Полёт в Чаромдракос
Шрифт:
– А может, это ты его попросила? – разнервничалась я.
– Нет, об этом нет.
– Но она хотела открыть книгу! И мне пришлось отвлечь её. Всего за долю секунды медведи перепрятали законы вселенной уробороса!
– Ещё и медведей подрядил. Эх, Луи, ты же огненный чиж, а ведешь себя как сплетница-сорока, – вздохнула Камилла. – Ладно. Если тебе, Рози, действительно интересно, откуда у меня эти фотографии, я всё расскажу. Только наберись терпения. История будет и веселой, и не совсем.
– Судя по тому, что я всё ещё здесь, у меня просто ангельское терпение! – не могла угомониться я.
– Ты всё ещё здесь, потому что не можешь спуститься с четвертого этажа на этой коляске. Или я ошибаюсь? – заметила Камилла.
И её слова
– Я бы не отказалась от круассанов, – почти шепотом, опустив голову, проговорила я.
– Вот и чудно, Louis, fais nous une tasse de bon th'e! [20] – распорядилась мадам.
И месье огненный чиж мигом испарился за дверью.
Камилла спокойно протянула руку, чтобы вернуть свои-мои фотоснимки. В это мгновение она склонилась надо мной, и я вновь увидела на её шее тот самый завораживающий клык-амулет, крепко зацепившийся за скромную веревочку. Поймав мой взгляд, мадам Штейн легко вернула себе фотографии и, прикрыв ими клык, спросила:
20
Луи, приготовь нам хорошего чаю! (фр.)
– Кстати, как насчет прогуляться по вечернему Парижу? – И, не дожидаясь моего ответа, она выскользнула за дверь.
– Но я… это невозможно! – вцепившись в коляску, крикнула я ей вслед.
– Ты даже не пробовала! – смеясь, ответила она, и этот смех эхом разлетелся по коридорам и спальням.
Я пожала плечами и двинулась на запах свеженьких круассанов.
Пухлые, румяные полумесяцы пахли счастьем! Горячая корочка хрустела на зубах, а вырывающаяся на свободу золотистая сырная начинка, коснувшись языка, сразу таяла. Никогда не думала, что всего один круассан может подарить неповторимое ощущение свободы и тепла! Вот какой он на вкус – утренний Париж.
Я успокоилась, мне даже захотелось вздремнуть. Но желание услышать правду о себе и моей чудо-бабуле не отступало. Камилла сидела напротив и молчала, перебирая наманикюренными пальцами мое портретное детство.
Луи изучал столовые приборы, прыгая то по вилкам, то по чайным ложкам. И тут, поскользнувшись, уронил серебряную зубастую на пол. Вилка кокетливо дзынькнула, и Луи смутился, прикрыв крылом мордочку.
– А это к гостям, – улыбнулась Камилла. – Примета такая.
– Ты кого-то ждешь? – спросила я, доедая второй полумесяц.
– Возможно, мы все кого-то ждем. Но тебя-то интересует другое? – Камилла выложила на стол мою самую старую фотографию, где я совсем кроха. Губы надуты. Кулачки сжаты. На голове что-то вроде чепчика. – Каждый год я получаю от твоего отца по одной фотографии, – начала мадам Штейн.
Я отложила недоеденный круассанчик и замерла. Сердце предательски забилось, и мне даже стало за него стыдно. Вдруг Камилла услышит?
Но она неторопливо продолжала:
– Ты родилась в Пантуазе. Бесспорно, милый городок. Как только Пьер и Николь поженились, они купили там заброшенный дом. И, несмотря на то что стены и крышу, раскуроченные Второй мировой войной, нужно было хорошенько отреставрировать, Пьер решил незамедлительно переезжать. К тому времени у него накопилось достаточно денег. Такой самостоятельный, мой Пьер работал с десяти лет. А первый свой гонорар он получил от немецкого солдата, которому однажды до блеска начистил ботинки. Когда в 1940 году немецкие войска по-хозяйски вошли в Париж, мы с Пьером были совсем одни. Его отца, твоего деда Сержа, к тому времени не стало.
– Ты говоришь о Гитлере? – нахмурилась я, припоминая, что и в школе нам рассказывали, как сильно пострадал Пантуаз от визита «фашистов».
– О нем, – вздохнула Камилла, – сороковой год стал ужасным для всех парижан, и для нас, конечно. Город плакал. На долгое время столичные улочки опустели. Музыка кафе и ресторанов угасла. Казалось, вся жизнь остановилась. А на домах, больницах и магазинах гитлеровцы развешали свои флаги со змеиной свастикой. Все краски парижских пейзажей поблекли. Немецкие солдаты шныряли повсюду. Они чувствовали себя хозяевами. В тот год я пообещала себе больше не давать концертов в Градопере. Не хотела петь для захватчиков. В нашем доме и так водились деньги, заработанные мной на гастролях, и нам бы с Пьером хватило. Но мы не знали, сколько продлится эта оккупация. Гитлер грозился превратить Париж в ещё одну столицу Третьего рейха. Парижане и могли бы дать отпор, но боялись. Слишком сильной казалась власть фюрера, – вздохнула Камилла.
Я не раз слышала об ужасах Второй мировой, но мне всегда казалось, что то время ушло в прошлое. Но Камилла говорила о минувших днях так, будто переживала всё заново.
– Но вскоре я вернулась на сцену, – сказала Камилла. И крылатым жестом своей тонкой руки намекнула Луи сделать ещё кофе. – Умер мой старый друг, писатель Фицджеральд. Ты наверняка ещё не читала его книг. А он был невероятным фантазером. Жил в своё удовольствие, устраивая вечный праздник повсюду. Так вот, его смерть, напротив, лишь напомнила мне, что жизнь продолжается. И никакая война не в силах разрушить мечту. Я вспомнила, как ещё ребенком поклялась одному своему другу, что буду петь, пока у меня есть голос. Быть может, так они меня услышат.
– Кто это «они»? – недопоняла я.
– Мои друзья. И конечно же мистер Гипно. – Камилла опустила взгляд и принялась рисовать узоры на кофейной гуще. Но вскоре продолжила: – Итак, я вернулась на сцену. А вот Пьеру нужно было учиться, но ему вдруг вздумалось работать! Утром он убегал в школу, а после подрабатывал чистильщиком ботинок. Я противилась, но у нас с ним всегда были слишком разные представления о жизни. Однажды Пьер даже заявил, что ему чем-то близка политика Гитлера. Он видел в ней какой-то «наполеоновский вектор». И «было бы неплохо, если б именно великому диктатору покорился весь мир, потому как тот точно знает, чего хочет». Слышать такие рассуждения от ребенка! Это ужасно! Я попыталась объяснить ему, что владеть миром, подчинив себе всё живое, мечтают лишь негодяи. Но сын думал иначе. Тогда я решила рассказать ему одну историю из моего детства. Там тоже не обошлось без войны. Но он не захотел слушать и убежал… – Тут губы Камиллы чуть дернулись. Но, всем лицом приказав нахлынувшим чувствам успокоиться, она отметила: – Кстати, Пьер хорошо учился. Точные науки давались ему легко. Он талантливый. Предприимчивый. Видишь, теперь у него своя фабрика, по производству чего там? Лекарств для душевнобольных? Да уж. Знать бы, кто его на это вдохновил. Твой отец мало спит, много работает. И всё может объяснить с научной точки зрения. А ещё он не видит снов с детства, представляешь? Так он мне сказал. Но ведь все дети видят сны?
Я пожала плечами.
– Благо, каждой войне есть предел, и после 1945 года ночи в Париже стали спокойнее. Империя диктатора Адольфа Гитлера распалась, как наполненный гнилью розовый бутон, – улыбнулась Камилла. – Советские войска вместе со своими союзниками уничтожили фашистскую армию. И Париж с новой силой расправил закостеневшие крылышки. Я надеялась – пришло то самое время, когда мой мальчик будет спать спокойно, а не думать, как заработать деньги на грязных ботинках. Ведь у ребёнка должно быть детство.