Политическая наука №3 / 2013. Между империей и современным государством: Трансформация политического порядка на постимперских пространствах
Шрифт:
Полноценное теоретическое рассуждение нуждается во внятной артикуляции выбора, совершаемого в его начале. Выбор имеет дискриминирующий характер, одни операции (последовательность утверждений) оказываются возможными, другие же невозможными. Говоря о «государстве», «обществе», «империи», мы отказываемся от выбора в пользу «органического» представления о том или ином виде социальности как некоей ощутимой «вещи», подобной другим вещам. В некоторых случаях социальные факты могут рассматриваться как вещи, что не тождественно утверждению, что они ими являются (11), однако в наших исследовательских целях куда важнее подчеркнуть, что социальность производится и воспроизводится только через действия и коммуникации, ее характер в каждом случае определяется смыслом этих действий, любые вещественные структуры выпадают из социальности при исчезновении или перемене сопряженного с ними смысла. Связь действий и коммуникаций образует систему (12). Однако системная терминология слишком легко внушает вновь представление о вещи или организме, поэтому мы постараемся по возможности дольше ее избегать. Это позволит сделать больший упор на смысловой анализ.
Что может означать в этом случае понятие государства? Посмотрим, например, как развертывает его М. Вебер, решительный противник овеществления социологических категорий. В 12 и 15– 17 «Хозяйства и общества» он дает следующую последовательность определений.
1. Объединение – это замкнутое
Мы видим, что в этих рассуждениях есть один явно посторонний элемент. Это «географическая область». Все остальное так или иначе имеет отношение к «подразумеваемому смыслу» действия, но география кажется моментом, явно выпадающим из этого ряда, она объективна. Посмотрим теперь на другие определения, так или иначе включающие признак территории.
Приведем определение Ш.Н. Айзенштадта из его классической работы по нашей теме «Политическая система империй». «Политическая система, – пишет он, – это организация территориального общества, имеющая легитимную монополию на полномочное использование физической силы (force) в обществе» (14). Здесь опять-таки территория берется как нечто, не требующее пояснений. Мы находим это понятие и в контексте первых же дефиниций в известной работе Т. Парсонса «Общества». Парсонс говорит об обществах в том же самом смысле, в каком он говорит и о «странах». Но общество концептуализировано в его терминах как социальная система, а страна – нет. Парсонс вместе с тем указывает, что общество является еще в некотором смысле частью более обширной социальной системы – интернациональной, или «интерсоциетальной» (15). Основание, по которому общество может быть выделено как особая система, невзирая на многочисленные связи и отношения его элементов, в которые они вступают помимо общества, – это (достаточно, впрочем, традиционная) характеристика его как наиболее самодостаточной системы: «Единицы общества более зависимы от других единиц того же общества, чем от единиц другого общества» (16). Примечательным образом именно тут всплывает понятие территории. Общество, по Парсонсу, в первую очередь политически организовано, и оно, в частности, должно установить «относительно эффективный нормативный порядок на некоторой территории» (within a territorial area) (17). При этом совершенно неясно, как сопрягается нормативный порядок с территорией. Ведь социальная система – это система действия, а среди конституирующих действие моментов Парсонс, скажем, в первой фундаментальной работе «Структура социального действия» пространство, в отличие от времени, не называет. То, что действие совершается во времени, принципиально важно. А вот то, что оно совершается в пространстве, – нет (18). Но это – замечание побочное. Дело, скорее, в том, что проблема территории не рассматривается как таковая. Это просто одна из природных данностей. Между тем и в парсонсовской схеме она могла бы быть представлена все-таки иначе.
Весьма основательно сопрягает общество и территорию один из близких к Парсонсу социологов Э. Шилз. Определяя общество, он исходит из той же основной посылки, что и Парсонс: общество отличается от того, что к нему не относится, в силу наибольшей степени взаимозависимости его элементов, хотя связи на границах отнюдь не прерываются. Общество, пишет Шилз, – «это не просто совокупность объединившихся людей, первичных и культурных коллективов, взаимодействующих и обменивающихся услугами друг с другом. Все эти коллективы образуют общество в силу своего существования под общей властью, которая осуществляет свой контроль над территорией, обозначенной границами, поддерживает и насаждает более или менее общую культуру. <···> Главными факторами, создающими и сохраняющими общество, являются центральная власть, согласие и территориальная целостность» (20). Шилз формулирует проблему достаточно четко: если социальная система есть общество, то у нее должна быть своя система власти. А власть не безгранична. Она действует лишь в пределах каких-то границ. В этих же пределах власть имеет и культурное значение, проявляющееся в «остаточных эффектах» (дополнительно к тому, что непосредственно влекут за собой властные акты): сосредоточении внимания на центре, чувстве отождествления с другими людьми, ощущающими свою подчиненность той же власти, убеждение в легитимности власти. Центр завладевает умами, он активно образует тот культурный комплекс, без которого люди не стали бы членами именно данного общества.
Попутно Шилз делает принципиально важное именно в данном контексте замечание. Он оговаривает, что общества, имеющие обширную территорию, обычно обладают и пространственным центром, «который является или считается местоположением центральной институциональной и центральной культурной систем» (21). Но при этом он, к сожалению, не делает следующего шага. Не говоря уже о том, что ему не удается убедительным образом совместить очевидный факт широких межсистемных связей с понятием об обществе как системе, ни в какую более широкую систему уже не входящей (последовательно это можно было бы сделать лишь через понятие «мирового общества» или на строго исторической основе, т.е. с указанием временных рамок значимости суждения), – Шилз некритически совмещает «количество территории» с вещами, имеющими сугубо смысловой характер. Причина этого – в невольном овеществлении системы, часто свойственном структурным функционалистам. Такое овеществление ведет к тому, что социальную систему интуитивно начинают рассматривать как пространственное тело среди других тел. Но если социальные связи уплотняются до степени пространственно созерцаемой границы, тогда все связи, которые эту границу пересекают, тоже должны быть как-то объяснены. Однако вместо объяснений следуют оговорки насчет того, что все рассуждения о самостоятельном существовании надо понимать относительно. Есть, конечно, и более перспективные варианты системного подхода. Но мы здесь не будем углубляться в этот вопрос.
Начнем исследование проблемы простраства в социологии с классических рассуждений Э. Дюркгейма в «Элементарных формах религиозной жизни». Пространство само по себе, говорит Дюркгейм, не имеет никаких характеристик. Но оно и не является (как у Канта) чистой формой созерцания. Точно так же, как мы отличаем один момент времени от другого, приписывая ему определенное значение (скажем, «прежде / после»), мы приписываем различные определения и пространству («север / юг», «запад / восток», «левое / правое»). Приписываем не по собственному произволу, но согласованным с пространственными представлениями нашей группы образом. Представления о пространстве, порождаемые в социальной группе, следуют из ее собственных характеристик. Социальная организация – это модель, которая копируется в пространственной организации (21). Именно общество представляет себе мир, ибо лишь оно способно снабдить нас самыми общими понятиями. «Но если мир находится (est) в обществе, то занимаемое им [обществом] пространство смешивается с тотальным пространством» (22). Дюркгейм объясняет, как это происходит: общество возможно, «только если составляющие его индивиды и вещи распределены между различными группами, т.е. классифицированы, и если сами эти группы классифицированы
Рассуждения Дюркгейма уходят слишком далеко по пути социологизма. Вытекающие отсюда теоретико-познавательные трудности мы не можем здесь обсуждать. Интерес в связи с нашей темой представляет другое. В концепции Дюркгейма производится социологическая сублимация пространства. Через его крупные работы проходит сквозная идея: чем больше общество, тем универсальнее функционирующее в нем знание. Универсальность нравственного закона обусловлена тем, что мы (все люди) суть человечества. Объективность научного познания в современном мире связана с интернационализацией социальной жизни. Напротив, небольшое, отдельное общество переносит свою не-универсальность и на те понятия, которым придает значимость его авторитет. Фактическая пространственная ограниченность обнаруживает себя в специфических понятиях пространства, при помощи которых описывается затем та идея пространства, которая включается в совокупное самопредставление общества. (В эпоху Дюркгейма эта проблема обсуждалась в контексте так называемой «социогеографии», в частности, у Ратцеля.) Подход Дюркгейма не может нас вполне удовлетворить не столько из-за теоретико-познавательных просчетов, сколько из-за того, что общество у него – это все-таки некая единая вещь, особая сущность, организм и т.п. В этих понятиях еще трудно описывать взаимодействие, коммуникацию.
Ближе подойти к существу дела мы сможем через концепцию «социологии пространства» Г. Зиммеля (24). Зиммель подходит к пространству в первую очередь как философ. Пространство – это «форма» совершения событий в мире, равно как и время. Часто именно таким формальным условиям приписывают некоторое причиняющее действие, когда, например, говорят о «власти времени» над людьми. Аналогичным образом обстоит дело и с пространством (ср. название весьма известной статьи Н.А. Бердяева «О власти пространств над русской душой»; дальнейшие рассуждения покажут, почему мы не считаем нужным даже коротко разобрать ее содержание). Зиммель доказывает, что это неверно. Само пространство не есть действующий фактор. Конечно, говорит он, царства, империи (Reiche) не могут быть сколь угодно большими, а любое пространственное взаиморасположение людей неизбежно обретает свою пространственную форму. Однако те содержания, которые эту форму наполняют, зависят от других содержаний, а вовсе не от пространства. «Не географический охват в столько-то квадратных миль образует великое царство (Reich), это совершают те психологические силы, которые из некоторого срединного пункта политически удерживают вместе жителей такой (географической) области» (24 a). Но в некоторых случаях пространственная форма оказывается особенно важна для рассмотрения социальных явлений (предмет социологии, по Зиммелю, напомним, «формы совершения общества» (Formen der Vergesellschaftung), а форма – это характеристика пространственная!). Исследователь придает такое значение пространству, если в конституировании «формы совершения общества» пространственный аспект выступает как первостепенный момент. Один из примеров этого прослеживается в так называемой «исключительности пространства». Вполне сходные в прочих отношениях вещи могут различаться именно потому, что занимают разные места в пространстве. Причем некоторые социальные образования могут быть так крепко спаяны со своим пространством, что для других места на том же пространстве уже не остается. Таково государство, исключающее на своей территории другие государства. Иначе обстоит дело, скажем, с городом, городской общиной. Влияние, будь то экономическое, политическое или духовное, распространяется за пределы города, где встречается с влияниями, исходящими от других городов. При этом предполагается, что взаимовлияние происходит именно в государстве, на его исключительной территории. В то же время на территории, скажем, средневекового города существует, в сущности, несколько городских общин. В этой же связи Зиммель указывает на принципиальное значение проведения границ в пространстве. Пространство, занимаемое некоторой общественной группой, мы воспринимаем как единство, причем единство пространства настолько же выражает единство группы, насколько и наоборот, единство группы оказывается основанием единства пространства. В природе любое проведение границ условно, именно поэтому такое значение имеют границы политические. «Граница – это не пространственный факт с социологическим эффектом, но социологический факт, который пространственно оформляется» (24 b). Зиммель рассматривает и различие в пространственном оформлении фиксированных на определенных территориях групп и перемещающихся сообществ. Наконец, он исследует значение пространственной дистанции во взаимоотношениях людей (позже это станет одной из тем так называемой «социальной экологии»). Более подробно говорить о концепции Зиммеля мы здесь не можем, хотя его подход к социологическому анализу пространства, в том числе и политического, представляется до сих пор вполне эвристичным. К недостаткам и здесь можно отнести то, за что Зиммеля не раз критиковал М. Вебер: нечеткость в отсылках к «объективно правильному» и «субъективно значимому» смыслу. Большое пространство, как мы покажем ниже, может выступать конститутивным моментом для группы, занимающей малое пространство. Ни у Дюркгейма, ни у Зиммеля такая возможность не предусматривается. Кроме того, подход Зиммеля должен быть встроен в более общую концептуальную схему, интегрирован с современными подходами.
Не имея возможности дать разработанную социологию пространства, сошлемся только на рассуждения одного современного автора – Дж. Тернера, чьи недавние разработки носят синтетический характер. В статье об «аналитическом теоретизировании», обобщающей некоторые идеи ведущих теоретиков (А. Гидденса, Р. Коллинза и др.), Тернер пишет о социальном взаимодействии в «пространстве и времени». Обратим внимание прежде всего на то, что пространство тут – это социально организованное пространство интеракции. «Своим размещением в пространстве или своим перемещением в пространстве люди сигнализируют друг другу о своих намерениях и ожиданиях» (25). Положение или перемещение в пространстве – это использование возможностей ролевого исполнения (role-making) (термин Р. Тернера) и выстраивания социальной «сценической игры» (stage-making). Выстраивая свое взаимодействие как сценическую игру, индивиды договариваются об использовании пространства: кто какую территорию занимает, кто, куда и как часто может передвигаться и т.д. Отсюда следует возможность регионализации интеракций, т.е. образование устойчивого образца их пространственного распределения и подвижности. Характерным образом регионализация стоит у Тернера в одном ряду с «рутинизацией», «нормативизацией», «ритуализацией» и «категоризацией» (взаимным типизированием) совместной активности индивидов, находясь с ними в отношении позитивного взаимодополнения. Насколько успешно происходит одно из перечисленного, зависит от успешности также и всего остального (26).
Теперь мы можем дать еще несколько общих характеристик. Социальность совершается в пространстве. Смысловая структура пространства есть компонента смысловой составляющей социального действия, причем поскольку социальность вменяется человеку как действующему, то пространство может оказаться и социально-антропологической характеристикой. Скажем, достоинство человека и способность к социальности признаются лишь за гражданином античного города-государства, или за «вообще эллином», или «римским гражданином» (с известными модификациями). За пределом ведомого мира кончается человечность и социальность. Наше нынешнее представление о «человеке вообще» коррелирует со знанием о «всем человечестве» на пространстве всей Земли.