Полька – тройка
Шрифт:
– Тут аккуратность и точность нужна. И способность видеть в заготовках будущий инструмент. Ты умеешь видеть? Будешь и дальше работать по этой части. И не бурчи у меня!…
Андрей больше не бурчал и не обижался на мастера; механический молот уже не манил его. Про себя решил: стану инструментальщиком. Хоть сто лет проучусь, а стану! Долговязого мужчину, встретившего его впервые в цехе (Андрей теперь уже знал, что это парторг завода – Михаил Петрович), он однажды увидел снова в застекленной конторке. Михаил Петрович спорил там из-за каких-то чертежей.
Мастер
– Да что вы пристали, ей-богу! В бирюльки мы здесь играем, что ли? У меня же план, программа. Так я и пошел на эту удочку, держи карман шире!
А Михаил Петрович смотрел на мастера своими светлыми глазами и говорил спокойно:
– Однако вы попробуйте, попробуйте все-таки. Ведь не зря же ребята головы ломали. А что чертежи не слишком грамотны, это не беда, главное – мысль.
Все нравилось Андрею в этом человеке: и его светлые глаза, и спокойный голос. Мастер шумит, разоряется, даже кулаком по столу стукнул три раза – вот уж действительно Тройной Прокоп, – а Михаил Петрович все твердит, не повышая голоса:
– Надо, надо поддержать ребят. Совесть требует. Кто ж им поможет, если не вы?
Андрей не знал, какие это чертежи и что за ребята, за которых хлопочет парторг, но всей душой был на его стороне. Очень хотелось напомнить Михаилу Петровичу о себе, рассказать, что он, Андрей, уже стал чем-то, умеет что-то. Но сробел, не решился. С чего это парторг всего завода будет обращать внимание на какого-то чумазого "кузнечика", заскочившего в конторку подписать наряд?
Тогда Андрей подумал, что Михаил Петрович просто-напросто забыл о нем. Но оказалось, не забыл. В этом Андрей убедился много времени спустя, когда уже самостоятельно работал на токарном станке.
Как-то Михаил Петрович, придя в цех, направился прямо к Андрею. Подошел, потрогал быстрыми пальцами красный флажок на станке, поглядел на летящую из-под резца стружку.
– То, что ты перевыполняешь дневные задания, это хорошо. То, что ты стал членом ВЛКСМ, – тоже хорошо. А вот то, что на комсомольских собраниях ты из какой-то своей робости или, может, скромности сидишь и помалкиваешь, это плохо. А некоторые звонари и горлодёры превозносят и рекламируют себя. Ведь ты придумал приспособление для автоматической разметки и сверловки детали номер семь. Почему же премию хотели получить Нырков и Стасюк из конструкторского бюро? А еще, интересно мне знать, почему ты летаешь? Год в кузнечном, год в слесарях, а теперь в токари подался. В чем дело?
Андрей ответил, что хочет стать инструментальщиком. А для этого, мастера говорят, "все превзойти надо".
Михаил Петрович помолчал. Отошел шага на два и посмотрел на Андрея своими светлыми глазами, внимательно посмотрел. А потом вдруг будто вспомнил что-то.
– Послушай, ты Прокофьева уважаешь?
– Это мастера-то из кузнечного?
– Нет. Этот Прокофьев совсем из другого цеха. В общем, у меня есть билет. Держи. Самому мне сегодня недосуг, а ты пойди
Андрей пошел. Михаила Петровича надо слушаться. А в следующий раз пошел уже по своему почину.
С Михаилом Петровичем в ту пору он не виделся. То есть видел его, конечно, – парторг частенько появлялся на горизонте, – но не подходил к Андрею. А Андрей сам не лез, почему-то ждал: наступит время, Михаил Петрович опять тряхнет его. И действительно, "тряхнул" года через полтора, когда Андрей был уже неплохим газозлектросварщиком.
В то лето на заводе строили новый цех. Стыки высотных конструкций приходилось варить у черта на куличках, рядом с птицами. Поначалу было страшновато, с непривычки крутило под ложечкой, тянуло книзу кишки, А потом ничего, обошлось, даже лихость появилась в работе.
Вот однажды сидит Андрей верхом на балке и ведет шов, вдруг кто-то трогает его сзади за плечо. Андрей сдвинул маску на затылок, обернулся. А это – Михаил Петрович.
– Ты чего это предохранительным устройством брезгаешь? Перед крановщицей фасонишь? А мы-то считали тебя серьезным человеком. Путевку вот схлопотали тебе в заочный Технологический.
От светлых глаз Михаила Петровича так и несло холодом. Андрей поежился, пробормотал:
– Извините. Больше не буду, Михаил Петрович смягчился:
– Ладно. Будешь работать и учиться. Ты, бывший кузнец, должен выдюжить,
А еще через сколько-то лет Михаил Петрович впервые вызвал комсомольца Андрея Коробкова в партком, и там состоялся такой разговор:
– Помнишь Прокофьева?
– Еще бы, разве можно забыть? Такой композитор!
– Да нет! Я про мастера из кузнечного цеха. Помнишь? Он уходит на пенсию. Хочет, чтобы ты вместо него поработал. А еще он говорит, что даст тебе рекомендацию в партию.
– Мне?…
– Ну да, тебе. Ты что же, до седых волос в комсомоле сидеть собрался? Вторую рекомендацию дам я.
И вот наступил день, обыкновенный ленинградский пасмурный день. В приемной райкома было порядочно народа, и секретарша не сразу обратила внимание на Андрея.
– За кандидатской? Так чего же вы молчите? Спрятался в угол и молчит! Так можно до вечера просидеть. Как фамилия?
– Коробков.
Девушка с любопытством оглядела Андрея,
– Вас просил зайти первый секретарь.
– Меня?
– Ну да, вас. Идите сюда.
Андрей помедлил, одернул новый пиджак и переступил порог кабинета.
Из-за стола поднялся долговязый человек. В его темноволосой голове виднелась седина.
– Ну что ж, поздравляю, Андрей Николаевич. Растем.
– Растем, Михаил Петрович. И вас тоже поздравляю.
– Э-эй… Потише! Ты мне так руку раздавишь, кузнец.
– Извините, Михаил Петрович. Простите…
– Ладно уж. Получай свою кандидатскую карточку. Ты её заслужил. Садись, рассказывай, как дела на заводе.
– Особенных дел у нас нет. Работаем.
Михаил Петрович слегка поморщился. Посмотрел на Андрея в упор своими светлыми глазами, недовольно сказал: