Политическая наука №3 / 2013. Между империей и современным государством: Трансформация политического порядка на постимперских пространствах

Коллектив авторов

6.2. Действующие факторы трансформации: Империя, государство и общество

Итак, что же происходит при трансформации империи, из которой вычленяются новые и новые государства? Напомним некоторые принципиально важные моменты нашей статьи. Мы говорили, что империя – это фон и смысловой горизонт, что тематизируется этот смысл далеко не всегда, а специально – лишь центральной имперской элитой. Мы говорили о том, что большое пространство как соопределяющий смысл лишено непосредственной мотивационной силы, что оно анизотопно, что (здесь приводились суждения Шилза) инструктивно-мотивационную силу имеет имперский центр, но самотематизация центральной и периферийной элит парадоксальна, а взаимоотношения их (дилемма контроля и кооптации, по Бюлю) напряженны. Именно с этой точки зрения возможно объяснить некоторые особенности так называемого «народного имперского сознания», как они проявили себя в течение последних нескольких лет.

Посмотрим сначала, что должно было произойти при любой пертурбации внутри империи. Всякие изменения, так или иначе связанные с политической коммуникацией, с мотивацией коллективного поведения и т.п., были чреваты для нее серьезной угрозой. Ибо при том, что она сама по себе как фон и смысловой горизонт могла соприсутствовать в

самых разных по конкретной направленности коммуникациях (будучи просто предполагаема как нечто само собой разумеющееся), фактически она была явлена преимущественно через коммуникацию центральной политической элиты и тематизирована конкретно как тоталитарное, а затем посттоталитарное социальное устройство. Два момента при этом должны были сыграть решающую роль. Во-первых, тематизация более широкого смыслового горизонта, горизонта мирового общества. Фон мирового общества есть нечто совершенно иное, чем горизонт возможной экспансии. На фоне мирового общества империя выступает – мы уже писали об этом выше – лишь как государство в ряду государств. Но чтобы увидеть это, надо принять позицию мирового общества как свою собственную. Именно этот смертный грех против империи совершил советский номенклатурный либерализм с его идеей общегуманитарных ценностей. В той части, в какой имперская элита отказалась от профетических и миссионерских притязаний и тематизировала мировую систему, она утратила собственную идентичность и, следовательно, основание для сохранения как общего имперского членения пространства, так и собственных властных полномочий. Единственным и, как можно судить, предусматривавшимся выходом было превращение империи в одно из сердцевинных государств мировой системы, т.е. государств – политических гарантов мирового хозяйства. Именно поэтому с такой видимой легкостью была отдана Восточная Европа. Как область экспансии она уже не могла больше выступать, а областью влияния и даже притяжения Союза как сверхмощного в военном отношении поставщика сырья она должна была оставаться все равно.

При этом даже не ставился вопрос, может ли имперское хозяйство вписаться в мировое хозяйство. Но главное, не учитывалось другое. В империи, где центральная элита теряет свою идентичность как имперская элита и пытается сохраниться именно как государственная, фактически куда более обоснованными кажутся притязания локальных, периферийных элит, именно потому, что их locus, по видимости, не вызывает сомнений. В то время как граница империи, строго говоря, проходит и по Берлину, и по Анголе, и по Одеру, и по Кабулу, и по сердцу члена центральной элиты, государство Литва или государство Казахстан имеет фиксированные границы, в которых и определяются властные полномочия местной, «периферийной» (относительно центра) элиты. Однако и это обстоятельство могло иметь еще не столь скоротечные следствия, если бы не возникновение непосредственно под крылом центральной элиты мощного антиимперского блока. С того момента, когда понятие империи было отождествлено с понятием тоталитарного коммунистического режима (кстати говоря, уже далеко не тоталитарного в ту пору), последующее развитие событий было предрешено. При этом ведь вся культурная элита, включая высшую религиозную, освятила новую, демократическую власть. Весь механизм производства смысла (и смысла жизни, и обычного престижа) вошел в зацепление с механизмом производства влияния. Повторим еще раз: пространство может соопределять смысл действия, но не может иметь собственной мотивирующей силы, сравнимой с той, что имеют массовые политические движения. Потеря центровой идентичности, паралич воли (обусловленный принятием одних лишь общегуманитарных ценностей) в разработке нового совокупного видения политического членения большого пространства сдали империю в ее прежнем виде напору периферийных элит (в независимости от того, какой конкретной идеологией они были вооружены в каждом отдельном случае). Так должно было случиться, и так случилось.

Теперь присмотримся к происходящему и намечающимся на будущее тенденциям. Между тем, что было сказано в начале этого раздела о сохранении империи и в конце предыдущего абзаца о ее распаде, нет противоречия. Ведь локальные пространства власти бывших периферийных элит империи определяются на том же самом пространстве империи, которое, таким образом, фактически присутствует опять-таки как позитивный фон политических форм. Это, конечно, лишь самое абстрактное выражение того, о чем говорят упомянутые формулы новой риторики: «экологическое», «экономическое» и т.п. «пространство». Об этом говорит оставление единых (по меньшей мере, стратегических) вооруженных сил, а также ряд иных атрибутов центра. О хрупкости и ненадежности достигаемого тут баланса говорится сейчас так много, что мы бы не хотели отвлекать на это внимание читателя еще раз. Взглянем на другую сторону проблемы.

Действительно, элиты новых политических образований на пространстве прежней империи самоопределяются и взаимоопределяются на ее пространстве. Однако прежняя центральная элита уже успела задать новую парадигму территориального оформления: перспективу мирового общества. А потому новые элиты одновременно тематизируют пространства своих республик в рамках старого пространства империи, и в рамках нового пространства мировой системы, и в рамках старого пространства старых империй, если вспомнить, например, империю Османскую. При этом в мировой системе место сердцевинного государства все еще занято за прежней имперской элитой, репрезентирующей империю как государство в ряду государств вне ее границ. Однако теперь эта прежняя имперская элита старается оформиться как государственная элита самого большого из вычленившихся государств, т.е. России, с ее правопреемством относительно Союза. В рамках мирового общества новые элиты, в свою очередь, претендуют на роль сердцевинных государств, а в границах союзной империи – на роль государств суверенных. Чисто исторически можно было бы заметить, что в такой идеологии интерферируют две достаточно различные эпохи, ибо хотя становление суверенных государств и совпадает в Европе по времени со становлением мирового хозяйства, но в сформировавшейся мировой системе формулы суверенитета эпохи Суареса, Бодена или даже Руссо просто нелепы. Однако социологически такой оборот дела вполне правомерен. И здесь мы можем снова сказать об одном из просчетов имперских либералов.

Напомним еще один их излюбленный ход рассуждений. Государство, говорили они, поглотило у нас общество. Необходимо освободить общество от государства. Дать простор «гражданскому обществу». Но так можно было рассуждать только в государстве, не в империи.

Когда государство отступает на задний план, действительно освобождается нейтральная область гражданского общества. Когда распадаются империи, возникает не гражданское общество. Тогда только впервые возникает государство, с предельно (а не – в принципе – беспредельно) обозначенной территорией, с принципом национальности (в наиболее благоприятном случае просто тождественной государственному гражданству), с понятием народа и народного (сначала, впрочем, государева) суверенитета. Суверенитет же – опять-таки поначалу – определяется здесь так, как мог и должен был определяться лишь суверенитет имперский. Понятие имперского полновластия конструируется, как правило, с привлечением той или иной идеи о ступенчатом строении бытия. Империя занимает на лестнице бытия определенное место, ее полновластие имеет мессианский, космический характер. При становлении государств, вынужденных противоборствовать универсальным силам империи, оформляется абсолютизм, в конструкции которого поначалу переносится слишком много от имперского полновластия (57). Так это было в Европе, покуда именно в лоне абсолютистских государств не возникло нейтральное (т.е. деполитизированное) пространство гражданского общества. Но первоначальное перенесение принципов имперского полновластия на локальное пространство государств не могло не повлечь за собой (хотя и в относительно более слабой форме) то, о чем уже выше мы говорили применительно к социализму и государственному или национальному социализму: концепция всемирного призвания империи на принципиально безграничном пространстве переходит в идею совершенной власти на пространстве локальном.

Конечно, в условиях посттоталитарного развития любое усиление государства кажется сравнительно более мягким процессом по отношению ко временам не столь уж давним. Однако тенденция к усилению государственной власти в ущерб гражданскому обществу прослеживается все более явственно, независимо от того, имеем ли мы дело с Литвой, Грузией, Россией или Молдовой. Противовесом этой тенденции и служит мировая система, в рамках которой приходится действовать новым суверенам.

То, что империя как в капле воды отражается во всех своих отдельных частях, сказывается и в том, что абсолютистские тенденции (сходно с тем, как это было в Европе) противостоят у нас уже не столько имперским силам (в смысле центральной элиты), сколько внутренним тенденциям к дроблению. Нормальным образом этот процесс неостановим, ибо все границы внутри империи (за очень редкими исключениями) не имеют иной пространственной легитимации, кроме имперской. Административные границы стремятся стать государственными, конституируя все более мелкие части пространства по типу имперского полновластия, вне зависимости от того, носили ли они в старой империи имя (псевдо) государственных (республиканских) или только административных. Положить предел этому может только новое убедительное членение большого пространства, а это, в свою очередь, не может быть (в отличие от распространенных либеральных убеждений) делом только взаимной выгоды и торговых договоров. Впрочем, здесь мы бы не хотели обгонять реальность. То, что при этом наибольшие трудности ждут Российскую республику, очевидно. Укажем несколько из них.

Россия является не только формальной правопреемницей Союза, но и средоточием его самых больных проблем. Границы России, как они определены сейчас, не соответствуют в истории ничему: ни Российской империи, ни доимперской России, ни РСФСР в том ее виде, в каком она стала некогда соучредителем Союза. Они, таким образом, не имеют исторической легитимации. Правда, они признаны мировым сообществом, но практика показывает, что со временем оно способно признать что угодно, да, впрочем, признание или непризнание с его стороны – это вообще слабая гарантия. Единственная ощутимая гарантия – это признание со стороны других членов СНГ. Именно поэтому Россия бессильна в обосновании своих претензий другим государствам Содружества. Любой намек на возможность перекройки границ сделает неудержимыми внутренние дезинтеграционные процессы. Ибо Россия осталась квазиимперией. Она точно так же есть большое пространство многообразных социальных образований, с явственным различением имперского центра и многообразной периферии, с профилированной, но не вполне обособленной политической системой, с типичным для империи взаимоотношением элит. От империи в полном смысле ее отличает в первую очередь то, что административные границы внутри старой империи мало годятся на роль смыслового горизонта. Другое дело, что частично они совпадают со старыми государственными. Кроме того, в нынешней России основная нация – русские – намного сильнее рассредоточена по пространству всей республики, чем по пространству старой империи. Это, впрочем (см. ниже), совсем не гарантия гомогенности. И центральная российская элита, как можно судить (в начале января 1992 г.), совершает сейчас несколько важных ошибок.

Во-первых, в обосновании новой государственной идеологии делается акцент на восстановлении российской государственности. Но российская государственность – это империя, причем в такой форме, в какой ей вряд ли можно возродиться теперь. Отсутствие исторической легитимации большого российского пространства именно в том виде, который оно приняло ныне, обусловливает как раз тем большую роль центральной элиты России, поскольку и она, как некогда элита Союза, представляет собой небольшую группу, специализированную на тематизации указанного пространства. Во-вторых, российская элита подчеркивает, что нынешняя Россия – это просто «очень большое» государство в ряду других государств. Непонимание своей имперской природы, отказ от отчетливой легитимации хотя бы нынешних границ и видимая нечувствительность к проблеме автономий, несмотря на все тревожные сигналы, может привести ее к тому же, к чему пришла элита Союза. В-третьих, нет внятной тематизации мирового и старого имперского пространства. Нет ясного (если не считать нефти, армии и международного правопреемства) определения фактической неизбежности той или иной формы Союза именно для России (ничем пока иначе не гарантированной не только от внешней, но и от внутренней перекройки границ), и нет определения ее международных интересов. В-четвертых, трагическим, если не сказать больше, является понимание частью центральной российской элиты дезинтегративных процессов как процессов преимущественно национальных. Национальная легитимация является, конечно, фактором наиболее очевидным, однако то, что не нация фиксирует территорию, а территория нацию, ясно всякому, кто следит за развитием казачества или Сибири. Рассчитывать, что в мультинациональной России хотя бы даже русское национальное сознание само по себе сможет стать барьером для дезинтеграции, значит опять-таки игнорировать поучительный процесс распада Союза.

Конец ознакомительного фрагмента.