Полковник Горин
Шрифт:
Нежелание матери понять и помочь ей вызвало у Гали обиду и упрямство.
— Тогда я все объясню папе, он поймет меня.
— Думаю, этим разговором ты не доставишь радости Михаилу Сергеевичу!
Озадаченная, Галя села на постель: в первый раз она слышала, чтобы мама называла папу по имени и отчеству. Как чужого. Вероятно, для нее. И уверенность, что папа захочет понять ее, опрометчивое желание избавить Вадима от неприятности, когда ему станет известно, в каком состоянии она убежала из его комнаты, начала сменяться стыдом и растерянностью. Как она скажет об этом, если мама, мама, отстранилась от нее!
— Что же мне делать? — прошептала Галя.
Мила
— Михаил Сергеевич — отец только…
— Что?! — в испуге спросила Галя, почувствовав в недосказанных словах матери что-то страшное для себя.
Мила спохватилась. Не сказать дочери правду теперь было трудно, но без согласия Михаила она не решалась. Никто не знал об их прошлом. И даже дочери, когда ей исполнилось восемнадцать, он не захотел его раскрывать. Но предчувствие возможной перемены Михаила к дочери заставило Милу решиться сказать правду, чтобы к этой перемене Галя могла немного подготовиться.
— Да, папа — отец только Тимура!
— Нет! — вскочила Галя и бросилась к матери. — Нет! Скажи, мама, что это неправда! Неправда! — И хотя Галя отчетливо понимала, что неправда не могла быть сказана с такой нестерпимой болью, она тормошила оглушенную признанием мать и требовала сказать ей все, все. И когда правда осталась правдой, дочь в растерянности спросила:
— Что же мне делать?
Мать ничего не ответила.
— Я не хочу знать другого отца, того, кто за двадцать лет ни разу не напомнил о себе!
— Твой отец погиб на войне, Галя. Он друг Михаила Сергеевича.
Галя побледнела, лицо ее вытянулось, глаза в ужасе округлились и вот-вот были готовы залиться слезами. Она казалась себе человеком, оскорбившим людей, которые за ее жизнь отдали свои жизни, за ее молодость — свою молодость. Нервы ее не выдержали, и крупные слезы покатились по щекам. Они размягчили ком горя, стеснявший грудь матери. К Миле вернулась надежда, что, несмотря на большие перемены в характере дочери, в ней все же сохранилась любовь к добру. Она подошла к Гале, припала губами к ее темени, потом обняла за худенькие плечи и присела рядом. Так, согревая друг друга, они долго сидели молча.
Немного успокоившись, мать спросила:
— Ваше неладное… можно исправить?
— Ничего неладного не случилось. Но выходить за него замуж я не хочу! — объявила Галя и встала. — Он мне противен.
16
Соревнования начинались вяло, буднично. На стадион люди шли неохотно, а кое-кто и под командой разгневанных старшин. Первые забеги и прыжки прошли при глухом молчании трибун. Лишь артиллеристы, оккупировавшие все места у финиша, шумно аплодировали своим победителям и посмеивались над пехотой-матушкой, которой сам господь-бог велел бегать быстрее.
Знобин перешагнул через барьер, отделявший трибуны от поля, подошел к спортсменам.
— Ну что, терпим поражение? — обратился он к солдатам с тем острым озабоченным взглядом, который лишь немного смягчала широкая улыбка.
— Да, — уныло ответил крепыш с погонами ефрейтора.
— А почему?
Солдаты молчали.
— Так кто же смелый, кто назовет причину поражений?
— Не до соревнований, товарищ полковник, — ответил за всех тот же ефрейтор.
— Ну, а еще прямее? Или вежливость не позволяет? — Знобин заглянул стоящим поблизости
— Примерно.
— Не бойтесь говорить правду — на нее не обижусь. А чтобы вы правильно поняли, какие причины заставили начальство, в том числе и меня, устроить эти соревнования, а вечером концерт, расскажу фронтовую быль.
В год, когда вас и на свете не было, а точнее — летом сорок второго, противник начал свое новое большое наступление и побил нас под Харьковом, Курском, Ростовом. Главная причина, пишут иные историки, — проморгали Ставка и Генеральный штаб. Но, по-моему, и солдаты порой бывали не безгрешными и подводили Генштаб. Там ведь как рассуждают: раз на таком-то участке люди есть, оружие у них есть, значит, этот участок должен быть удержан во что бы то ни стало. И вдруг телеграмма или звонок: такой-то участок фронта прорван, войска отброшены на десять — двадцать километров. Карты спутаны, выбрасывай, штаб, новые козыри — резервы.
Вот такая неустойка случилась и с одним нашим полком. Утром к его переднему краю подошли танки. Осмотрелись, атаковали в центре — получили по носу. Атаковали справа — получили под девятое ребро. Тогда они начали искать слабонервных. И нашли. Такими оказались солдаты левофлангового батальона. Сначала противник прошелся по ним авиацией, потом минометным огнем. И… батальон не выдержал. Потерь — десяток убитых и раненых, а солдаты дрогнули, показали противнику спину, да так, что оставили своих командиров. Те геройски погибли. Но это оказалось еще не самой большой бедой. Главная беда была в том, что они открыли фланги своих соседей, показали им пример своей заячьей прыти. С немалым трудом и очень неласково, — протянул в усмешке Знобин, — удалось остановить полк. Расставили роты по позициям, пристыдили. И что вы думаете? Людей уже было в два раза меньше, но, когда танки и пехота противника сунулись на рубеж, такую получили сдачу — два дня потом не могли опомниться. В чем же причина поражения и победы?
— В моральном факторе, — заученно ответил секретарь комсомольской организации.
— Верно. Сдали позиции, потому что не надеялись их удержать, а удержали, потому что поняли: отступать, бежать — ни бой, ни войну не выиграть, ни жизнь, ни свободу не сохранить. — Знобин обвел солдат прищуренным взглядом и напористо спросил: — Как же вы выиграете завтрашний бой, если сегодня носом на земле расписываетесь, не можете обогнать артиллеристов?! — Подождав, когда солдаты подумают над его замечанием, Знобин вдруг широко улыбнулся и вполголоса скомандовал: — А ну, выше головы! Расправить плечи! — Солдаты привычно исполнили команду, Знобин осмотрел всех живым взглядом и объявил: — Да вы же молодцы! А если прихорошить себя улыбкой? — Под лихим взглядом замполита солдаты невольно заулыбались. — Теперь вы неотразимые! Кто идет в очередной забег?
— Рядовые Сильченко, Прохоров, Ниязов.
— Кровь из носу, а вырвать у артиллеристов победу! Расценим ее как героический поступок. И уверен, в будущем совершите его, если сейчас научитесь мужеству и стойкости!
Начался забег на полторы тысячи метров. По команде Знобина маленькая группка спортсменов начала подбадривать однополчан. Оживление передалось на трибуны. Заметив, что Сильченко вырвался вперед, солдаты с красными погонами, не жалея голосов, начали кричать: «Жми, ребята! Сильченко, обходи бога войны, поставь его на место, в тыл. Ниязов, наступай ему на пятки! Прохоров, догоняй!»