Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7
Шрифт:
{06237}
Идет он, значит, из Курнева, и понесла его нелегкая бродом. Человек, значит, выпивши, не в своем уме, полез сдуру в воду, а его с ног сшибло и зачало вертеть, как щепку. Кричит благим матом, а тут я с Ляксандрой... Чего такое? По какому случаю человек кричит? Видим, тонет... Что тут делать? Бросай, кричу, Ляксандра, к шуту гармонию, мужика спасать! Лезем прямо, как есть, а там вертит и крутит, вертит и крутит - спаси, царица небесная! Попали в самую вертячую... Он его за рубаху, я за волосья. Тут прочий народ, который увидел, бежит на берег, крик подняли... каждому спасать душу желается... Замучились, Егор Макарыч! Не подоспей мы вовремя, совсем бы утоп ради праздника... - Как тебя звать?
– спрашивает писарь утопленника.
– Какого происхождения? Тот бессмысленно поводит глазами и молчит. - Очумел!
– говорит Анисим.
– И как не очуметь? Почитай, полное брюхо воды. Милый человек, как тебя знать? Молчит! Какая в нем жизнь? Видимость одна, а душа небось наполовину вышла... Экое горе ради праздника! Что тут прикажешь делать? Помрет, чего доброго... Погляди, как рожа-то посинела! - Послушай, ты!
– кричит писарь, трепля утопленника за плечо.
– Ты! Отвечай, тебе говорю! Какого ты происхождения? Молчишь, словно тебе весь мозух в голове водой залило. Ты! - Это за семь-то рублей?
– бормочет утопленник.
– Поди ты, говорю, к псу... Мы не желаем... - Чего ты не желаешь? Отвечай явственно! Утопленник молчит и, дрожа всем телом от холода, стучит зубами. - Одно только звание, что живой, - говорит Анисим, - а поглядеть, так и на человека не похож. Капель бы ему каких... - Капель...
– передразнивает писарь.
– Какие тут капли?
{06238}
– Не толпитесь, не толпитесь, - бормочет он.
– Которые лишние, уходите! Поехали за урядником? А вы бы уходили, Герасим Алпатыч, - обращается он к старшине.
– Вы назюзюкались, и в вашем интересном положении самое лучшее теперь сидеть дома. Старшина неопределенно шевелит пальцами и, желая что-то сказать, так надувает лицо, что оно того и гляди лопнет и разлетится во все стороны. - Ну, клади его, - кричит писарь, когда приносят рогожу.
– Берите за руки и за ноги. Вот так. Теперь кладите. - Поди ты, говорю, к псу, - бормочет утопленник, не сопротивляясь и как бы не замечая, что его поднимают и кладут на рогожу.
– Мы не желаем. - Ничего, ничего, друг, - говорит ему писарь, - не пужайся. Мы тебя малость покачаем и, бог даст, придешь в чувство. Сейчас приедет урядник и составит протокол на основании существующих законов. Качай! Господи благослови! Восемь дюжих мужиков, в том числе и сотский Анисим, берутся за углы рогожи; сначала они качают нерешительно, как бы не веря в свои силы, потом же, войдя мало-помалу во вкус, придают своим лицам зверское, сосредоточенное выражение и качают с жадностью и с азартом. Они вытягиваются, становятся на цыпочки, подпрыгивают, точно хотят вместе с утопленником взлететь на небо. - Рраз! раз! раз! раз! Вокруг них бегает куцый писарь и, вытягиваясь изо всех сил, чтобы достать руками рогожу, кричит не своим голосом: - Шибче! Шибче! Все сразу, в такт! Раз! раз! Анисим, не отставай, прошу тебя убедительно! Раз! Во время короткой передышки из рогожи показываются всклокоченная голова и бледное лицо с выражением недоумения, ужаса и физической боли, но тотчас исчезают, потому что рогожа вновь летит вверх направо, стремительно опускается вниз и с треском взлетает вверх налево. Толпа зрителей издает одобрительные звуки: - Так его! Потрудитесь для души! Спасибо! - Молодчина, Егор Макарыч! Потрудись для души, - это правильно!
{06239}
– А уж мы его, братцы, так не отпустим! Как, значит, станет на ноги, в ум придет, - ставь ведро за труды! - Ах, в рот те дышло с маком! Гляди-кась, братцы, шмелевская барыня с приказчиком едет. Так и есть. Приказчик в шляпе. Около толпы останавливается коляска, в которой сидит полная пожилая дама, в pince-nez и с пестрым зонтиком; спиной к ней, на козлах, рядом с кучером, сидит приказчик - молодой человек, в соломенной шляпе. У барыни лицо испугано. - Что такое?
– спрашивает она.
– Что это делают? - Утоплого человека откачиваем! С праздником! Маленько выпивши, потому, собственно, такое дело - нынче поперек всей деревни с образами ходили! Праздник! - Боже мой!
– ужасается барыня.
– Они утопленника откачивают! Что же это такое? Этьен, - обращается она к приказчику, - подите, ради бога, скажите им, чтобы они не смели этого делать. Они уморят его! Откачивать - это предрассудок! Нужно растирать и искусственное дыхание. Идите, я вас прошу! Этьен прыгает с козел и направляется к качающим. Вид у него строгий. - Что вы делаете?
– кричит он сердито.
– Нешто можно человека откачивать? - А то как же его?
– спрашивает писарь.
– Ведь он утоплый! - Так что же, что утоплый? Обмерших от утонутия надо не откачивать, а растирать. Так в каждом календаре написано. Будет вам, бросьте! Писарь конфузливо пожимает плечами и отходит в сторону. Качающие кладут рогожу на землю и удивленно глядят то на барыню, то на Этьена. Утопленник уже с закрытыми глазами лежит на спине и тяжело дышит. - Пьяницы!
– сердится Этьен. - Милый человек!
– говорит Анисим, запыхавшись и прижимая руку к сердцу.
– Степан Иваныч! Зачем такие слова? Нешто мы свиньи, не понимаем? - Не смей качать! Растирать нужно! Берите его, растирайте! Раздевайте скорей! - Ребята, растирать!
{06240}
Утопленника раздевают и под руководством Этьена начинают растирать. Барыня, не желающая видеть голого мужика, отъезжает поодаль. - Этьен!
– стонет она.
– Этьен! Подите сюда! Вы знаете, как делается искусственное дыхание? Нужно переворачивать с боку на бок и давить грудь и живот. - Поворачивайте его с боку на бок!
– говорит Этьен, возвращаясь от барыни к толпе.
– Да живот ему давите, только полегче. Писарь, которому после кипучей, энергической деятельности становится как-то не по себе, подходит к утопленнику и тоже принимается растирать. - Старайтесь, братцы, убедительно вас прошу!
– говорит он.
– Убедительно вас прошу! - Этьен!
– стонет барыня.
– Подите сюда! Давайте ему нюхать жженые перья и щекочите... Велите щекотать! Скорей, ради бога! Проходит пять, десять минут... Барыня глядит на толпу и видит внутри ее сильное движение. Слышно, как пыхтят работающие мужики и как распоряжаются Этьен и писарь. Пахнет жжеными перьями и спиртом. Проходит еще десять минут, а работа все продолжается. Но вот, наконец, толпа расступается, и из нее выходит красный и вспотевший Этьен. За ним идет Анисим. - Надо было бы с самого начала растирать, - говорит Этьен.
– Теперь уж ничего не поделаешь. - Где уж тут поделать, Степан Иваныч!
– вздыхает Анисим.
– Поздно захватили! - Ну, что?
– спрашивает барыня.
– Жив? - Нет, помер, царство ему небесное, - вздыхает Анисим, крестясь.
– О ту пору, как из воды вытащили, движимость в нем была и глаза раскрывши, а теперича закоченел весь. - Как жаль! - Значит, планида ему такая, чтоб не на суше, а в воде смерть принять. На чаек бы с вашей милости! Этьен вскакивает на козла, и кучер, оглянувшись на толпу, которая сторонится от мертвого тела, бьет по лошадям. Коляска катит дальше.
{06241}
НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ
– У тебя, извозчик, сердце вымазано дегтем. Ты, братец, никогда не был влюблен, а потому тебе не понять моей психики. Этому дождю не потушить пожара души моей, как пожарной команде не потушить солнца. Чёрт возьми, как я поэтически выражаюсь! Ведь ты, извозчик, не поэт? - Никак нет. - Ну вот видишь ли... Жирков нащупал наконец у себя в кармане портмоне и стал расплачиваться. - Договорились мы с тобой, друже, за рубль с четвертаком. Получай гонорарий. Вот тебе руб, вот три гривенника. Пятачец прибавки. Прощай и помни обо мне. Впрочем, сначала снеси эту корзину и поставь на крыльцо. Поосторожней, в корзине бальное платье женщины, которую я люблю больше жизни. Извозчик вздохнул и неохотно слез с козел. Балансируя в потемках и шлепая по грязи, он дотащил корзину до крыльца и опустил ее на ступени. - Ну, пого-ода!
– проворчал он укоризненно и, крякнув со вздохом, издав носом всхлипывающий звук, неохотно взобрался на козла. Он чмокнул губами, и лошаденка его нерешительно зашлепала по грязи. - Кажется, со мною всё, что нужно, - рассуждал Жирков, шаря рукой по косяку и ища звонка.
– Надя просила заехать к модистке и взять платье - есть, просила конфет и сыру - есть, букет - есть. "Привет тебе, приют священный..." - запел он.
– Но где же, чёрт возьми, звонок? Жирков находился в благодушном состоянии человека, который недавно поужинал, хорошо выпил и отлично знает, что завтра ему не нужно рано вставать. К тому же после полуторачасовой езды из города по грязи
{06242}
и под дождем его ожидали тепло и молодая женщина... Приятно озябнуть и промокнуть, если знаешь, что сейчас согреешься. Жирков поймал в потемках шишечку звонка и дернул два раза. За дверью послышались шаги. - Это вы, Дмитрий Григорич?
– спросил женский шёпот. - Я, восхитительная Дуняша!
– ответил Жирков.
– Отворяйте скорее, а то я промокаю до костей. - Ах, боже мой!
– зашептала встревоженно Дуняша, отворяя дверь.
– Не говорите так громко и не стучите ногами. Ведь барин из Парижа приехал! Нынче под вечер вернулся! При слове "барин"
– подумал он, прислушиваясь, с какою осторожностью Дуняша запирала дверь и уходила назад по коридорчику.
– Что же это такое? Это значит - поворачивай назад оглобли? Merci, не ожидал!" И ему стало вдруг смешно и весело. Его поездка к ней из города на дачу, в глубокую ночь и под проливным дождем, казалась ему забавным приключением; теперь же, когда он нарвался на мужа, это приключение стало казаться ему еще курьезнее. - Презанимательная история, ей-богу!
– сказал он себе вслух.
– Куда же я теперь денусь? Назад ехать? Шел дождь, и от сильного ветра шумели деревья, но в потемках не видно было ни дождя, ни деревьев. Точно посмеиваясь и ехидно поддразнивая, в канавках и в водосточных трубах журчала вода. Крыльцо, на котором стоял Жирков, не имело навеса, так что тот в самом деле стал промокать. "И как нарочно принесло его именно в такую погоду, - думал он, смеясь.
– Черт бы побрал всех мужей!" С Надеждой Осиповной начался у него роман месяц тому назад, но мужа ее он еще не знал. Ему было только известно, что муж ее родом француз, фамилия его Буазо и что занимается он комиссионерством. Судя по фотографии, которую видел Жирков, это был дюжинный буржуа лет сорока, с усатой, франко-солдатской рожей,
{06243}
глядя на которую почему-то так и хочется потрепать за усы и за бородку а la Napolйon и спросить: "Ну, что новенького, г. сержант?" Шлепая по жидкой грязи и спотыкаясь, Жирков отошел несколько в сторону и крикнул: - Извозчик! Изво-зчик!!! Ответа не последовало. - Ни гласа, ни воздыхания, - проворчал Жирков, возвращаясь ощупью к крыльцу.
– Своего извозчика услал, а тут и днем-то извозчиков не найдешь. Ну, положение! Придется до утра ждать! Чёрт подери, корзина промокнет и платье изгадится. Двести рублей стоит... Ну, положение! Раздумывая, куда бы спрятаться с корзиной от дождя, Жирков вспомнил, что на краю дачного поселка у танцевального круга есть будка для музыкантов. - Нешто пойти в будку?
– спросил он себя.
– Идея! Но дотащу ли я корзину? Громоздкая, проклятая... Сыр и букет можно к чёрту. Он поднял корзину, по тотчас же вспомнил, что, пока он дойдет до будки, корзина успеет промокнуть пять раз. - Ну, задача!
– засмеялся он.
– Батюшки, вода за шею потекла! Бррр... Промок, озяб, пьян, извозчика нет... недостает только, чтобы муж выскочил на улицу и отколотил меня палкой. Но что же, однако, делать? Нельзя тут до утра стоять, да и к чёрту платье пропадет... Вот что... Я позвоню еще раз и сдам Дуняше вещи, а сам пойду в будку. Жирков осторожно позвонил. Через минуту за дверью послышались шаги и в замочной скважине мелькнул свет. - Кто издесь?
– спросил хриплый мужской голос с нерусским акцентом. "Батюшки, должно быть, муж, - подумал Жирков. - Надо соврать что-нибудь..." - Послушайте, - спросил он, - это дача Злючкина? - Чегт возми, никакой Злюшкин издесь нет. Убигайтесь к чегту з вашей Злюшкин! Жирков почему-то сконфузился, виновато кашлянул и отошел от крыльца. Наступив в лужу и набрав в калошу, он сердито плюнул, но тотчас же опять засмеялся. Приключение его с каждою минутою становилось
{06244}
всё курьезнее и курьезнее. Он с особенным удовольствием думал о том, как завтра он будет описывать приятелям и самой Наде свое приключение, как передразнит голос мужа и всхлипыванье калош... Приятели, наверное, будут рвать животы от смеха. "Одно только подло: платье промокнет!
– думал он. - Не будь этого платья, я давно бы уже в будке спал". Он сел на корзину, чтобы заслонить ее собою от дождя, но с его промокшей крылатки и со шляпы потекло сильнее, чем с неба. - Тьфу, чтоб тебя чёрт взял! Простояв полчаса на дожде, Жирков вспомнил о своем здоровье. "Этак, чего доброго, горячку схватишь, - подумал он.
– Удивительное положение! Нешто еще раз позвонить? А? Честное слово, позвоню... Если муж отворит, то совру что-нибудь и отдам ему платье... Не до утра же мне здесь сидеть! Э, была не была! Звони!" В школьническом задоре, показывая двери и потемкам язык. Жирков дернул за шишечку. Прошла минута в молчании; он еще раз дернул. - Кто издесь?
– спросил сердитый голос с акцентом. - Здесь m-me Буазо живет?
– спросил почтительно Жирков. - А-а? Какому чегту вам надо? - Модистка m-me Катишь прислала г-же Буазо платье. Извините, что так поздно. Дело в том, что г-жа Буазо просила прислать платье как можно скорее... к утру... Я выехал из города вечером, но... погода отвратительная... едва доехал... Я не... Жирков не договорил, потому что перед ним отворилась дверь и на пороге, при колеблющемся свете лампочки, предстал пред ним m-r Буазо, точно такой же, как и на карточке, с солдатской рожей и с длинными усами; впрочем, на карточке он был изображен франтом, теперь же стоял в одной сорочке. - Я не стал бы вас беспокоить, - продолжал Жирков, - но m-me Буазо просила прислать платье как можно скорее. Я брат m-me Катишь... и... и к тому же погода отвратительная. - Карьошо, - сказал Буазо, угрюмо двигая бровями и принимая корзину.
– Блягодарите ваш сестра.
{06245}
Моя жена сегодня до первой час ждала платье. Ей обещал привезти его какой-то мусье. - Также вот потрудитесь передать сыр и букет, которые ваша супруга забыла у m-me Катишь. Буазо принял сыр и букет, понюхал то и другое и, не запирая двери, остановился в ожидательной позе. Он глядел на Жиркова, а Жирков на него. Прошла минута в молчании. Жирков вспомнил своих приятелей, которым будет завтра рассказывать о своем приключении, и ему захотелось в довершение курьеза устроить какую-нибудь штуку посмешнее. Но штука не придумывалась, а француз стоял и ждал, когда он уйдет. - Ужасная погода, - пробормотал Жирков.
– Темно, грязно и мокро. Я весь промок. - Да, monsieur, вы завсем мокрый. - И к тому же мой извозчик уехал. Не знаю, куда деваться. Вы были бы очень любезны, если бы позволили мне побыть здесь в сенях, пока пройдет дождь. - A? Bien, monsieur. Вы снимайте калоши и идите сюда. Это ничво, можно. Француз запер дверь и ввел Жиркова в маленькую, очень знакомую залу. В зале было всё по-старому, только на столе стояла бутылка с красным вином и на стульях, поставленных в ряд среди залы, лежал узенький, тощенький матрасик. - Холодно, - сказал Буазо, ставя на стол лампу.
– Я только вчера приехал из Париж. Везде карьошо, тепло, а тут в Расея холод и эти кумыри... крамори... les cousins. Проклятый кузаются. Буазо налил полстакана вина, сделал очень сердитое лицо и выпил. - Всю ночь не спал, - сказал он, садясь на матрасик. - Les cousins и какой-то скотин всё звонит, спрашивает Злюшкин. И француз умолк и поник головою, вероятно, в ожидании, когда пройдет дождь. Жирков почел долгом приличия поговорить с ним. - Вы, значит, были в Париже в очень интересное время, - сказал он.
– При вас Буланже в отставку вышел.
{06246}
Далее Жирков поговорил про Греви, Деруледа, Зола, и мог убедиться, что эти имена француз слышал от него только впервые. В Париже он знал только несколько торговых фирм и свою tante m-me Blesser и больше никого. Разговор о политике и литературе кончился тем, что Буазо еще раз сделал сердитое лицо, выпил вина и разлегся во всю свою длину на тощеньком матрасике. "Ну, права этого супруга, вероятно, не особенно широки, - думал Жирков.
– Чёрт знает что за матрац!" Француз закрыл глаза; пролежав покойно с четверть часа, он вдруг вскочил и тупо, точно ничего не понимая, уставился своими оловянными глазами на гостя, потом сделал сердитое лицо и выпил вина. - Проклятый кумари, - проворчал они, потерев одной шершавой ногой о другую, вышел в соседнюю комнату. Жирков слышал, как он разбудил кого-то и сказал: - Il y lа un monsieur roux, qui t'a apportй une robe. Скоро он вернулся и еще раз приложился к бутылке. - Сейшац жена выйдет, - сказал он, зевая.
– Я понимаю, вам деньги нужно? "Час от часу не легче, - думал Жирков.
– Прекурьезно! Сейчас выйдет Надежда Осиповна. Конечно, сделаю вид, что не знаю ее". Послышалось шуршание юбок, отворилась слегка дверь, и Жирков увидел знакомую кудрявую головку с заспанными щеками и глазами. - Кто от m-me Катишь?
– спросила Надежда Осиповна, но тотчас же, узнав Жиркова, вскрикнула, засмеялась и вошла в залу.
– Это ты?
– спросила она. - Что это за комедия? Да откуда ты такой грязный? Жирков покраснел, сделал строгие глаза и, решительно не зная, как держать себя, покосился на Буазо. - Ах, понимаю!
– догадалась барыня.
– Ты, вероятно, Жака испугался? Забыла я предупредить Дуняшу... Вы знакомы? Это мой муж Жак, а это Степан Андреич... Платье привез? Ну, merci, друг... Пойдем же, а то я спать хочу. А ты, Жак, спи...
– сказала она мужу. - Ты устал в дороге.