Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага
Шрифт:
Деревня эта находилась километрах в пятнадцати от железной дороги. Я сошел на станции Михнево и пошел на остановку. Там как раз стояла грузовая полуторка с натянутым тентом, скамеечками внутри. Однако места, чтобы мне сесть, в ней не оставалось. Но бабы, разместившиеся в машине, как увидели, что я в форме, тут же закричали: «Военный, надо его подвезти!» Они потеснились, меня затянули в кузов, и я кое-как поехал. По дороге у меня поинтересовались: «Куда едешь?» — «В Малино, в совхоз». — «Значит, тебе надо выйти километра за полтора до Малино, там будет как раз контора совхоза».
В конторе я спросил Алексея Тихоновича, отца Нины. Но его не было на месте. Тогда я уточнил, где он живет. Мне объяснили, мол, у него со стороны пруда крайний дом. Я сразу туда и отправился. Невдомек мне было, как в деревне
Встретили меня, как полагается. Я на стол демонстративно выложил все папиросы, что принес. А когда пришел отец Нины со своей вечной трубкой во рту, оказалось, что папирос он не курит. Он выругал меня даже: «Зачем для меня разорялся? Я ведь только трубку курю!» Тут я признался ему, что не тратился, а это мне по норме положено. Он спросил:
— А ты куришь?
— Нет.
— Как же так, у вас даже бесплатно папиросы дают по норме, а ты не куришь?
Я весело ответил ему:
— Зато мои друзья до конца месяца стараются норму дотянуть, не получается у них. И потом уже весь экипаж ко мне приходит: «Командир, дай пачку!» Я их еще немножко помурыжу, наконец, говорю: «Ставьте бутылку, получите и пачку». Мы спокойненько все распиваем, тогда я им отдаю папиросы, так что они курят и свою, и мою норму.
Посмеялся отец Нины над этим. Хорошие у нее были родители. А на следующий день мы с Ниной сено ворошить отправились, сенокос ведь шел как раз. Целовались среди стогов. Уезжать очень тяжело было.
Только приехал я обратно в полк, пришел на аэродром, а там мне: «Беги, всех уже вызвали на КП получать задание». Я прибежал на командный пункт, там меня экипаж ждал, все было готово. Командир эскадрильи Уромов сказал мне: «Твой самолет уже облетан с новым мотором, будешь облетывать?» Я уточнил: «Владимир Васильевич, его вы облетали?» — «Да». — «Так неужели я вам еще стану не доверять?!»
Уточнил только у штурмана я потом: «Куда идем и какая загрузка?» Он сморщился: «Ты знаешь, где самая паршивая цель?» Отвечаю: «В нашем районе нет хуже цели, чем Либава». Там как раз стояли и разгружались десятки фашистских кораблей: и военные, и транспорты, которые привозили продукты, боеприпасы, и пополнение для немецкой армии. Соответственно, там артиллерии столько было! На каждом корабле зенитки (на гражданском батарея, а на военном — вообще ПВО сколько хочешь), да еще три аэродрома немецких базировалось рядом, и на каждом размещались истребители. Однако лететь нужно было именно туда. Перед вылетом я увидел Даньку Сиволобова, крикнул ему про ремень. Он махнул рукой: «Вернемся, разменяемся!» И в районе Даугавпилса по самолету, шедшему впереди нас, «мессер» дал очередь… Удар о землю, взрыв — и все. Но мы тогда не знали, кого именно сбили. А оказалось, именно Даньку. Горько это было очень. Весь экипаж его погиб. Кроме Даньки, многие особенно жалели Батачонка, так мы называли Гришу Батакова, Данькиного штурмана. Батачонок был маленького роста, но шустрый очень, шутил постоянно… А на память о Даньке у меня ремень его остался, до сих пор цел.
Глава пятнадцатая
Мы верили в дружбу больше, чем в судьбу
Однажды после бомбежки перегона Витебск — Полоцк в экипаже моего ленинградского друга воздушные стрелки опять прозевали зашедший в атаку вражеский истребитель, и тот прицельно всадил в самолет Саши Леонтьева длинную очередь. По счастливой случайности враг не сбил и не поджег его. Пушечный снаряд взорвался прямо под турелью у стрелка-радиста, ранив его в лицо и выбив все передние зубы. Легко ранен был и воздушный стрелок. Однако нарушилась связь между членами экипажа.
Саша сразу бросил самолет вниз с разворотом в темную сторону горизонта, а немецкий летчик, видя, что советский самолет управляем и уходит от него, решил во что бы то ни стало добить его и, перейдя почти в пике, посылал одну очередь за другой. Экипаж Сашиного самолета, видя, что высота катастрофически уменьшается, а летчик не принимает мер к выходу из пике, решил, что командир убит, и покинул самолет.
Между тем Леонтьев, выведя самолет
Воздушный бой Леонтьева над целью наблюдали белорусские партизаны, и когда экипаж покинул самолет, его почти сразу подобрали. Раненым оказали помощь в партизанском госпитале, а штурман Гриша Черноморец был отправлен в штаб отряда, где имелась связь с Москвой. Через несколько дней за ним прилетел ночью «По-2» («кукурузник») и вывез на «большую землю». После этого Черноморец вернулся в полк и снова отправился в боевые полеты со своим командиром. Стрелки были переправлены значительно позже и попали сразу в госпиталь, а уже оттуда вернулись в полк.
Приведу аналогичный пример везения. В тот же период над Минском мой Ваня только чудом избежал смерти. Дело было так, он в кабине стоял на своем месте, наверху. Стрелок-радист во время боевого вылета должен весь полет стоять лицом к хвосту, он охраняет заднюю и верхнюю полусферу, и у него на турели тяжелый пулемет калибра 12,7. В пулемете этом пули по 50 граммов весом, и есть даже разрывные. Турель ворочается свободно, а справа от нее патронный ящик на 350 патронов, куда уложена лента, которая оттуда идет в пулемет. Во время полета у Вани пулемет был всегда взведен, только нажми на гашетку, и он все время смотрел назад, влево, вправо. А тут вдруг штурман объявил, что мы заходим на Минск и сейчас начнем бомбить узел. Я не знаю, что дернуло Ивана, но почему-то вдруг ему захотелось на это глянуть, он развернулся вместе с турелью, что ему совершенно не нужно было делать, и именно в этот миг между хвостом и плоскостью разорвался снаряд. Крупный осколок, который, как мы потом, прилетев, промерили, шел Ване как раз в сердце, если бы он стоял на своем месте, по счастливой случайности врезался в патронный ящик и там все перекорежил, так что даже подачу ленты заклинило. Зато наш Иван остался цел и невредим, даже без царапины. Он сразу доложил мне:
— Командир, пулемет заклинило, в патронный ящик осколок попал, лента порвана.
— Сверху хоть есть целые патроны? — спросил я.
— Да, кусок ленты патронов на двадцать.
— Выкинь последний патрон в конце ленты и держи этот кусок.
Наш стрелок-радист так и сделал, по сути, у него достаточно боекомплекта осталось, чтобы отбить одну-две атаки. Но весь полет дальше прошел благополучно. Подобные счастливые случаи у нас время от времени происходили. Но нас со школьной скамьи учили атеизму, поэтому веры в Бога не возникало. У меня самого мама и бабушка верили, даже маленького меня крестили в православной церкви, однако я неверующий до сих пор. Но ощущение, будто какая-то сила сверху есть, на войне периодически появлялось. В приметы мы очень верили.
Перед боевым вылетом никто не брился. А то в начале войны были случаи, кто-нибудь побреется, весь такой красивый сразу становится и не возвращается с задания, сбивают его. Повторилось такое несколько раз, и у нас эта примета неизменной стала. Если получалось, что несколько дней подряд летали на боевые задания, так и ходили все со щетиной. Это было особенно заметно, потому что у нас ни у одного не было бороды, только бакенбарды многие отращивали, и я тоже. Получалось периодически, что мы заросшими ходили, уже и командир спрашивал: «Ну что, скоро вы бриться начнете?» — «Как погода испортится, так мы и побреемся!»