Полночный путь

Лексутов Сергей

Горчак сходил к вьюку, принес нож, протянул старшему, сказал Унче:

— Скажи — подарок.

Унча поспешно затараторил:

— Зачем им подарки? Они безобидные, незлобивые. Касогам в каждом стойбище придется подарки давать, а их в это время много кочует на краю лесов…

— Назад этим же путем идти придется… — буркнул Горчак, и пошел к коням.

Два дня шли по берегу речушки, впавшей в Яик с левого берега. Пойменные леса исчезли к концу первого дня, а на второй день начались настоящие степи. Горчак намертво приклеился к Унче и к своему многоязычью добавлял касожский. На третий день, когда речушка уже давно кончилась, увидели первое касожское кочевье. Вглядываясь из-под руки вдаль, Горчак проговорил:

— Ну, щас самое

трудное будет. Наш знакомец наверняка тут уже побывал, и наплел, какие страшные и безжалостные враги идут из казанской страны…

И правда, при виде незваных гостей, из круглых палаток повыскакивали люди, вскочили на коней и помчались навстречу, умело стягиваясь в лаву. Унча выехал вперед и принялся размахивать белой тряпкой. Обернулся к Горчаку, сказал, не переставая размахивать:

— Вообще, полагается шкурой белого барана махать, если с миром идешь…

Не поворачивая головы, Горчак сказал:

— Луки не доставать, мечей не обнажать. Все равно не справимся с такой оравой…

Всадники принялись замедлять бег своих коней, а потом и осадили шагах в двадцати от путников. Серик разглядел, что одеты они были в шаровары из самых разных тканей; от простого льняного холста, до шелков и аксамитов. Кольчуга была только на одном из них, как раз медленно направлявшемся к путникам, остальные были одеты в рубахи из толстой кожи, с нашитыми на ней копытами коней.

Касожский князь приблизился, настороженно шаря глазами по путникам. Видать его так запугал их знакомец, что он тут же выбрал мирные переговоры, вместо хорошей драки. Унча соскочил с коня, пошел ему навстречу. Тот тоже слез с коня и стоял, ждал. Унча подошел, и они разом сели в траву. Вскоре Унча обернулся, крикнул:

— Горчак! Неси подарки! Да не шибко богатые…

Горчак соскочил с коня, достал из вьюка отрез шелка, саблю. Увидев это, Унча аж подскочил, заорал:

— Я ж сказал — не шибко богатые! За эту саблю все это стойбище, со всеми стадами и табунами можно купить! Да теперь уж поздно… Тащи, коли достал… Это ж даже не старейшина рода, это его сын. Старейшине еще более богатые подарки надо дарить; не-то обидится. Этому и ножа хватило бы… А саблю — старейшине. Все равно сынку бы досталась…

После коротких переговоров, обстановка резко изменилась; несколько отроков поскакали к стойбищу, гости поехали не спеша вперед, рядом с Горчаком гордо подбоченившись, нацепив на пояс дареную саблю, к своей, уже имевшейся, ехал военный начальник. Войско почтительно плелось позади. В стойбище подъехали к самому большому шатру. Серик отметил, что шатер мало чем отличается от шатров придонских касогов; такой же войлок, натянутый на каркас из прутьев и тоненьких жердей. Горчак достал из вьюка еще одну саблю, два ножа, два топора и мешочек с наконечниками для стрел. У Унчи глаза на лоб полезли, но он ничего не сказал, только осуждающе покачал головой. В шатре на шкурах белых баранов сидел седобородый старик, позади него вдоль стенки сидело несколько женщин, надо полагать его жены. В шатер вошли только гости, да сын старейшины. Горчак сложил перед старейшиной подарки, тот заговорил медленно, с величайшим достоинством.

Унча перетолмачил:

— Нойон благодарит за богатые дары, и объявляет, что вы его гости на три дня.

Горчак порывался что-то сказать, но Унча быстро проговорил:

— За такие богатые дары приходится отдариваться гостеприимством. Впредь тебе наука — дары не такие богатые преподноси!

Старец поднялся, приглашающим жестом указал на дверной проем, и пошел первым. Когда вышли из палатки, увидели, что неподалеку женщины уже настелили прямо на траву шкуры баранов и теперь таскали бурдюки. В отдалении горели жаркие костры и на них жарились целые туши баранов. Все принялись рассаживаться; первым уселся старейшина, пригласил сесть по правую руку от себя Горчака, Шарап кивнул Унче, сказал:

— Садись рядом, перетолмачивать будешь…

Когда Унча уселся, сел рядом с ним.

Уселись Серик со Звягой, и только после этого стал рассаживаться остальной народ. Серик обратил внимание, что в первый круг уселись одни пожилые, да матерые мужики. Даже сын старейшины уселся во второй ряд. А молодежи даже шкур не постелили; они расселись прямо на притоптанной траве. Женщины разнесли деревянные чашки, и принялись наполнять их кумысом. Серик никогда не бывал в гостях у касогов, а потому чашу с кумысом принял несколько опасливо. Подавая пример, первым выпил старейшина. Горчак, Шарап и Звяга не дрогнувшей рукой поднесли чаши ко рту. Пришлось и Серику; напиток оказался кисловатым, с душком тухлятины, но Серика все-таки не стошнило. А после второй чаши — вроде как и приятно стало в ногах. Тем временем старейшина неспешно расспрашивал Горчака о трудностях пути. Слушать было трудно, потому как мало того, что Унча трещал, как сорока, еще и Горчак мешался. Только после четвертой чаши кумыса, старик осторожно спросил:

— А зачем идете?

Горчак буднично, раздельно выговорил:

— Пути разведываем…

У старика даже уши вытянулись, как у кота, услышавшего мышь в углу, а глаза настороженно засверкали. Он еще осторожнее спросил:

— А для чего пути разведываете?

— Торговать будем… — как бы между прочим, обронил Горчак и протянул свою чашу к женщине с бурдюком.

Старик вздохнул, медленно, с сожалением выговорил:

— У нас нет столько табунов и отар, чтобы покупать медные котлы, сабли, ножи, топоры… В прошлом году, на зимние кочевья приходили купцы из полдневной стороны — я целый табун лошадей и отару баранов отдал за медный котел. Хороший котел, на всю жизнь хватит, и внукам останется… Только теперь несколько лет надо табуны и отары копить, чтобы еще котел купить…

Горчак рассмеялся, сказал, осушив чашу:

— Во всех палатках котлы будут! Мы дешево будем продавать…

У Серика уже основательно шумело в голове, и он перестал прислушиваться к разговору Горчака со старцем. После восьмой чаши кумыса, у него в голове уже шумело почти так же, как от двух чаш доброго меду. Наконец поспели бараньи туши. Несколько юношей побежали к кострам, притащили жареху за обугленные палки. Горчак, уже заплетающимся языком сказал:

— Вертелы тоже у вас будут железные!

Старик скептически покачал головой, сказал что-то, Унча перетолмачил:

— Сомневается нойон, что есть такая страна, где железо дешевле дерева…

Серик поразился, сколько могут съедать люди. Баранов все подтаскивали и подтаскивали, от пирующих во все стороны разлетались кости, громадные собаки уже не дрались из-за костей, а лениво их подбирали, и не торопясь обгладывали. Бурдюки с кумысом тоже то и дело подносили. Народ то и дело срывался с места, и отбегал чуть в сторонку. После того, как Серик и сам раз пять сбегал по нужде, он вдруг пьяно рассмеялся, представив, как к ночи невеликий холмик, на котором стояло стойбище, снимется, и поплывет, будто ладья. Однако ночь только медленно наползала, а народ уже валился тут же, где сидели, и засыпал. Только самые выносливые еще доедали и допивали. Горчак уже спал в обнимку с Шарапом, рядом посапывал Звяга, пристроив голову на сапог Шарапа. Серик решил, что незачем искать какой-то другой ночлег, и завалился на баранью шкуру, на которой сидел. На рассвете, продрав глаза, он увидел тяжко зевающего Горчака, сказал раздраженно:

— Разве ж можно столько жрать?!

Горчак почесался, сказал:

— А они мясо едят только по праздникам. Вот и добрый гость у них — ба-альшой праздник…

— А остальное время, чем питаются? — изумленно спросил Серик.

— Сыром да молоком… От них, сам понимаешь, большой сытости не бывает…

Серик спросил:

— И што, сегодня опять пир будет?

— Конечно. Щас поднимутся, нужду справят, и опять начнется. Глянь, женщины уже костры запаливают…

Серик пробормотал:

— Помоги Перун… Горчак, ты заранее скажи, чего еще ждать?