Полька
Шрифт:
Биография Леонарда Коэна написана так, словно речь идет о полубоге-полушизике. Автор рассказывает, как музыкант записывал пластинку перед зеркалом. Слушая Коэна, я вижу Коэна — какое счастье, что сам он чувствовал и видел то же самое.
Воспоминание об одном из сотен его концертов. «Овации продолжались четырнадцать минут». Не пятнадцать или десять, нет, маниакальная точность — именно четырнадцать. Кто-то специально засек время и запомнил результат? Эта книга — хроника того, как нахал (автор) тянет жилы из мегаломана. Тираж раскуплен миллионами влюбленных идиоток. Увы, я в их числе.
Топ-топ,
«Воздвигнут в честь Бьорна, который погиб в дальнем плавании к востоку от Греции».
Вынимаем из шкафа звезду и подсвечник, водружаем на подоконник. Единственное спасение от ползущей из окна серости.
Поле явно не нравится, когда я сижу за компьютером. С восьми до шести, с перерывом на прогулку и обед, — это для нее чересчур. Она осторожно давит мне на желудок, от чего хочется «вывернуть содержимое дня наизнанку». Ребенка надо побаюкать — пошагать, потанцевать, устроить ему в животике волны из околоплодных вод, раскачиваясь в упражнениях Тай-Ши: журавль расправляет крылья, играет на арфе…
Не могу ее дождаться. И тут же — угрызения совести: рождением я обрекаю Полю на смерть. Эти рождающиеся в боли и тошноте лапки, глазки… умрут. Разве жизнь того стоит? Убийства мыслящего (главным образом, о смерти — о чем еще размышлять человеку) существа? Разве я хоть раз сказала вполне сознательно: «Да, будь» (?). В этом знаке вопроса, замкнутом щипцами скобок, скобку представляет собой время без Поли. Знак вопроса — эмбрион сомнения: кто дал нам право решать судьбу кого бы то ни было?
Своей смерти я не боюсь, я ей доверяю. Однажды она предстала передо мной в виде зверя — воющей боли, молящей о кончине. Зверя, потому что пригвожденное болью тело по-животному извивается и умоляюще скулит.
В другой раз смерть была бесплотным, совершенно невесомым полетом. Воспоминание, сохранившееся о том мгновении, — словно кость, которую я обречена грызть до конца своих дней, тоскуя о настоящем мясе.
Поля возникла помимо моей воли, из моей нежности. Моя совесть чиста: за меня приняла решение более мудрая, более сильная природа, в распоряжении которой клыки и когти. Сначала она защитит Полю, а потом загрызет.
Фигурки из храма Шивы с Бали. Припеченные к скале солнцем. Кали, совокупляющаяся своим коровьим открытым влагалищем и одновременно пожирающая людей, оказывающихся в ее зубастой пасти. Она не жестока и не сладострастна. Распахнутая женственность самки.
3 декабря
В лесу заплесневевшая трава. Белые старческие кудельки. Снега к праздникам не предвидится — лишь сугробы плесени.
Беременность сродни шизофрении. Ем, хожу, думаю (для себя) и вынуждена есть, ходить и думать за Полю. Я не люблю молоко, но выхлебываю каждый день по
Французская книга о генетике и мифах: мадам профессор эмбриологии размышляет, в какой момент в клетку проникает судьба. Быть может, случайность и есть поэзия необходимости?
Отваливаюсь от компьютера в восемь. Небольшая температура, тошнота.
Полулежа смотрю телевизор. Дискуссия по-шведски. Вопрос — и короткое, утвердительное, подтверждающее «угу». Им жаль тратить свое тепло, выдыхая «да-а-а». Это «угу» всасывает вопрос собеседника, затягивается им, словно пробуя на вкус. По-польски — голое, отталкивающее «tak» [79] . Тут же украшаемое жестом, гарниром из «конечно, разумеется». «Я согласен с тобой, договорились». По-шведски же: «Ты прав, но я эту правду стыдливо проглочу». Угу.
79
Да (польск.).
4 декабря
До возвращения на галеры — полчаса покоя: завтрак, третий канал, музыка. Ставлю новую пластинку, «Голоса дельфинов».
— Звуки дельфиньего дворика, — комментирует Петушок.
Спустя мгновение Поля, тоже в своем роде дельфинчик — обитающее в воде млекопитающее, — принимается быстро плавать, панически нырять. Все более судорожно. Испугалась посягнувшего на ее территорию конкурента? Я выключаю проигрыватель. Кто его знает, что она там слышит, чего не любит. Сквозь толщу околоплодных вод этот писк мог напугать ее или пощекотать. Человеческое ухо различает только посвистывания — а что еще записано на этой пластинке? Ультразвуки? Дантист не хотел пользоваться при мне ультразвуковой бормашиной — вредно для малышки.
После «терапевтического контакта с дельфинами» Поля не давала мне покоя, шныряла под ребрами, била по мочевому пузырю. Осторожненько, но по ее меркам — это вроде маршировки по желудку. Дельфиньи матери уводят своих непослушных детей на дно и там обзывают плохими ультразвуками. Я послала ей ультрамысль — зайка, успокойся, мамочка работает. Не помогло, живот немел до конца дня.
Я не в состоянии ничего делать. Уже неделю приходится отходить от компьютера и укладывать себя на кровать. Откладывать в сторону себя самое: голова работает, но нет сил шевелить пальцами.
В Польше забастовка медсестер. Что-то вроде восстания женщин или рабов. За месяц они зарабатывают столько, сколько их шведские коллеги за одно ночное дежурство. Моя мама работает тридцать пять лет, она старшая медсестра — два инфаркта и нищенская пенсия. Красные и черные горизонтальные полоски на сестринских шапочках этих голодающих девушек символизируют уровень их жизни. За чертой, за пределами нормы. По вине своего призвания.
Брачные объявления в местной газете. Мужчины красивы и хорошо обеспечены. Женщины — интересны, стройны и образованны (особенно русские), кроме одной: средних лет, ищет лысого энергичного толстяка. О себе пишет, что особой красотой не отличается, несколько примитивна.