Полёт в Чаромдракос
Шрифт:
Помню, осенней ночью я сидела у его кровати и наблюдала, как он сладко спит. Представляла, что видит сон. Но тут он неожиданно открыл глаза и сухо произнес:
«Маман, если будешь на меня так смотреть, боюсь, я до утра не усну. Ложись и ты».
«Я не хотела тебе мешать, Пьер. Прости», – смутилась тогда я.
«Ты приходишь ко мне каждую ночь. Зачем?» – спросил он.
«Мамы часто смотрят, как спят их дети. Вокруг вас столько прекрасных снов. Лови любой. Не так ли?»
«Нет. Мне сны неинтересны. Они раздражают психику и не дают как следует выспаться. Прочитал об этом в одном научном журнале. Могу и для тебя его отыскать».
«Ты хочешь сказать, что тебе ничего не
«Редко. Мамочка, ты задаешь столько детских вопросов, а время за полночь».
«Не злись, Пьер. Придешь завтра на мой концерт в Гранд-оперу?»
«Спасибо, но я не очень люблю музыку».
«Но ты ни разу не слышал, как я пою. Давай же сходим куда-нибудь вместе. С тех пор как не стало отца, мы практически вместе нигде не бывали».
«Маман! – вдруг вскочил с кровати Пьер. – Мне достаточно той мерзкой колыбельной, от которой у меня уши вянут. Я уже взрослый! Маман, прошу тебя, оставь меня одного».
«Хорошо. Добрых снов тебе, Пьер».
«Да нет никаких снов! Мне почти пятнадцать лет!»
«Ну да». И дрожа от обиды, я вышла из его комнаты. Кстати, Пьер спал там, где сегодня стоит кроватка с плюшевыми мишками.
– Почему папа был так зол? – спросила я.
– Потому что он хотел быть взрослым. Сразу, с детства. Когда ему было семь лет, мы гуляли по Булонскому лесу. Я сказала, что порхающие у пруда бабочки – это души сбившихся с пути странников. А он поднял меня на смех. А ещё он по-взрослому хмурился, когда я здоровалась с животными. Ведь я понимаю всё, что они говорят. Повзрослев окончательно и бесповоротно, Пьер окрестил меня сумасшедшей. Он напоминал мне об этом каждый раз. – Камилла выдержала паузу. – Когда я пыталась заговорить о Чаромдракосе…
– О чем?
– Я сказала ему, что по-настоящему была счастлива лишь в Чаромдракосе. И очень жаль, что мой сын не верит в чудеса и не в силах помочь мне туда вернуться хотя бы на мгновение.
Камилла закрыла лицо руками и подошла к окну.
Солнце расплескало на стёклах все краски счастья. Камилла подставила лицо его игривым лучам. Набрала полную грудь воздуха и, не глядя на меня, сказала:
– Это Пьер запретил мне видеться с тобой. Он думал, да и сейчас уверен, что я могу дурно на тебя повлиять. Поэтому я приезжала в Пантуаз лишь раз – на третий день после твоего рождения. Ты крепко спала. Я завела колыбельную, но твой отец прервал её, объяснив, что так я могу тебя разбудить. Я поцеловала тебя в кулачок и немедля уехала. Прости меня, Рози.
– Если всё это правда, то это очень жестоко, – прошептала я.
– Всё это правда, Рози.
– Но маман так тобой восхищается, и папа всегда отзывается о тебе уважительно. – Я всё-таки пыталась оправдать родителей.
– Он воспитанный мальчик. Как иначе? Хотя я в его глазах и сумасшедшая, но всё же его мать. А он больше в отца. Тот своих снов тоже никогда не ценил и не помнил, – вздохнула Камилла. – На этот раз у Пьера не было выбора. Выгодная командировка – сделка на миллионы. И Пьер не мог лететь без Николь. Она – толковый юрист. Все сделки он заключает исключительно в её присутствии. А вот с тобой никто не желал оставаться. У всех друзей Пьера, а их, конечно, не много, свои взрослые дела. К тому же ты непростой ребенок. Пьер загрустил, задумался, но переносить денежную сделку не стал. И тут появилась бабушка, то есть я – Камилла Штейн. Он давненько намекал о командировке, о том, что ищет для тебя няню. Но Мэри Поппинс не прилетела, как и Поппи Мэрринс, – рассмеялась мадам Штейн. – И тут я попросила хотя бы на эти три дня привезти тебя ко мне, чтобы ты посмотрела Париж. В тот момент я пообещала, что не буду докучать тебе глупостями и рассказами о каких-нибудь бабочках и прочих
– И ты сдержишь своё обещание?
– Черта с два, – задорно, даже с каким-то вызовом сказала Камилла. – Милая Рози, запомни, только один раз ты будешь ребенком, так дай себе этот шанс. И мне тоже. Дай шанс побыть твоей бабушкой.
– Так как насчет погулять по Парижу? – вклинился в наш разговор Луи.
– Только если ты, как сойка, подхватишь меня своими хрупкими крылышками и спустишь вниз, – показала я ему язык. Пусть знает!
– Да, сойки они такие, – рассмеялась Камилла, но тут же нахмурилась, будто волной на неё нахлынули воспоминания. – Сойки. Рози, какие сойки? Где ты их видела?
Оробев от такого количества вопросов, я попятилась назад и выпалила:
– В учебнике естествознания, наверное, и во сне, кажется.
– Во сне? Ты снова видишь сны? – Камилла присела на колени у моей коляски и взяла меня за руки.
– Ну не то чтобы сны. Показалось, может.
– Показалось, – протянула Камилла. – Прости, Рози. А давай, если тебе интересно, послушаем мои пластинки, а потом всё-таки отправимся на прогулку?
– Камилла, а когда ты узнала, что я не могу ходить, тебе было за меня стыдно? – неожиданно для самой себя спросила я.
Камилла замерла в изящной позе греческой статуи и, окинув взглядом мои ноги, ответила:
– Но ты же хочешь ходить, Рози?
Я оторопела. Возражать совсем не хотелось. Сказанное Камиллой звучало больше как утверждение, чем вопрос. И я кивнула.
…Я внимательно наблюдала за тем, как мадам Штейн выбирала пластинку. Стараясь запомнить плавные и легкие движения её тонких рук, выражение лица и редкие взмахи её ресниц. Наконец она решила. Достав пластинку с оперой «Тристан и Изольда», она с нескрываемой гордостью аккуратно опустила её на сверкающую иглу патефона.
Опера ожила и наполнила комнату волшебными звуками и, казалось, ангельскими голосами. Партию Изольды, конечно, исполняла Камилла Штейн.
Я глядела на вальсирующую по часовой стрелке пластинку. Она гипнотической воронкой затягивала меня всё дальше и дальше в многогранный мир музыки. Захотелось танцевать так, как никогда раньше.
В спальню влетел Луи и, изображая из себя бального кавалера, пригласил на танец Камиллу. Я зааплодировала. Но тут вдруг мне вспомнился один наш разговор с отцом. Это было пару лет назад в школе, когда он увидел меня в одиночестве у танцевального класса. Я наблюдала за девочками сквозь стекло, а они хвастались друг перед другом новыми балетными пачками и тем, что научились правильно завязывать ленты на пуантах. Отец тогда еле слышно подошел ко мне и, положив свою тяжелую руку мне на плечо, сказал:
– Милая, забудь о танцах. Тебе нужно подумать о полезной профессии, которая бы подошла тебе, так сказать, по возможностям. Я подумал, ты смогла бы стать неплохим нотариусом или бухгалтером, а журналы свои о балеринах подари подругам.
– У меня нет подруг. И ты это знаешь! Папа, любой врач может ошибаться. Помнишь русалочку Андерсена? Она тоже не могла ходить, а потом у неё появились ноги.
– Кажется, эта история закончилась для русалочки печально. Розали, давай без твоих чудачеств! Скорее всего, этот Андерсен ни в людях, ни в русалках ничего не понимал. А иначе бы догадался, что не может полурыба разгуливать на суше. Да ещё и из-за любви к человеку! А куда у неё жабры делись, куда рыбий запах исчез? Не хотел бы я целоваться с вонючей селедкой. Бедный же принц. В общем, не забивай себе голову ерундой, Рози. В нашей семье уже есть не то Русалочка, не то Белоснежка, не то Красная Шапочка – любительница бродить по нереальным мирам.