Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг
Шрифт:
ТАЙНА
или
ПИСАТЕЛЬ-ПРИЗРАК
или, возможно,
ДИК, ОТЗОВИСЬ!
Отсюда до позора — один шаг. Вот ты гуляешь, а репортеры идут по следу. Представив себе, какая заварится каша, юрист содрогнулся, словно плясал танец живота.
Тут он услышал тихий, учтивый голос. Дворецкий всегда обращался к нему
— Прошу прощения, сэр Раймонд, — сказал Альберт Пизмарч.
Автор сенсационного романа стряхнул дурные сны загнанного оленя.
— Э?
— Не зайдете ли вы к madam?
— К кому?
— К вашей сестре, сэр Раймонд. Кажется, ей нехорошо. Проходя мимо ее спальни, я слышал, что она плачет. Точнее говоря, рыдает навзрыд.
Волна жалости к себе захлестнула истерзанную душу. Только Фиби, подумал сэр Раймонд, вздумает рыдать, когда ему нужны буквально все силы. Намереваясь ответить, что ни к какой madam он не пойдет, юрист утешался тем, что уезжает в город и до вечера ее не увидит. И то сказать, если зайдешь, она немедленно спросит: «В чем дело, дорогой?», а когда он ответит: «Ни в чем», повторит: «В чем дело?»
Но любопытство одержало верх. Сэр Раймонд последовал за Пизмарчем в глубины дома, где и увидел, что сестра сидит на постели, прикладывая к глазам что-то жидкое, вероятно — бывший платок.
Если опустить те несомненные факты, что уши у нее не стояли и ходила она на двух ногах, Фиби Уиздом как две капли воды походила на кролика. Сходство увеличивали белая кофточка и покрасневший нос. Когда сэр Раймонд закрыл дверь, она взрыдала так, что он, с испугу, спросил не участливо, а резко:
— Что с тобой?
Порыдав немного, Фиби пробормотала что-то вроде «косы» или «кости».
— Не понял, — сказал брат, стискивая руки, словно герой старомодного романа, и повторяя про себя: «Спокойно, спокойно».
— Косси! — выговорила сестра.
— А, твой сынок! Что с ним такое?
— Он хочет застрелиться.
Это сэру Раймонду понравилось. Плод несчастного брака, заключенного двадцать семь лет назад, был еще хуже своих сверстников. Отец его, Алджернон, какое-то время продавал подержанные машины, потом — чудо-мышеловки и комбинированные карандаши, подвизался он и в кино, но большей частью, как говорится, «искал задачи по плечу». Сын пошел в него. Каждая семья содержит молодого человека, с которым надо что-то делать. Фиби постоянно вопрошала: «Что нам делать с Косси?», а брат ее, тем самым тоном, который хранил для неприятных свидетелей, когда не хотел на них давить, осведомлялся, кого она имеет в виду под «нами».
Недавно он устроил племянника к Бусту и Бруэру (экспорт, импорт) и подозревал, что письмо, которое сестра обратила в мокрую массу, говорит о его увольнении.
— Что он натворил?
— А, дорогой?
Сэр Раймонд обошел комнату. Стало немного легче.
— Почему его выгнали?
— Он не пишет.
— Вот как?
— А у меня их нет.
— Прекрасно. Не выбросишь коту под хвост.
— Что, дорогой?
— Не дашь своему кретину. Ему нельзя давать ни гроша.
— Какой там грош, двести фунтов!
— Перебьется.
— Нет, застрелится.
Сэр Раймонд печально усмехнулся:
— Промажет. Да не реви ты, Бога ради. Хочет выудить десятку.
— Двести фунтов!
— Они всегда так говорят. Условность.
— Что, дорогой?
— Фиби, я тебя умоляю! Ну, что это? Голову набок — и заладила: «Что, дорогой? Что, дорогой?» Ты не канарейка. Тут святой не выдержит. Ладно, спешу на поезд. Прими аспирин.
— Что, дорогой?
— Аспирин. Две таблетки. Нет, три!!!
И сэр Раймонд вышел из комнаты.
Первым из лондонских дел сэра Раймонда была встреча с графом в клубе «Демосфен». Явившись туда, он с неудовольствием увидел, что там — тихо и уютно, живые трупы развалились в креслах, когда их собрата преследуют эринии. Правда, он и сам бы признал, что эриния — не репортер, черт их побери вместе с блокнотами, шляпами и плащами. Очами души он видел, как десятки этих тварей крадутся к нему в мягкой, тигриной манере, производя, однако, все больше шума.
Гость запаздывал. Сэр Раймонд подошел к столику, взял газету — и тут же выронил, а сам рухнул в ближайшее кресло. Редко пил он перед едой, но теперь пришлось заказать два сухих мартини. В состояние это его повергли шапки на первой полосе.
Когда он дочитывал то, что было под шапками, вошел лорд Икенхем.
— Бифштекс, дорогой мой, — сказал он, — ты просто Марианна на мызе! Извини, задержался. Вышел вовремя, но на Бонд-стрит встретил Барб.
— Кого?
— Барбару Кроу.
— !
— Поговорили. Справлялась о тебе.
— !
— Очень нежно.
— ?!
Лорд Икенхем посмотрел на него с упреком:
— Ты странно реагируешь, Бифштекс. Стоит ей сказать слово, и ты будешь кататься перед ней, тряся четырьмя лапами.
— Фредерик!
— Лезу не в свое дело?
— Можно сказать и так.
— Понимаешь, Бифштекс, ты мне дорог, хотя и стал таким важным. Я желаю тебе добра.
— Спасибо. Мартини заказать?
— Лучше два, нам обоим.
— Я уже пил.
— Выпей еще.
— Да, выпью. Фиби меня очень расстроила. Космо опять влип. Ты хорошо его знаешь?
— Достаточно, чтобы юркнуть в переулок, когда его увижу.
— Просит двести фунтов.
— Однако! И получит?
— Не от меня.
— Фиби расстроилась?
— Еще бы!
— А ты на нее кричал. Вот твое слабое место, Бифштекс, ты кричишь и лаешь. Не на меня, конечно; строгое достоинство, присущее мне, тебя удерживает, но на остальных — сплошь и рядом. На Барбару кричал?