, и они бросились искать ее во всех уголках кабины и фюзеляжа.
— Есть карта!
«Замечательные парни!» — думаю я. Карта уже на моих коленях, она густо исчерчена толстыми цветными линиями. Отчетливее всего виден маршрут Берлин — остров.
На север, на север... Мощно ревут моторы и плавно идет самолет. Белые, сверкающие облака совсем близко под нами, и я вижу на них тень «хейнкеля», окруженную радужным ореолом. Все импонирует нашему настроению, вашему счастью. Но пусть Адамов и Кривоногов не отходят от пулемета. Я подумал об этом и передал приказание товарищам. Истребители могут пробиться и сюда.
Тучи становятся бугристыми, грозными. Между ними темнеют провалы. Разрывы все чаще, облачность кончается. Внизу бескрайное темное море. Сизая дымка расстояния.