Полночные узы
Шрифт:
— Тесс? — Данте пришел следом за ней в гостиную, обмотав вокруг бедер полотенце. — Что случилось?
— Ничего. — Тесс помотала головой и с трудом выдавила улыбку. — Правда ничего. Ты хочешь чего-нибудь? Если ты голоден, у меня есть курица. Я могу…
— Я хочу, чтобы ты со мной поговорила. — Он взял ее за плечи, вынуждая остановиться. — Скажи мне, что с тобой происходит. Что тебя мучит?
— Ничего. — Тесс снова помотала головой. Она столько лет хранила свою тайну, скрывала этот позор. — Я просто… Ты не поймешь. Я не думаю, что ты сможешь…
—
Ей хотелось куда-нибудь спрятаться от его проницательного взгляда, но это было невозможно. Данте протягивал ей руку, и она отчаянно желала за нее ухватиться. Тесс так нуждалась в надежной опоре.
— Я поклялась, что больше никогда этого не сделаю, но я…
«Господи, неужели я собираюсь рассказать ему о самом отвратительном поступке, который совершила в своей жизни?»
Столько лет она тщательно оберегала эту тайну. Только двое знали о ней — ее отчим и мать, но они умерли… Это было ее прошлое, которое осталось далеко позади.
И не надо его ворошить.
— Тесс. — Данте усадил ее на диван рядом с Гарвардом, который тут же забрался к ней на колени, радостно виляя хвостом. Данте опустился рядом, погладил ее по щеке. Его рука была теплой, а прикосновение — нежным, и Тесс расслабилась. — Ты можешь рассказать мне все, со мной тебе ничего не угрожает, обещаю.
Ей так хотелось верить в это, что слезы потекли по щекам.
— Данте, я…
Тесс замолчала. Она перевела взгляд туда, где края полотенца, обмотанного вокруг бедер Данте, расходились, обнажая рану на правой ноге. Тесс посмотрела ему в глаза и положила руку на порез. Сосредоточившись, она направила всю энергию в ладонь и держала ее так, пока не почувствовала, что процесс исцеления начался.
Края раны постепенно стянулись и срослись так, словно ничего и не было. Тесс отняла руку и прижала ее к груди, ладонь покалывало.
— Господи! — Голос Данте прозвучал низко, черные брови сошлись на переносице.
Тесс внимательно посмотрела на него, не зная, что сказать, как объяснить то, что она сделала. Она напряглась и с ужасом ждала реакции Данте, не понимая, как истолковать его спокойствие.
Он провел рукой по гладкой коже в том самом месте, где несколько минут назад был глубокий порез, и взглянул ей в глаза:
— Тесс, ты и в клинике так работаешь?
— Нет, — поспешно ответила она и энергично замотала головой. Неуверенность, которую Тесс только что испытывала, переросла в страх. Она боялась того, что мог подумать о ней Данте. — Никогда. Ну… только с Гарвардом, это было единственный раз.
— А людей ты лечишь таким способом?
— Нет, я не…
— Никогда не пробовала воздействовать на другого человека через свои руки?
Тесс встала, ее охватила паника, она вспомнила тот последний раз — последний, злосчастный раз.
— Мои руки — это мое проклятие. Мне бы очень хотелось, чтобы у меня вообще не было этой способности.
— Это не проклятие, Тесс. Это дар. Редкий дар. Господи, когда я думаю о том, что ты могла бы делать…
— Нет! — выкрикнула Тесс, не дав ему
— Но ты показала, и теперь ты должна поверить, что я все пойму правильно. Почему ты так боишься, Тесс? Ты боишься меня или своего дара?
— Не называй это даром! — Тесс обхватила себя руками, воспоминания захлестнули ее. — Ты не знаешь… не знаешь, что сделали мои руки.
— Расскажи.
Данте медленно приближался к ней, он надвигался, словно скала, заполняя собой все пространство гостиной. Тесс думала, что захочет убежать и спрятаться, как делала последние девять лет, но неожиданно у нее возникло иное, более сильное желание — броситься в объятия Данте и все ему рассказать, выплеснуть мучивший ее ужас и очиститься.
Она глубоко вдохнула, чувствуя, как рыдания подступают к горлу.
— Все хорошо, — тихо и нежно сказал Данте и привлек ее к себе. — Иди ко мне. Все хорошо.
Она прижалась к нему, ощущая, как под ногами разверзается бездна. Тесс знала, что падение будет болезненным, и собиралась с силами. Данте не торопил ее, он просто крепко держал Тесс в своих объятиях, вселяя уверенность и покой.
И наконец она заговорила. Слова давались с трудом и были горькими на вкус.
— Когда мне было четырнадцать лет, мой отец погиб в автомобильной аварии в Чикаго. Через год моя мать снова вышла замуж за мужчину, с которым познакомилась в нашей церкви. У него был процветающий бизнес, дом на берегу озера. Он казался дружелюбным и щедрым, все его любили, и даже я, хотя и очень тосковала по своему отцу.
Моя мать пила, насколько я помню — сильно. Я думала, она бросит, когда мы переедем в дом отчима, но она продержалась недолго. Отчима совершенно не волновало что она алкоголичка. У него бар всегда был заполнен, даже после ее самых тяжелых запоев. И я начала понимать, что ему удобно, когда она пьяная валяется на диване и не знает, чем он занимается.
Тесс почувствовала, как Данте напрягся. Его мышцы сделались более твердыми и завибрировали, словно он хотел окружить ее стеной и закрыть от беды.
— Тесс, он… приставал к тебе?
Она с трудом сглотнула и кивнула, упираясь лбом ему в грудь:
— Вначале почти целый год он вел себя очень осторожно, просто обнимал меня слишком крепко и держал слишком долго, смотрел на меня так, что мне становилось неловко. Он пытался расположить меня к себе подарками, устраивал вечеринки для моих друзей. Но я не любила бывать дома, и как только мне исполнилось шестнадцать, делала все, чтобы появляться там как можно реже. Я проводила время с друзьями, на лето уезжала в лагерь — словом, старалась находиться где угодно, только не дома. Но рано или поздно мне приходилось возвращаться. Все ухудшилось перед моим семнадцатилетием. Отчим стал грубо обращаться с нами — со мной и с моей матерью, — говорить нам всякие гадости. А потом, ночью…