Полное собрание сочинений. Том 26

Толстой Лев Николаевич

<Безъ земли подъ кореньями не могла бы вырости груша. Если вынуть землю изъ подъ нея, не будетъ груши, поэтому появленіе груши есть послдствіе дятельности земли.> Совстно распутывать такой нелпый софизмъ, но софизмъ этотъ, не смотря на свою нелпость, составляетъ догматъ вры, такъ называемыхъ ученыхъ нашего времени.

<Животное даже мы признаемъ живымъ только тогда, когда оно ⁴⁵⁶ какъ Буридановскій оселъ не можетъ взять одну или другую вязанку сна, и когда оно ⁴⁵⁷ можетъ выбрать.

Свобода, которую мы чувствуемъ въ себ

какъ самую жизнь, есть для насъ и призракъ всякой другой жизни. Безъ этаго сознанія свободы мы не имли бы понятія ни о какой другой жизни.>

То обстоятельство, что въ разумномъ сознаніи являются перерывы и прекращенія, происходящiя отъ вншнихъ причинъ, столь же мало доказываетъ то, что она есть произведете вншнихъ причинъ, какъ и то, что груша, выросшая на дерев, есть произведете земли подъ ея кореньями.

И чтобы вывести понятіе груши изъ земли, необходимо надо придумать сложную ми ологію происхожденія органическаго изъ неорганическаго, въ которомъ ничего не будетъ реальнаго, то самое, что длаетъ наука, стараясь показать возможность происхожденія органическаго изъ неорганическаго и разумнаго изъ животнаго.

Разсужденіе о томъ, что нарушеніе законовъ животнаго существованія нарушаетъ и жизнь, доказываетъ только то, что существованіе животнаго можетъ продолжаться безъ жизни, такъ же какъ и существованіе вещества можетъ продолжаться безъ существованія животнаго и что мы разсматриваемъ не жизнь, а сопутствующiя ей обстоятельства. Точно такъ же какъ, разсуждая о томъ, что перенесете земли изъ подъ корней груши въ другое мсто нарушило бы ростъ груши, доказываетъ только, что земля можетъ быть и безъ груши, и что мы разсматриваемъ не грушу, а землю.

Грушу мы разумли какъ растеніе, плодъ, произрастающій при извстныхъ условіяхъ; такъ же и жизнь мы разсматриваемъ какъ разумное сознаніе, являющееся при извстныхъ условіяхъ, и груша остается груша, и разумная жизнь остается жизнью, несмотря на ложныя разсужденія людей, толкующихъ объ земл для опредленія груши и о существованіи животнаго для опредленія жизни. Жизнь ни своя, ни чужая, никакая жизнь не мыслима безъ разумнаго сознанія, управляющаго матеріяльными условіями, тми самыми условіями, которымъ подчинено животное существованіе. Такъ какъ же можетъ опредленіе условій животнаго существованія опредлять жизнь, которая состоитъ въ управленіи ими?

И въ себ и въ другихъ существахъ мы понимаемъ жизнь только какъ подчиненiе закону, который находится въ насъ и составляетъ нашу жизнь.

Не только въ людяхъ, но даже животныхъ мы такъ понимаемъ жизнь. Въ себ мы признаемъ жизнь только до тхъ поръ, пока въ насъ есть возможность управлять своимъ животнымъ: какъ только мы въ бреду или спимъ, мы не сознаемъ себя живыми, и нтъ для насъ никакой жизни и вн насъ. Точно также жизнь въ другихъ людяхъ мы признали только до тхъ поръ, пока признаемъ за ними возможность подчиненія животнаго разумному сознанію.

Если лишенный дйствія всхъ своихъ членовъ человкъ въ состояніи подчинить свое животное своему разуму, мы признаемъ человка вполн живымъ и относимся къ нему какъ къ живому; но если человкъ находится въ простомъ или гюпнотическомъ сн, въ бреду, въ агоніи, въ бшенств и длаетъ самыя сильныя и быстрыя движенія, мы не относимся къ нему, какъ къ живому. Признаемъ живымъ только потому, что предполагаемъ невозможность того подчиненія, которое въ себ сознали признакомъ нашей жизни.

«Въ животномъ, а не въ разумномъ сознаніи, отвчаютъ люди нашего времени. То въ чемъ одномъ мы въ себ знаемъ жизнь, то, въ чемъ мы въ другихъ знаемъ жизнь, тотъ единственный

признакъ, по которому мы признаемъ жизнь не въ себ и въ другихъ, то, что властвуетъ надъ животною личностью, все это иллюзія, a дйствительно есть то, чего мы не могли бы знать, если бы у насъ не было этой иллюзіи. — Того мы не видимъ, а это видимъ», говорятъ они. Вдь это все равно, что если бы человкъ признавалъ иллюзіей самаго себя, а только тнъ, которую онъ можетъ видть, признавалъ бы действительно существующей.

Онъ бы не говорилъ, что на тни повторяются т движенія, которыя я длаю, а говорилъ бы, что я повторяю т движенія, которыя длаетъ тнь и то сознаніе длаемыхъ ими движеній называлъ бы иллюзіей.

Заблужденіе это удивительно, тмъ боле, что оно касается самаго важнаго для человка предмета, его жизни; но оно и происходитъ только отъ того, что оно касается этаго самаго важнаго предмета. Заблужденіе это въ той же своей сложной, квази-научной форм, въ которой оно представляется намъ, вдь есть ничто иное, какъ послдній, отчаянный и безумный крикъ животной личности, побораемой выросшимъ въ немъ разумнымъ сознаніемъ. Это муки родовъ и безумное сопротивленіе тому, что должно совершиться. Разсужденіе это безумно, но оно не можетъ быть инымъ, потому что это есть только крики отчаянія погибающей въ борьб животной личности.

Но мало этаго: человкъ убиваетъ себя. Люди, непризнающіе жизнь разумнаго сознанія, а въ животной личности, какъ нчто вполне понятное, говорятъ: человкъ убилъ себя. Если бы они дйствительно признавали разумное сознаніе человка иллюзіей, они бы никогда не решились сказать такія безсмысленныя, по ихъ взгляду на человека слова. Сказать, человкъ, животная личность убилъ себя, все равно, что сказать: стаканъ самъ разбилъ себя. Животное не можетъ убить себя, какъ стаканъ не можетъ себя разбить. Т животныя, которыя убиваютъ себя въ борьбе съ другими, только погибаютъ въ борьб, при чемъ смерть происходить безсознательно, отъ неправильнаго дйствія ихъ органа, противъ самихъ себя. И убиваютъ себя не они сами, a т очевидныя, матеріальныя условія, въ которыя они поставлены.

Но человкъ безъ всякой борьбы съ вншнимъ міромъ, безъ всякихъ видимыхъ матеріальныхъ причинъ убиваетъ себя только вслдствіи внутренней, известной каждому человку неудовлетворенности разумнаго я. Я — животное, хочетъ жить, но разумное я не удовлетворено, и разумное я велитъ животному я, полному жизни и требованій личности, убить самаго себя. И животное я покоряется и со страхомъ, и съ ужасомъ беретъ ножъ, пистолетъ, петлю, и длаетъ то, что прямо противоречить его закону жизни животной личности — убиваетъ себя.

Самоубійство и сознаніе возможности самоубійства самымъ грубымъ, но очевиднымъ образомъ, исключающимъ всякое сомннiе, показываетъ человку, въ какомъ изъ двухъ яживотнаго или разумнаго — истинная жизнь человка. Тогда какъ разумное яможетъ велть животной личности убить себя, животная личность, какъ бы сильно она ни заявляла въ человеке свои прав'a, ничего не можетъ противъ разумнаго я. Она не можетъ не только заставить разумное яуничтожить себя, какъ заставляетъ это делать разумное ясъ животнымъ; но не можетъ ни на мгновеніе изменить, остановить деятельность разумнаго я. Разумное яможетъ все сделать надъ животнымъ: можетъ заставить его не есть, не спать, не дышать даже, и делаетъ это.