Полное собрание сочинений. Том 25
Шрифт:
И не скверны ли вс эти правила учтивости, если они не относятся ко всмъ людямъ? Не есть ли то, что мы называемъ учтивостью, обманъ, и скверный обманъ?
Спрашиваютъ:
Что ужасне: скотскійпадежъ для скотопромышленниковъ или творительныйдля гимназистовъ?
Просятъ отвтить на слдующіе вопросы:
Почему Устюша, Маша, Алена, Петръ и пр. должны печь, варить, мести, выносить, подавать... а господа сть, жрать, сорить, длать нечистоты и опять кушать?
Скоро ли наступитъ то время, что женщины будутъ равноправны съ мущинами?
Какая бы была разница, если бы Илья <и Головинъ> не бгалъ за лисицами и волками, а лисицы и волки бгали бы сами по себ, а Илья <и Головинъ> бгалъ бы по дорожк отъ флигеля до дома? Никакой, кром удобства и спокойствія лошадей.
Каких лет следует жениться и выходить замуж? 71
Такихъ лтъ, чтобы не успть влюбиться ни въ кого, прежде чмъ въ свою жену или мужа. 72
Вс люди
Левъ Николаевичъ — старый хрнъ.
Софья Андреевна — красная слива.
M-me Seuron — кукуруза.
Князь Урусовъ — свекла.
Татьяна Андреевна — стручковый перецъ.
Александръ Михайловичъ — турецкій бобъ.
Таня — желтая слива.
Сережа — недосплая антоновка.
Илюша — турецкій огурецъ.
Alcide — буравинка.
Ольга Дмитріевна — черная смородина.
Little 73 Маша — блая смородина.
Big 74 Маша — вишня.
Миша Иславинъ — черника.
Екатерина Николаевна — морошка.
Вра — кизилъ.
Лазаревъ — гнилая дыня.
Леля — корнишонъ.
** [РЕЧЬ О НАРОДНЫХ ИЗДАНИЯХ.]
Вотъ что: давно уже — какъ я запомню — лтъ 30, завелись люди, которые занимаются тмъ, чтобы сочинять, переводить и издавать книги для грамотнаго простонародья, — т. е. для тхъ людей, которые и по малограмотности и по тому обществу, въ которомъ они живутъ, и по бдности не могутъ выбирать книги, а читаютъ т, которыя попадаютъ имъ въ руки. Людей, такихъ издателей, — было довольно много и прежде — особенно развелось ихъ много посл воли, и съ каждымъ годомъ, по мр того, какъ увеличивалось число грамотныхъ, увеличивалось и число сочинителей, переводчиковъ и издателей, и теперь дошло до огромнаго количества. Сочинителей, составителей, издателей народныхъ книгъ теперь бездна, но какъ было и прежде, такъ и теперь еще не установилось правильное отношеніе между читателями изъ бднаго народа и сочинителями и издателями. Какъ прежде чувствовалось, что тутъ что-то не то, такъ и теперь, несмотря на то, что масса книгъ издается для народа, чувствуется, что если не вс эти книги, то большинство не то, что сочинители, составители и издатели не достигают того, чего хотятъ, и читатели изъ народа не получаютъ того, чего хотятъ.
Нельзя ли поправить это дло?
Прежде чмъ говорить о томъ, какъ, я думаю, можно попытаться поправить это дло, надо уяснить себ хорошенько и самое дло и въ чемъ оно состоитъ.
<Дло это, по моему, самое важное въ мір, которому только можетъ разумный человкъ посвятить свои силы. Дло — въ духовномъ общеніи людей. Дло въ распространеніи свта истины. Дло — въ единеніи людей около единой истины.
Дло это состоитъ изъ двухъ дятельностей: изъ желанія людей, знающихъ больше другихъ, сообщить свои знанія не знающимъ и изъ желанія незнающихъ узнать.>
Дло несомннно состоитъ въ томъ, что одни люди, знающіе, богатые и переполненные знаніемъ, желаютъ сообщить это свое знаніе другимъ — лишеннымъ его. <Съ другой стороны> и незнающіе ничего или очень мало люди сидятъ съ раскрытыми на всякое знаніе ртами и готовы проглотить все, что имъ дадутъ. Чего же казалось бы лучше? Люди просвщенные хотятъ подлиться съ другими, да еще такимъ добромъ, которое не уменьшается отъ того, что его раздаютъ другимъ. Казалось бы, только пожелай длиться просвщенные, и голодные будутъ довольны. А въ дл передачи знающимъ знаній выходитъ совсмъ не то. Сытые не знаютъ, что давать, пробуютъ то то, то другое, и голодные, несмотря на свой голодъ, отворачиваютъ носы отъ того, что имъ предлагаютъ. Отчего это такъ? Я вижу только три причины: одна, что сытые не накормить хотятъ голоднаго, а хотятъ настроить голоднаго извстнымъ, для сытыхъ выгоднымъ образомъ; другая, что сытые не хотятъ давать того, что точно ихъ питаетъ, а даютъ только ошурки, которые и собаки не дятъ; третья, что сытые совсмъ не такъ сыты, какъ они сами воображаютъ, а только надуты, и пища-то ихъ самихъ не хороша. 75
Только этими тремя причинами можно объяснить т неудачи, которыя до сихъ поръ всегда сопутствовали попыткамъ изданія народныхъ книгъ.
По разрядамъ этихъ причинъ можно подраздлить вс неудачныя, издававшіяся и издающіяся до сихъ поръ книги.
Одни не знанія хотятъ сообщить народу, а хотятъ возбудить въ нихъ извстное настроеніе, почему нибудь желательное для издателей. Это вс 2-й, 3-й и 10-й руки религіозныя изданія — монастырей, Исакіевскаго собора, Петровскаго монастыря, Пашковскія, распространенія душеполезныхъ и т. п. Вс книги эти не передаютъ никакихъ знаній и не захватываютъ интереса читателя — потому именно, что авторы ихъ не передаютъ тхъ основъ, которыя привели ихъ къ извстному настроенію, а прямо <и большею частью бездарно и глупо> передаютъ самое настроеніе. Лучшимъ образцомъ этаго страннаго уклоненія отъ цли и совершенной безполезности могутъ служить Пашковскія изданія, — какъ умирающему сказали: «Кровь Христа спасла тебя», и онъ обрадовался и умеръ счастливый и т. п. <Надо передать народу въ книг т основы, то ученіе, которое приводитъ къ такому настроенію, а не самое настроеніе.> Ошибка всхъ этаго рода книгъ въ томъ, что <извстное такое или иное религіозное настроеніе, вытекающее изъ чтенія священнаго Писанія,> можетъ быть передаваемо только художественнымъ произведеніемъ, не есть дло знанія, которое можетъ быть передаваемо книгой, но есть дло жизни. — Все же, что можетъ быть передаваемо книгой, есть самое священное писаніе Отцевъ церкви, религіозныя изслдованія, а не настроеніе; настроеніе можетъ быть передаваемо только
Другой разрядъ книгъ, и самый большой, это ошурки— та пища, которая не годится сытымъ, — «отдать ее голоднымъ». Къ этому разряду принадлежатъ, во первыхъ, вс Прсновскія изданія — Весельчаки разные, <стихотворныя пакости>, Похожденія Графаи, во вторыхъ, — отчего же не сказать правду, — все ршительно, все забракованное для насъ, сытыхъ. Вдь это не шутка, а каждому случалось слышать: я никуда не гожусь, не попробовать ли писать для народа? Въ этомъ разряд есть прямо книги, невольно попадающія въ народъ вслдствіи ходовъ народной книжной торговли, но большая часть сознательно пишется нами для народа, т. е. пишется людьми, забракованными для насъ, но для народа считающимися годными. — Въ этомъ отдл вся педагогическая народная литература — разныя исторіи и разсказы, — вс составленные тми людьми, которые очень хорошо знаютъ про себя и про которыхъ другіе знаютъ, что они для насъ не годятся, а для народа — нетолько сойдетъ, но даже прекрасно. Мы такъ привыкли къ этому, что для народа сойдетъ то, чего мы не димъ, что многіе, и я въ томъ числ, и не замчаемъ всю нелпость такого сужденія. То, что для насъ, десятковъ тысячъ, не годится, то годится для миліоновъ, которые теперь сидятъ съ разинутыми ртами, ожидая пищи. Да и не въ количеств главное дло, а въ томъ, при какихъ условіяхъ находимся мы, не признающіе годными для себя это кушанье, и въ какихъ условіяхъ они, для которыхъ мы признаемъ кушанье годнымъ? Мы, не признающіе этихъ ошурковъ, напитаны уже хорошо. Мы и учились, и здимъ, и языки знаемъ, и выборъ, и разборъ книгъ передъ нами; если мы и проглотили немножечко ядку, нашъ организмъ справится съ нимъ. А они, <голодные>, — двственны — ядокъ во всхъ формахъ — и лжи художественной, и фальши всякаго рода, и логическихъ ошибокъ — попадаетъ въ пустой желудокъ. Имъ — ничего: сойдетъ! Въ бочк меду такая грубая вещь, какъ ложка дегтя, испортитъ все дло, а въ дл духовномъ эта ложка дегтя еще мельче и еще ядовите. Ауербахъ, помню, сказалъ очень хорошо: для народа — самое лучшее, что только есть, — только оно одно годится. Точно также какъ для ребенка годится только самая лучшая <и нжная> пища.
Третій разрядъ книгъ — эта наша самая пища, но такая, которая годится намъ, сытымъ съ жиру, которая надуваетъ насъ, но не кормитъ и отъ которой, когда мы предлагаемъ ее народу, онъ тоже отворачивается. Эти книжки это: Пушкинъ, Жуковскій, Гоголь, Лермонтовъ, Некрасовъ, Тургеневъ, Толстой — съ прибавленіемъ историковъ и духовныхъ новйшихъ писателей — наша новая литература за послднее 50 лтіе. Мы питаемся этимъ, и намъ кажется, <что> это самая настоящая пища, а онъ не беретъ. Тутъ есть недоразумніе, и это-то приводитъ меня къ главной моей мысли, и поэтому объ этомъ надо поговорить поподробне.
Всегда ли это такъ было или только въ наше время, но вотъ что случилось теперь. Вс мы, образованные люди, очень образованы, и мы все знаемъ и не запнемся, или рдко, передъ какимъ нибудь именемъ великаго человка мысли и не скажемъ фразу, которая покажетъ, что мы ужъ давно хорошо знаемъ то, что сдлалъ этотъ человкъ, и повторять, что мы вс знаемъ, излишне. Но я теперь убдился, что изъ 10 случаевъ 9, если два собесдника упомянули о Сократ, о книг Іова, объ Аристотел, объ Эразм (несмотря на то, что прибавятъ: Ротердамскій), о Монтень, о Дант, Паскал, Лесинг и продолжаютъ говорить, предполагая, что оба знаютъ то, о чемъ упомянули, подразумвая извстныя мысли, что если ихъ спросить, что они подразумваютъ, они не будутъ знать — ни тотъ, ни другой. (Я по крайней мр былъ въ такомъ положеніи 1000 разъ.) Я убдился, что въ наше время мы, образованные люди, выработали (въ особенности школой) искусство притворяться, что мы знаемъ то, чего не знаемъ, длать видъ, что вся духовная работа человчества до насъ намъ извстна; выработалось искуство освободиться отъ необходимости знанія прошедшаго, и живемъ только крохотнымъ знаніемъ настоящей дятельности человческаго ума или послдняго — много, много — пятидесятилтія. У насъ выработалось искусство быть вполн невжественнымъ съ видомъ учености. Мы знаемъ десятыя, двадцатыя, уменьшенныя, исправленныя отраженія мыслей великихъ умовъ и совсмъ не знаемъ ихъ и считаемъ даже, что ихъ и не нужно знать. Что теперь, nous avons chang'e tout ca, 76 какъ говорилъ мнимый докторъ у Мольера, оправдываясь въ томъ, что печень оказалась не на той сторон, гд нужно. — Мы, образованные люди, ужасно озабочены о томъ, чтобы узнать, что въ прошломъ мсяц написано: такой-то и такіе-то нами любимые писатели или ученые въ Европ, мы считаемъ стыднымъ не знать того, что было написано ну двадцать, ну 30 лтъ тому назадъ, но дальше мы уже нейдемъ. Да и невозможно — некогда. Мы, какъ такой чудный географъ, который бы изучилъ вс ручейки и холмики своей волости, не иметъ понятія объ Амазонк, ркахъ и Монбланахъ всего міра, и воображаетъ, что знаетъ вс рки и горы. Я убдился, что мы извстными пріемами образованія, культурой заслоняемъ отъ себя всю огромную область истиннаго образованія и, копошась въ маленькомъ заколдованномъ кружк, очень часто открываемъ съ большимъ трудомъ и гордостью то, что давно открыто моряками. Мы стали ужасно невжественны. (Какъ ни странно сказать, вншнее класическое образованіе много способствовало этому. Голову даю на отсченіе, если хоть одинъ ученикъ классической гимназіи прочелъ для себя, для удовольствія, Ксенофонта или Цицерона, на которомъ его мучали 8 лтъ.)