Полночь в саду добра и зла
Шрифт:
Бланш Уильямс тоже обуревают мрачные предчувствия.
– Мы не успели пообедать, как нам позвонили, – сказала она. – Я испекла карамельный пирог, Джеймс очень его любит, но поставить пирог на стол я не успела. Когда мы уезжали, Джеймс что-то спрятал в носок. Может быть, сигареты, наверное, он чувствует, что не вернется сегодня домой.
Я сижу рядом с Минервой и вижу, что пол перед скамьей жюри посыпан белым порошком. Перед креслом судьи лежат какие-то веточки и корешки. Минерва что-то неспеша жует. Присяжные занимают свои места. Минерва пристально смотрит на них сквозь пурпурные стекла своих очков.
По распоряжению судьи Уильямс встает. Старшина
– Мы находим подсудимого виновным в предумышленном убийстве.
Судья Оливер стучит молотком по столу.
– Приговор – пожизненное заключение. Решение суда окончательное.
В зале наступает мертвая тишина, Уильямс спокойно делает глоток из бумажного стаканчика и в сопровождении приставов идет к двери, ведущей в тюрьму.
Я чувствую, как Минерва прикасается к моей руке, Она смотрит на людей, столпившихся вокруг Спенсера Лоутона, и улыбается.
– Что случилось? – спрашиваю я, недоумевая, что смешного она нашла.
Минерва показывает пальцем на окружного прокурора, который стоит к нам спиной и собирает со стола бумаги, принимая поздравления своих подчиненных, не ведая о том, что весь его зад испачкан каким-то белым порошком.
– Вы посыпали порошком стул прокурора, Минерва? – спрашиваю я.
– А ты как думал? – отвечает она. – Что это за порошок?
– Корень зверобоя – очень сильное средство.
– И какой от него толк?
– То, что он прилип к штанам прокурора, свидетельствует: Делия принялась за дело, – отвечает Минерва. Я вспомнил, что это имя Минерва называла на кладбище. – Теперь она вцепилась ему в задницу и уже не отпустит, пока не добьется своего.
– И что произойдет?
– Ты хочешь спросить, что будет, если Делия им займется?
– Да, что будет в этом случае?
– Ничего. Только окружной прокурор проиграет мистеру Джиму. Все очень просто. Будь я прокурором, то не стала бы сильно праздновать с Делией на заднице. Она была очень плохой женщиной, пока жила. Но мертвой она стала еще хуже! Да она на прокурора весь ад напустит!
– А что случилось с остальными восемью мертвыми женщинами, которых вы вызывали на кладбище?
– Первые три не ответили. Делия была четвертой.
– А доктор Баззард? Он тоже участвует в этом деле?
– Он дал Делии добро.
– А он назвал вам счастливое число? Минерва смеется.
– Да нет, дерьмо старое. Он любит меня бедной. Да и как иначе? Ведь мне приходится работать, и я, каждую ночь прихожу на его могилу. Вот он меня и держит. – Минерва берет в руку пакет и собирается уходить. Сумка на мгновение приоткрывается, и я успеваю заметить что-то вроде куриной лапки. Минерва машет мне рукой на прощание и, смешавшись с толпой, выходит в коридор.
Я тоже выхожу из зала и вижу Сонни Зейлера, который стоит перед телевизионными камерами и говорит об апелляции. Откуда-то бочком выскользнул завсегдатай; вид у него, как всегда, лукавый и озорной.
– При хорошем поведении, – говорит он, – Уильямс выйдет на свободу через семь лет.
– Мне сказали, – отзываюсь я, – что это может произойти даже быстрее, если за дело возьмется некая особа по имени Делия.
– Кто-кто? – Завсегдатай прикладывает к уху сложенную лодочкой ладонь.
– Делия.
– Кто эта Делия? – недоумевает он.
– Вы хотите спросить: кто была Делия? – говорю я. – Единственное, что я о ней знаю – это то, что она умерла.
Глава XXII
СТРУЧОК
Посмертная
В отсутствие хозяина атмосфера в Мерсер-хауз стала какой-то призрачной. Плотные шторы, закрывшие большие окна, отсекли интерьер дома от внешнего мира, пышными приемами было покончено. Разодетые гости, расхаживающие по залам, отошли в область преданий, ] Однако, живая изгородь была всегда аккуратно подрезана. Газон перед домом подстрижен, а по ночам сквозь занавеси пробивался свет. В этом не было никакого чуда, просто Бланш Уильямс переехала в Мерсер-хауз из» Гордона, чтобы следить за домом и за ходом суда. Старая женщина чистила серебро, стирала с мебели пыль и каждую субботу пекла свежий карамельный пирог, ожидая возвращения сына.
Магазин-мастерская в каретном сарае продолжал функционировать под руководством бригадира и старшего продавца Барри Томаса. Время от времени его видели стоящим у входа в магазин с поляроидом в руках – он фотографировал очередной плантаторский секретер или комод, выгружаемый из кузова пикапа. Потом Томас относил снимки вместе с каталогами за несколько кварталов в тюрьму, чтобы Уильямс оценил новое приобретение и сделал новый заказ на покупку или распорядился насчет продажи. Все знали, что он и из тюрьмы продолжает заправлять своими антикварными делами.
Ему крупно повезло – в камере был телефон. Вообще, по закону, человеку, отбывающему пожизненное заключение, не положено пользоваться телефоном, но камера, куда определили Джима, предназначалась не для осужденного, а для лица, которое дожидается суда и поэтому может – и имеет юридическое право – общаться по телефону с адвокатами и семьей. Телефон работал только в одну сторону – на волю, и все звонки регистрировались администрацией тюрьмы и проходили через тюремный коммутатор. Для Уильямса, естественно, было немыслимо вести дела так, чтобы каждый его телефонный разговор с деловым партнером начинался с возгласа оператора: «Сейчас вы будете говорить с абонентом из тюрьмы Чатемского графства», однако, Уильямс быстро научился обходить эту рогатку. Он звонил через коммутатор в Мерсер-хауз матери или Барри Томасу, а те соединяли его по дополнительному каналу с нужным абонентом. С помощью этой уловки Уильямс поддерживал связь со всеми видными фигурами антикварного рынка, не сообщая им, что находится в тюрьме. Он болтал с Гезой фон Габсбургом об аукционе Кристи в Женеве и заказал там пару запонок, сделанных Фаберже по заказу русского Великого князя. С издателями «Антиквара» он беседовал о статье, которую обещал написать о портретистке восемнадцатого века Генриетте Джонстон. Каждый звонок Уильямс сопровождал пометкой, которая передавалась по факсу: «Был очень рад нашей беседе. Надеюсь на скорую встречу…»