Политолог
Шрифт:
Приблизился, оказался в прозрачном сверкании, в прохладном светящемся воздухе, в котором переливались хрусталики драгоценного света. Словно кто-то обнял его, положил на лоб невесомую чудесную руку. Это была, несомненно, бабушка. Ее присутствие угадывалось по столь знакомому, направленному на него обожанию, нежности, бесконечной любви. Он был окружен этой любовью, отделен от жестокого мира. Над ним витал покров сверкающих воздушных ветвей, белый ствол был живой и телесный, в глубине древесных волокон скрывалась бабушка, ее душа, ее молчаливая нежность.
Береза имела непередаваемое сходство с бабушкой, — с ее кружевной вуалью, с лучистой серебряной сединой, с сиянием, которым было окружено ее любящее лицо. Это было дерево, но в нем, преображенная, ставшая частью божественной бессмертной природы, пребывала бабушка. Она была Берегиней, спасавшей от горестей и напастей мира. Была иконой, на которой в чудесных нимбах и прозрачных радугах угадывался ее незабвенный лик.
Стрижайло прислонился горячим лбом к древесному стволу, слыша едва уловимые биения бабушкиного сердца. Бессловесно молил о спасении, просил прощения, каялся во всех совершенных грехах, умоляя избавить от пут неотступного
Он целовал белый ствол. Испытывал облегчение, благодарность, надежду. Поднимал глаза ввысь, где сквозь розовые ветки нежно сочилась лазурь. Береза слабо трепетала, осыпала сверкающую росу на его плачущее лицо.
После свидания с бабушкой, получив надежду на избавление, Стрижайло продолжал обход претендентов на президентскую роль, не позволяя силам Ада угадать в нем мерцающую точку надежды.
Следующим претендентом, согласившимся на участие в предвыборном шапито, была женщина-политик японского происхождение по фамилии Хакайдо. Она принимала его в типично японском доме с бамбуковыми перегородками, на тростниковых циновках, среди писанных на шелке изображений горы Фудзи. На полу стояло множество тарелочек с восточными деликатесами, баночки соевого сока, флакончики с пряностями, на спиртовке грелась водка сакэ. Хозяйка, страшно худая, изможденная страданиями, неутешными размышлениями о судьбах своей далекой, подвергшейся атомной бомбардировке родины, ловко орудовала деревянными палочками. То и дело хватала с тарелочек какую-нибудь изысканную снедь, быстро проглатывала, запивая рюмкой теплой сакэ.
— Вам, конечно, интересно узнать, что заставило меня согласиться на это рискованное предложение, — произнесла она голосом, привыкшим давать интервью отечественным и зарубежным журналистам. — Для этого мне придется кратко изложить вам мою жизнь…
Она ловко ущипнула палочками живого, извивающегося червячка, окунула в мисочку с соевым соком и изящно запихнула себе в рот, тут же запив огненным японским напитком.
— Мы родились с братом по имени Косимото в префектуре Хоциява в небольшом городке Мурасака, что на севере нашего острова Хокайдо. С детства мы слышали рассказы взрослых о наших «северных территориях», отторгнутых свирепыми и полудикими русскими. Об островах Курильской гряды, — Шикотане, Итурупе и Кунашире. Вместе с братом Косимото мы выходили на берег острова Хокайдо и смотрели в океан, где в ясную погоду виднелись очертания наших японских островов, находящихся под гнетом русских оккупантов. Думали, как вернуть наши священные земли, вокруг которых в благодатном океане водятся в изобилии кальмары, трепанги, гребешки, вкусные и полезные рыбы, столь необходимые нашему народу, на голову которого русские сбросили атомные бомбы. Мы поклялись с братом посвятить свои жизни освобождению наших священных островов…
Дама ухватила палочками блестящего жучка, который отчаянно шевелил ножками. Макнула в мисочку с соусом и отправила в рот, где жучок хрустнул и умолк. Рюмочка сакэ проводила его в последний путь.
— Мы с братом Косимото еще в школе узнали, что теплое течение Курасиво, огибая остров Хокайдо, несет свои воды к острову Итурупу. Мы сделали плот, сели на него и, питаясь водорослями, мелкими рачками и дождевой водой, чудом избежав встречи с жестокими русскими пограничниками, достигли острова. Целовали священную землю, на которую впервые за полвека ступила нога японца. Здесь нас обнаружили русские пограничники и погнались за нами с овчарками. Мы вынуждены были расстаться с братом и спасаться по отдельности. Я не сомневалась, что брат Косимото, настоящий самурай, ускользнет от преследования тупоголовых и жестоких русских, и мы с ним снова встретимся. Но встреча, увы, произошла не скоро, и долгие годы мы провели в разлуке…
Дама опечалилась и с выражением утраты, палочками, как птица клювом, схватила живого лягушонка, смешно дергающего лапками. Утопила его в соевом соусе и проглотила, не прожевывая. Было видно, как лягушонок, проходит сквозь длинное пульсирующее горло, вздувая бугорок. Это напоминало питание цапли. Рюмка сакэ способствовала прохождению пищи сквозь пищевод.
— С этого момента начались мои злоключения, когда я одна, без брата Косимото, во враждебной стране, спасалась от погони. Сначала я спряталась в трюм отплывающего на Сахалин корабля. Трюм завалили живыми кальмарами, и я целые сутки пролежала среди мокрых шевелящихся животных, которые обвивали мои бедра своими щупальцами и норовили пощекотать усами самые интимные места. На Сахалине я выбралась из-под груды кальмаров и перебралась в трюм другого судна, идущего на материк. На меня вывалили добрую тонну крабов, и они стали хватать мои нежные девичьи груди костяными клешнями, сдавливать мое лицо своими колючими панцирями. Шрамы, которые вы видите на моих щеках, это следы того ужасного путешествия. В Находке, куда пришел корабль, я освободилась от питательных, но ужасных крабов, перебралась на поезд, состоящий из красивых белых вагонов, в одном из которых я незаметно укрылась. Каково же было мое удивление, когда мне на голову стали валиться массы красной икры, погребая под собой. К тому же, стала резко понижаться температура. Так в холодильнике, по горло в икре, я доехала до Хабаровска, где мне удалось выбраться и пересесть на платформу другого железнодорожного состава. Мне не дали отдохнуть и стали заваливать огромными бревнами свежеспиленного леса. Погребенная под тяжелыми бревнами, я сплющилась, и с тех пор у меня совершенно плоские груди и деформированное тело. В Иркутске, где разгружали древесину, я с трудом перебралась на другой состав, надеясь передохнуть от напастей. Но в круглый, напоминающий бочку контейнер, куда я укрылась, налили жидкий бетон, а чтобы он не застыл, контейнер стали вращать. Целые сутки я провела в жидком бетоне, в постоянном вращении. С тех пор у меня немного кружится голова. В Тюмени, куда мы приехали, меня залили сырой нефтью. В
Она ненадолго прервала рассказ. Зацепив палочками комочек болотной тины, ополоснула его в соевом соусе, слегка давясь, проглотила. Ее узкие глаза закатились, обнаружив мертвенные желтоватые белки. Только рюмочка сакэ вернула ее к жизни, позволила продолжить повествование.
— Меня сразу же пригласили в партию «Союз правых сил» популярные политики Борис Немцов и Анатолий Чубайс. Оба хорошо смотрелись, как хорошо смотрится черное на красном. На Чубайса то и дело устраивали покушения, и он совсем стал, как говорят русские, «долбанутым». Немцова то и дело проливали фруктовым соком и он, что называется, «не просыхал». Вся партийная работа легла на меня. В мою обязанность входило кричать чайкой, чему я научилась в детстве, на любимом острове Хокайдо, слушая голоса морских птиц. Как только открывался партийный митинг, или начиналось телевизионное выступление у Зяблика Шустрого, я начинала кричать чайкой. Крик был протяжный, непрерывный, и люди могли его выдерживать не более трех минут. После чего они сходили с ума. На митингах тысячами вступали в ряды нашей партии и тут же отдавали свои кошельки. На телевидении оппоненты начинали рыдать, катались по земле, а Зяблик так выворачивался наизнанку, что умудрялся трагически кусать себе локти. Короче, моя партийная карьера шла вверх. Но я ни на минуту не переставала искать своего утраченного брата Косимото и очень любила смотреть кинофильм «Брат»…
Дама ухватила деревянным пинцетом небольшую, уползавшую из блюдца улитку. Сунула в соевый соус. Поднесла к глазам, рассматривая перламутровую пленку слизи. Открыв рот, быстро кинула в глубину привлекательного моллюска, промочив горло сакэ.
— Я чувствовала присутствие брата где-то здесь, рядом, в огромной Москве. И чувство меня не обмануло. В городе объявился дерзкий и отважный разбойник, который наводил ужас на всех богачей. Он носил кличку «Япончик», и за его поимку милиция назначила премию в один миллион долларов. По самурайскому почерку я догадалась, что это мой брат Косимото, который взял себе кличку «Япончик». Он ограбил сразу двести пятьдесят банков, в том числе и Центральный банк, раздав деньги инвалидам Чернобыля и вдовам погибших шахтеров, что вызвало «дефолт» и разорение «среднего класса». Затем он ограбил «Алмазный фонд», раздав все драгоценности пенсионерам, сиротам и матерям-одиночкам. Фонд опустел, что вынудило миллиардера Ваксельберга положить в него несколько яиц Фаберже, чтобы было на что смотреть. Затем он украл все колонны Большого театра, подперев фронтон с Аполлоном обычными бревнами, что вызвало великий конфуз. И хотя бревна тут же побелили, но все же театр закрыли на ремонт. Я радовалась подвигам брата, мечтала его увидеть. Боялась, как бы отвратительная русская милиция, не соблюдающая права человека, его не поймала бы…
Дама окунула палочки в миниатюрный аквариум, где в свете крохотной лампочки мелькали разноцветные рыбьи мальки. Проворно схватила рыбешку с выпученными от ужаса глазками и схрумкала, чуть скосив лысоватую голову, смакуя лакомство. Затем небольшими глотками, желая продлить удовольствие, выпила водочку. И только потом продолжала:
— Мне стало известно, какой коварный план для поимки моего брата придумали спецслужбы. Они пригласили всю элиту Москвы на кинопросмотр нового фильма режиссера Сакурова, японца, о чем свидетельствует его фамилия. Фильм был посвящен нашему японскому императору Хирохито. По замыслу спецслужб, как только начнется фильм и на экране появится император, находящийся в зале Япончик, из уважения к божественному императору, должен будет встать, чем и обнаружит себя. Тут его и арестуют. Я пошла на просмотр в надежде увидеть брата и раскрыть ему замысел спецслужб. Но в толпе народа, которую возглавлял Никита Михалков, не могла его разглядеть. Как только начался фильм, и наш восхитительный император появился на экране, один человек в зале поднялся из кресла и склонился в почтительном поклоне перед императором. Это был мой брат, я узнала его. Крикнула жалобной чайкой. Но агенты набросились на него, заковали в наручники, повели через зал. Единственное, что он успел, так это пнуть ногой телеоператора ФСБ, попытавшегося его заснять…
Велико было горе рассказчицы. Но недаром она была из семьи самурая. Ни один мускул не дрогнул на ее красивом, изъеденном серной кислотой лице. Палочками она схватила пробегавшего мимо муравья, сунула в соевый соус. Обсосала, вытянула из крохотного тельца вкусную эссенцию и осторожно выплюнула пустой чехольчик хитина. Запила сакэ.
— За время пребывания в России, я заметила странную особенность русских властей. Они предпочитают все важное и ценное хранить за границей. Так, например, они хранят за границей весь свой валютный запас. Они перевели за границу цвет своей научной интеллигенции. Следуя этой загадочной практике, они переслали за границу моего брата «Япончика», стали содержать в американской тюрьме. Там он познакомился в Госсекретарем Союза России и Беларуси Павлом Павловичем Бородиным, дружба с которым скрашивала брату тюремные дни. Павел Павлович любил лепить из хлебных мякишей осликов и козликов, а потом их съедал. Еще Павел Павлович любил рассказывать разные истории о Борисе Николаевиче Ельцине. Так, по рассказам Павла Павловича, Ельцин был только наполовину человек, а наполовину кабан. Нижняя его половина была сплошь покрыта щетиной, а ноги кончались копытами, что хорошо было заметно в бане. Борис Николаевич, бывало, рассердится на Коржакова, да и давай хрюкать. В Германии он ел из корыта, которое ставил ему на пол канцлер Коль. Ну и пил он, конечно, как свинья. Обо всем этом брат написал мне в письме. Я стала хлопотать о его переводе обратно в Россию…