Полночный путь
Шрифт:
— Четверых хватит, чтоб добычу принести?
— Хва-атит… — протянул Шарап. — Олениху подстрелил…
Гвоздило повернулся к своим, сказал устало:
— Четверо пойдут с Шарапом, остальные — дрова собирать… Пока кони пасутся, еще и поспать надо успеть…
Все еще опасаясь погони, костры запалили под кронами двух могучих дубов, стоящих рядышком на опушке; дымы костров без следа рассеивались пышными кронами. Вскоре потянуло приятным духом жареной оленины. Никто не озаботился захватить соли — все старались набрать побольше оружия в предчувствии
Далеко за полдень Гвоздило разбудил дружину, кони уже не паслись, а отдыхали подремывая, многие лежали на земле, отдыхая от изнурительной ночной скачки. Бывалые воины молча, не перекинувшись ни единым словом, взнуздали лошадей, расселись по седлам, Гвоздило оглядел строй, и молча махнул рукой. Торная дорога заросла травой; видать за все время осады Киева по ней никто не проезжал. Слева изредка блестела вода Десны, леса потянулись дремучие. Когда с правого берега в Десну пал ручей, Шарап натянул поводья, рядом остановились и Звяга с Батутой. Мимо них проходила дружина, каждый воин взмахивал рукой и желал удачи. За время осады успело сложиться крепкое боевое братство. Гвоздило остановился, спросил:
— Куда теперь?
Шарап пожал плечами:
— Тут неподалеку наш знакомец, волхв, проживает — пока у него отсидимся. А там видно будет…
Гвоздило что-то хотел сказать, но махнул рукой, и молча поскакал вслед дружине. Шарап поглядел ему вслед, проговорил:
— Хороший человек, и воин хороший… Ну, ладно… Тут где-то брод был… Поди не перекатило его на другое место с прошлой осени?..
Звяга хмуро пробурчал:
— Который год этим бродом ходим, а ты все опасаешься, не перекатило ли его куда…
Батута сидел молча, нахохлившись — он уже жалел, что струсил, и бежал из города, оставив семью и мальчишек подмастерьев на громадного, рассудительного, но шибко уж тугодумного Ярца.
Брод нашли быстро. К исходу лета Десна обмелела так, что коням лишь по брюхо было. В сумерках были уже возле избы волхва. Чурило стоял у дверей избы и молча смотрел, как всадники подъезжают, тяжело слезают с коней. Когда вразнобой поздоровались, Чурило, не отвечая на приветствие, коротко спросил:
— Бились?
Шарап вздохнул тяжко:
— Бились…
— Сколько приступов отбили?
— Один всего — первый наскок…
— Вояки… — презрительно бросил волхв. — Где ночевать-то будете?
— На сеновале… Где ж еще? — удивился Шарап. — Ты только дай нам, чем укрываться, а то скоро ночи прохладными станут…
— Ладно, идите искупнитесь, а то разит от вас потом конским за версту, а я пока спроворю чего поесть.
И сами накупаться успели, и коней искупали, пока волхв на свежем воздухе под дубом не спеша выставлял снедь на стол. Как водится, посреди стола красовался вместительный жбан с медом. Пустив коней пастись на лужайку, расселись за столом. Разлив ковшом мед по деревянным
— За павших… Пусть земля им будет пухом… — никто не удивился, что волхв помянул христианской присказкой. Да и чего удивляться, если на стенах Киева пали почти что одни христиане.
Все эхом откликнулись:
— За павших… Пусть земля им будет пухом… — и принялись за лесную снедь волхва.
Сначала похлебали наваристой ушицы, из трех пород рыб, потом той же рыбешки, но уже запеченной в тесте, заели все жареными грибами, закусили малиной с молоком, и после этого всерьез приступили к жбану.
Разливая мед по чашам, волхв спросил:
— Што дальше делать-то будете?
Шарап пожал плечами:
— А што делать? Отсидимся у тебя до зимы, у Рюриковых вояк злоба поуляжется, да по домам вернемся… Дворы на Киеве, там и все нажитое в захоронках…
Волхв сел на свое место, взял чашу, сказал тихо:
— Не будет больше покою на Киеве. Рюрик неправдой Киев себе взял, теперь начнут сгонять друг друга; одна неправда тянет за собой другие. На помощь себе Рюрик латинян призовет, и будут править Киевом папежники. Кроме привычной дани, будут еще и десятину драть — и впадет Киев в нищету и убогость.
Шарап покрутил головой, проговорил нерешительно:
— Мы ж христиане, и они христиане…
— Ты ж еще не христианин… — волхв усмехнулся.
— Долго ли окреститься! — вокликнул Шарап.
— Окреститься не долго… — раздумчиво протянул волхв. — Только станешь ли ты от этого христианином? Нас христиане язычниками прозывают, а велика ли разница наших вер? У нас — Ярило, Бог Отец, творец всего сущего. У христиан — тоже Бог Отец, творец всего сущего. У нас — второстепенные боги-покровители. У них — святые, тоже покровители всяких дел человеческих. Однако ж, нас, волхвов, свои христиане уже которую сотню лет изводят, теперь папежники придут — последних изведут.
— Што ж делать-то нам? — растерянно протянул Шарап.
— А сразу в латинян креститься! Да толку будет чуть. Князья теперь Киев каждый год друг у друга будут дергать; вот и сложите вы буйные головушки в чужой драке. Сами ж говорили, что ушли из дружинников потому, что в усобицах не захотели русскую кровь проливать…
Шарап опустил голову, задумался. Батута растерянно проговорил:
— Присоветуй что-нибудь, Чурило! Ты ж волхв!
— Одно могу посоветовать — уходите в Северские земли.
Звяга оживился:
— А это мысль! До Северских земель даже половцы сроду не добирались… — Звяга вскинул чашу, рявкнул: — За Северские земли! — и одним духом опорожнил посудину.
Шарап с видимым удовольствием долго цедил мед из своей чаши, наконец, поставил ее на стол, сказал задумчиво:
— Звяга, помнишь, когда прошлым летом с Реутом ходили, он про какую-то Москву сказывал? Еще говорил, что сам бы там с радостью поселился? Сказывал, для купца лучше места жительства не найти — в любой край земли оттуда дорога есть; либо реками, либо посуху…