Полночный путь
Шрифт:
Горчак сошел на берег, быстро разделся, и с блаженным стоном рухнул в воду у самого берега, лежал, раскинув руки и ноги. Серик тоже разделся, и улегся рядом с Горчаком в теплую, парную воду. Горчак сказал:
— Ну вот, начало пути нам известно; на триста верст вверх по Самарке все легко и просто. В этом последнем городке купим коней, и отмерим ровно тридцать дней пути на восход.
— Мы ж хотели купить коней у касогов?.. — заикнулся Серик.
— Хотели… Дак што с того? Касожские кони мелковаты, нести человека в полном доспехе они долго не могут, а казанские — в самый раз…
— Горчак, а почему касогов касогами зовут?
— А почему вятичей зовут вятичами? На касожском
Они вылезли из воды, забрались в ладью. Шарап и Звяга уже вовсю храпели на лавках. Горчак растянулся на лавке, а Серик с тяжким вздохом, надел подкольчужную рубаху, кольчугу, повесил меч на пояс, и с луком в руках сел на переднюю лавку; здесь его неожиданно никак не возьмешь, даже если кто сумеет подкрасться совсем неслышно. С кормы сидеть вовсе глупо, можно совсем бесшумно подплыть под водой. Ночь опустилась жаркая, ни ветерка, даже с воды не тянуло прохладой. Стеганая из льняной пряжи подкольчужная рубаха быстро напитывалась потом. Серик подумал, что неплохо бы купить германский панцирь, чтобы в жару не надевать подкольчужную рубаху. Нет, зимой русский доспех — самое то. Даже без шубы поверх кольчуги, никакой мороз не прошибает. Но вот летом…
Он чутко прислушивался, но в казанском граде даже собаки не брехали; видать лень было в такую жару. Думать и отвлекаться на всякие мечты Серику не хотелось; тревожно было как-то на душе, страшненьким веяло от нелепой жирной туши воеводы, на вид, казалось бы, такой безобидной…
Горчак зашевелился, поднялся с лавки, проворчал:
— За полночь перевалило — а никакой свежести… — и зазвенел кольчугой.
Серик спросил, вылезая из кольчуги:
— Горчак, а правда, что Хромой Казарин такую силу имеет?
— Не то слово… — протянул Горчак. — То же самое, что Реут на Киеве… Он может дружину нанять, побольше княжеской…
— Так, может, воевода не рискнет?..
— Может, и не рискнет… Ты спи…
Укладываясь на лавку, Серик спросил:
— Горчак, а как ты чуешь, когда просыпаться на смену пора?
— А ты походи с мое по дальним странам, еще и не такому научишься… — и тихонько рассмеялся.
Серик проснулся от звука хряского удара, короткого вопля. Миг — и он уже стоит на лавке с мечом в руке. Коротко два раза прозвенела тетива. На передней лавке стоял Шарап с луком, и вглядывался куда-то в предрассветный сумрак. Повернувшись к Горчаку, уже занявшему позицию с мечом у левого борта, сказал:
— Двоих положил, но остальные их с собой уволокли…
Горчак сказал:
— Вот видишь, Серик, а ты говорил; может, не нападут…
— Ничего я не говорил… — хмуро пробурчал Серик. — Мне с самого начала этот пузан каким-то страшненьким показался… Знаешь, как матерый боров? Может и рылом исподтишка поддеть, может и за ногу цапнуть…
Горчак вложил меч в ножны, сказал:
— Ладно, завтра отоспимся. Пока завтракаем, и светать начнет.
Воевода появился на берегу, когда они уже заканчивали завтрак. Он подошел к ладье, оперся о борт жирной ручищей, повздыхал; на него никто не обратил внимания. Наконец, он открыл рот, что-то собираясь сказать, но Горчак тут же пресек это:
— Только не говори, что это не твои люди пытались нас перерезать! Мы дальше пойдем, а ты начинай копить злато да серебро; столько, во сколько ты свою шкуру оцениваешь. К зиме чтоб накопил! Да тебе и копить-то не надо, достаточно пошарить по подвалам своего терема. Не мало, поди, нагреб богатств, в обход княжеских запретов оружие
Воевода с лютой ненавистью смотрел на Горчака, а тот только широко ухмылялся, в упор разглядывая воеводу. Тем временем Реутовы работники попрыгали на песок, спихнули ладью на воду, и погребли не спеша, по тихой рассветной реке. А воевода все стоял на берегу, и смотрел вслед. Шарап сказал:
— Поди, думает, послать или не послать нам вслед дружину?
— А хоть и пошлет, по берегу не догонят, — пробурчал Горчак, и уверенно добавил: — Не пошлет! Скорее откупаться надумает. На этом месте он быстро убытки восполнит, а свяжется с Казарином — так вовсе может жизни лишиться.
Течение было небыстрое, по берегам тянулись березовые перелески, перемежаемые то ли осколками степи, то ли обширными полянами; ну чисто родные места на полдень от Киева. Изредка попадались возделанные поля, окружавшие небольшие селеньица, прячущиеся за высокими тынами. Жара стояла удушающая, но к ней мало-мальски притерпелись. Под вечер кормчий вдруг сказал:
— Авось завтра под парусом пойдем…
— А чего такое?.. — прохрипел Серик, с натугой подтягивая отяжелевшее к вечеру весло.
— Ночью гроза соберется, а завтра ветерок свежий потянет. Может, с заката…
Перед сумерками попалась тихая заводь, окруженная густыми ивняками. Ладью загнали туда. Парочку тонких ив пригнули к воде, прикрыв ладейную корму от посторонних глаз. Наскоро выхлебав приготовленный половчанкой кулеш, завалились спать. Гроза разразилась еще в Серикову стражу. Но ладья была заранее затянута провощенной холстиной, так что, никто не то что не вымок, но даже никто не проснулся. Сразу потянуло свежестью. А вскоре и нешуточный ветерок разгулялся. Ивы шелестели так, что заглушили бы приближение целого полка. А потому Серик, накрывшись козьей шкурой, встал во весь рост на корме, прислонившись к драконьему хвосту, и принялся всматриваться в заросли. Как обычно бывает в ненастье, ночь была не непроглядно черная, а серая, без резких теней. Так что, подкрадывающихся врагов разглядеть было можно.
Он вздрогнул, когда Горчак тронул его за ногу, а потом и сам выполз из-под холстины, спросил:
— Ну что, все спокойно?
— Да вроде никого… — пробормотал Серик.
Горчак широко зевнул, сказал:
— Ты кольчугу на всякий случай не снимай. Вдруг у воеводы жадность ум затмила?
Однако ночь прошла спокойно. На рассвете кормчий растолкал Серика первым. Тот выполз из кольчуги, как улитка из раковины, только после этого протер глаза. Половчанка, легкая и грациозная, как бабочка, выпорхнула из ладьи, легко перепрыгнув полоску воды до заросшего травой бережка. Вскоре потянуло дымком. Остальные сворачивали холстину. Кормчий повертел головой, проговорил:
— Хоть ветерок не совсем попутный, но кормилом отжиматься можно, хоть и попотеть придется…
Сытно позавтракав, вывели ладью из заводи, подняли парус и побежали. Речка была настолько узкая, что, то и дело приходилось налегать на весло, отжимаясь от берегов. Кормчий орал беспрестанно, но Серик никак не мог приноровиться, и все время запаздывал. В конце концов, кормчий приказал встать ему в помощь Шарапу, но толку от этого больше не стало. Ветер был довольно свежий; прибрежные ивняки сплошь были белыми, из-за вывернутых по ветру листьев, белевших своей изнаночной опушкой. И все-таки, за весь день они ни разу не налетели ни на берег, ни на мель. На следующий день ветер улегся, а потому пришлось грести. Речка сузилась до того, что весла чуть оба берега не цепляли. Кормчий ворчал: