Полное собрание сочинений. Том 26
Шрифт:
Животное яне можетъ надъ разумнымъ ничего. Все усилія животнаго япротивъ разумнаго обращаются только на себя, на животное я, и не затрогиваютъ даже разумнаго я. Животное яхочеть заставить разумное язабыть, не думать. И все, что оно делаетъ для этой цли: и вино, и суета и опіумъ, все губитъ только животное я, а разумное явсе помнитъ, все думаетъ. Въ чемъ же жизнь человека? Въ животномъ или разумномъ сознаніи?
Вдь разсужденія эти импозируютъ людямъ только потому, что много людей сошлись въ нихъ и выработали цлый научный жаргонъ для отстаиванья ихъ, но разсужденія эти такъ же жалки, нелепы и понятны, какъ и то, что мы безпрестанно слышимъ, отъ одного человека, находящагося въ процессе борьбы животнаго и разумнаго сознанія: несомненно одно то, что передо мной яблоко, а во рту слюни отъ желанія его съесть, остальное все мое знаніе о томъ, отчего произошло это яблоко и что мое отношеніе къ нему, это все иллюзія.
Но что бы не говорили люди, возведшіе въ теорію борьбу разумнаго сознанія, какъ бы ни старались они своими софизмами остановить ростъ этаго разумнаго сознанія и доказать людямъ, что его не существуетъ, а существуетъ одно животное, человкъ съ проснувшимся разумнымъ сознаніемъ не понималъ и не можетъ понимать жизнь иначе какъ подчиненіе животной личности разумному
* № 9. 458
Но если даже одни изъ людей, не имющихъ истиннаго пониманія жизни, тмъ или другимъ способомъ уврили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили себя, часто безсознательно, разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, т и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всхъ сторонъ неизбжныхъ страданій.
Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти, но страданія? Страданія вотъ что ужасно! — говорятъ они обыкновенно, подъ этимъ общимъ словомъ страданій смшивая три разные понятія о страданіяхъ: страданія свои тлесныя личныя, которыя собственно и составляютъ для нихъ главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.
Замчательное явленіе: утвержденіе о томъ, что утверждали стоики, что страданій нетъ, что страданія это суевріе, произведете нашего воображенія, утвержденіе это изъ себя выводить людей, боящихся страданій и утверждающихъ то, что это есть главное бедствіе жизни. Люди защищаютъ действительность страданій какъ какую-то драгоценность, какъ опору моего міросозерцанія, которую они [ни] за что не хотятъ и не могутъ уступить. И защищая свое представленіе о страданіяхъ, всегда <нарочно> смешиваютъ все три рода страданій: личныя животныя, страданія другихъ и нравственныя страданія, умышленно подменяя одно другимъ. Человекъ былъ богатъ, знатенъ и обеднелъ и попалъ въ такое положеніе, что 30 лтъ кормился въ проголодь, мерзъ, былъ унижаемъ и заболелъ и померъ подъ кучей камня.
Человека посадили въ тюрьму, и онъ пробылъ тамъ 30 летъ. Вагонъ въ 6 тысячъ пудовъ, упавъ, навалился на человека и придавилъ ему половину тла. Онъ лежитъ подъ 6 т. пудами и молитъ о томъ, чтобы его убили скорее. Другой кондукторъ въ столкновеніи поездовъ прижатъ къ паровику и паръ выжигаетъ ему внутренности. На пытк выворачиваютъ ногти и сдираютъ кожу. Вотъ первый видъ страданій. И все это можетъ быть со мною. Разв это не ужасно?
Ужасно, и не можетъ быть не ужасно для человка, понимающаго свою жизнь какъ плотское существованіе. Вся жизнь такого человка проходила только въ томъ, чтобы увеличить свои наслажденія. Наслажденія же ничто иное, какъ противоположная сторона страданій. 459 Завернувшійся листокъ въ постели Сибарита было его страданіе, постель, какой ему хотлось,было его наслажденіе. Голодъ страданіе, обжорство наслажденiе. Середины нтъ для человка, полагающаго съою жизнь въ плотскомъ существованіи. Вс его состоянія — наслажденія или страданія. И для такого человка и нищета, и тюрьма, и вагонъ, и паръ, и пытка — страданія. Но какже это можетъ быть страданіемъ для человка, понимающаго свою жизнь въ подчиненіи личности разуму? Ни въ одномъ изъ этихъ примровъ страданія не случилось ничего такого, что препятствовало бы теченію жизни, какъ ее понимаетъ человкъ. Ни въ одномь изъ этихъ случаевъ нтъ ничего даже такого, чтобы нарушало теченіе свободной разумной жизни, какъ ее понимаетъ такой человкъ. То, что онъ прежде богатый, лишенъ возможности сть много и грться, когда хочется тлу, и состарлся, и заболлъ, все это для него только условія, облегчающія для него дло его жизни — подчиненіе личности закону разума. Тоже и съ заключеннымъ. Страданія его вытекаютъ изъ представленія о томъ, что ему надобно бы и можно бы быть свободными Но разв не тоже самое будетъ съ его тломъ при паралич, старости? 6000 пудовъ лежитъ на живот. Какъ это ужасно! Но что же тутъ боле ужаснаго, чмъ то, чему мы, какъ говорятъ, подлежимъ и подвергаемся каждую секунду — залетитъ одна изъ биліоновъ летающихъ бактерій, и я безъ 6000 пудовъ буду точно также лежать и также умру. Тоже съ кранами пара, прожигающими мн животъ. Довольно защелкнуться кишк, и будетъ хуже и больне пара. Ужасно, какъ говоритъ Эпиктетъ, погибнуть въ этомъ бушующемъ бездонномъ океан. Новдь довольно ведра воды, чтобы захлебнуться, вся вода океана, за исключеніемъ ведра, лишняя. — Страданіе тутъ кажется только ужаснымъ. Тутъ ясно, что ужасъ не въ дл, а въ воображеніи. A воображеніе можетъ сдлать и то, что укусъ блохи для однаго будетъ мучительне крановъ для другаго. Но нтъ, больно, просто больно, ужасно больно, не можетъ быть не мучительно, ужасно больно, когда отдираютъ ногти или съ живого сдираютъ кожу. Разумется больно, никто и не споритъ противъ этаго; но если бы тотъ, кто сдлалъ боль, отвчалъ бы намъ, онъ отвтилъ бы, наврно, такъ, какъ къ великой досад моей всегда отвчалъ мн мой забіяка товарищъ дтства. Бывало, ударить меня. Я разсержусь и скажу: «да вдь это больно». «Я затмъ и ударилъ, чтобъ было больно», отвчаетъ онъ мн. Также бы и намъ отвтили: боль затмъ и сдлана, чтобъ было больно. А больно затмъ, что это намъ нетолько нужно, но что намъ нельзя бы жить безъ того, чтобы намъ не бывало больно. Но тотъ, кто сдлалъ это больно, сдлалъ такъ мало больно, какъ только было можно, а благо отъ этаго больно сдлалъ такъ велико, какъ только было можно. Вдь кто знаетъ, что самое первое ощущеніе нашей боли есть первое и главное средство сохраненія нашего тла, что если бы этаго не было, то мы вс дтьми давно бы на свчк и въ печкахъ сожгли для забавы все свое тло. Боль сохраняетъ существование человка, пока растетъ эта личность, и тоже самое боль разрушаетъ эту личность, когда личность по закону жизни должна быть уничтожаема. Боль тлесная оберегаетъ личность, пока въ ней зретъ разумное сознаніе и сопутствуетъ уничтоженію личности, помогаетъ разумному сознанію въ подчиненіи себ личности. Пока боль служить обереганіемъ личности, какъ это происходитъ въ ребенк, боль эта не можетъ быть тою ужасающею мукой, какой мы знаемъ боль въ т времена, когда мы страдаемъ отъ ней, находясь въ полной сил разумнаго сознанія. Пусть каждый постарается вспомнить свои дтскія болзни, страданiя, и онъ видитъ, что объ нихъ нтъ и воспоминанія. Впечатлніе же наше о страданіяхъ дтей есть больше наше, чмъ ихъ страданіе и относится къ другому ряду страданій, происходящихъ отъ вида страданій другихъ. Вншнее выраженіе страданій неразумныхъ существъ неизмримо больше самаго страданія и потому, въ неизмримо большей степени вызываетъ наше состраданіе, какъ это можно замтить при болзняхъ мозга, горячкахъ, тифахъ и всякихъ агоніяхъ.
Въ т времена, когда не проснулось разумное сознаніе, боль служить огражденіемъ личности, она не мучительна, въ т времена, когда въ человк есть возможность разумнаго сознанія, она, боль есть помогающее средство отреченія отъ личности, и по мр пробужденія этаго сознанія становится все мене и мене мучительной.
Въ сущности только находясь въ этомъ состояніи, мы можемъ и говорить о боли, п[отому] ч[то] только съ этаго состоянія и начинается жизнь. И въ этомъ состояніи разумнаго сознанія — предлы боли, представляющіеся столь неизмримо растянутыми для людей, полагающихъ жизнь въ животномъ существовали, въ состояніи истинной жизни; предлы боли съуживаются до без конечно малаго, до того только необходимаго остатка, который облегчаетъ, помогаетъ движенію жизни подчиненія личности разуму. Въ самомъ дл, кто
Какъ ни возставай противъ этаго вывода, какъ ни ахай, какъ ни утверждай, что это только слова и сумашествіе, какъ ни старайся люди, не понимающіе жизни, откинуть это разсужденіе и утверждать неизбжность и подчиненность всхъ людей страданіямъ и боли, имъ нельзя этаго сдлать. Если все предшествующее разсужденіе справедливо, если справедливо, что жизнь есть подчиненіе закону разума, если даже это несправедливо, но если есть возможность для нкоторыхъ людей — назовемъ ихъ сумашедшими, и люди такіе были, и есть ученіе такого сумашествія, — то нельзя отрицать того, что для такихъ людей то, что мірскіе люди называютъ страданіемъ, зломъ, болью будетъ благомъ. И такимъ людямъ — сумашедшимъ, положимъ, — будетъ легче, радостне жить на свт, и мало того: съ такими сумашедшими всмъ намъ будетъ легче и радостне жить, чмъ съ несумашедшими. Такъ значитъ хорошо такое ученіе.
«Но вы говорите, скажутъ на это, про страданія свои личныя, но какже отрицать страданія другихъ? Видъ этихъ страданій вотъ что самое ужасное», не совсмъ искренно скажутъ люди. Страданія другихъ? Да страданія другихъ, то, что вы называете страданіями, не прекращались и не прекращается. Весь міръ стонетъ отъ этихъ страданій. Неужели мы только сегодня узнали про нихъ? Роды, раны, увчья, голодъ, холодъ, болзни, старость — вдь это условія существованія. Вдь это то самое, уменьшеніе чего, помощь чему и составляетъ содержаніе моей разумной жизни. То самое, во имя чего я отрекаюсь отъ личности. То самое, для чего дано мн мое личное существованіе, и потому сочувствіе и пониманіе лишеній страданій личности. Я былъ ребенкомъ и помню это, и потому мн больны страданія ребенка, и я неудержимо влекомъ къ тому, чтобы свои разумныя силы употребить на служеніе ему. Онъ, ребенокъ, своими страданіями взываетъ ко мн какъ къ тому, что былъ я, и я безсознательно жалю его, хочу помочь, и разумное сознаніе мое говоритъ мн, что это самое я и долженъ длать; это и есть мое дло жизни: поддержать, сохранить тоже существованіе, въ которомъ можетъ быть жизнь. Тоже съ старикомъ, съ больнымъ, со всми страданіями плотской жизни. Страданія эти суть та работа единственная, которая мн предстоитъ. Какже я матерьялъ своей работы могу понимать, какъ страданіе? Все равно какъ пахарь бы сказалъ, что непаханная земля его страданіе. Непаханная земля можетъ быть страданіемъ только для того, кто хотлъ бы видть пашню, но не хочетъ или не можетъ пахать. Страданія другихъ могутъ быть страданіями для тхъ, которые понимаютъ жизнь въ чемъ нибудь иномъ, чмъ въ служеніи людямъ, и потому желали бы видть людей счастливыми, а не желаютъ служить имъ. «Но нравственныя страданія», говорятъ еще. Нравственныя страданія самыя ужасныя, и какже отрицать ихъ. И подъ нравственными страданіями очень часто, говоря это, разумютъ самыя разнообразныя вещи. Я люблю человка, ребенка, и онъ умираетъ. Это нравственное страданіе. «Богъ далъ, Богъ и взялъ», сказалъ Іовъ. «Не говори: у меня взяли, а говори: я отдалъ и что мн дали на время», говоритъ Эпиктетъ. Но слова эти намъ кажутся словами, и люди, непонимающіе жизнь, говорятъ, что то, что они не имютъ того, чего хотятъ, или лишены того, что ихъ радовало, что это нравственное страданіе. Человкъ никогда не былъ и не можетъ быть лишенъ того, что дано ему для его блага, возможности подчиненія своей личности разуму для служенія міру. Лишеннымъ онъ себя считаетъ только тогда, когда онъ не себя считаетъ слугой міра, a міръ и выбранныя изъ него вещи или лица считаетъ назначенными для того, чтобы служить его счастью. Для человка, имющаго разумніе жизни, не можетъ быть такъ называемыхъ нравственныхъ страданій ни въ смертяхъ нкоторыхъ людей, ни въ ихъ отдаленіи отъ насъ, ни въ дурной жизни ихъ, ни въ чемъ томъ, что не зависитъ отъ разумнія самаго человка. Не можетъ быть, п[отому] ч[то] большее или меньшее благо жизни человка, имющаго разумніе, состоитъ только въ большемъ или меньшемъ служеніи людямъ, a мра этаго служенія не можетъ зависть отъ существованія и поступков другихъ людей, а только отъ большаго или меньшаго напряженія служенія. Нравственное страданіе есть только одно — заблужденіе, уклоненіе отъ пути жизни. И страданіе это еще боле благодтельно чмъ тлесная боль. Страданіе это указываетъ всякій разъ уклоненіе отъ единаго пути. И избавленіе отъ него тутъ же, рядомъ съ страданіями, и такое, что, каково 461 бы ни было уклоненіе, возвращеніе на путь вознаграждаетъ все и даетъ полное удовлетвореніе.
* № 10. 462
Но если бы даже одни люди, тмъ или другимъ доводомъ уврили себя, что ихъ ожидаетъ личное безсмертіе, или другіе, которыхъ очень много, успокоили бы себя часто безсознательно разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти я не увижу, такъ какъ меня не будетъ, когда будетъ смерть, т и другіе люди, удаливъ отъ себя представленіе о неизбжности смерти, никогда не въ состояніи, если они не имютъ истиннаго пониманія жизни, помириться съ представленіемъ объ ожидающихъ ихъ, угрожающихъ имъ со всхъ сторонъ неизбжныхъ страданій. Смерть еще ничего, мы научились жить безъ страха смерти; но страданія? Страданія, вотъ что ужасно! — говорятъ они. <Обыкновенно подъ этимъ общимъ словомъ страданій, смшиваютъ три разныя понятія о страданіяхъ: страданія свои тлесныя, личныя, которыя собственно и составляють главный ужасъ, потомъ видъ страданій другихъ людей, потомъ свои нравственныя страданія.>