Полное собрание сочинений. Том 40
Шрифт:
Великие мысли исходят из сердца.
Чаще всего подвержены ошибкам те люди, которые поступают только по рассуждению.
Редко делается что-либо великое по чужому совету.
Чтобы совершать великие дела, нужно жить так, как если бы никогда не должен был умереть.
Ум — око, а не сила души. Сила ее в сердце, т. е. в страстях. Разум — самый просвещенный —
Обыкновенный предлог тех, которые делают других несчастными, тот, что они хотят им блага.
Милосердие выше справедливости.
Мы порицаем несчастных за их ошибки, а сожалеем об их несчастиях.
Мы бережем нашу снисходительность для совершенства.
Мы браним несчастных, чтобы избавить себя от сожаления о них.
Великодушие страдает при виде чужой беды, как если бы оно было ответственно за нее.
Неблагодарность самая гнусная, но вместе с тем и самая обыкновенная и самая исконная — это неблагодарность детей к родителям.
Мы не особенно довольны бываем своими друзьями, если они, ценя наши хорошие качества, позволяют себе замечать также и наши недостатки.
Можно любить от всей души и тех, в ком находишь большие недостатки: нелепо думать, что только совершенство имеет право нравиться. Слабости часто привязывают нас друг к другу столько же, насколько могла бы сделать это добродетель.
Кто может всё перенести, тот может на всё отважиться.
Слабые хотят иногда, чтобы их считали злыми, а злые хотят слыть за добрых.
Когда наслаждения истощили нас, мы думаем, что истощились наслаждения, и говорим, что ничто не может удовлетворить человеческое сердце.
Мы многое презираем, чтобы не презирать самих себя.
Небольшое преимущество дает живость ума, если не имеешь верного суждения. Достоинство часов не в том, что они бегут, а в том, что идут верно.
Глупец с большой памятью полон и мыслей и фактов, но он неспособен к выводам из них, а в выводах-то и всё дело.
Человек, дурно переваривающий пищу, но прожорливый, представляет, может быть, довольно верное подобие свойств ума большинства ученых.
Лишь
Несправедливо, чтобы равенство было законом природы: природа не создает ничего равного; ее верховный закон — подчинение и зависимость.
Большая часть людей так ограничены и сужены интересами своего состояния, звания, профессии, что даже в мыслях своих не отваживаются выйти из своей сферы, и если случается иногда видеть людей, которые вследствие размышлений о великих вещах делаются до известной степени неспособными к мелочам, то еще больше встречаешь таких, которые благодаря привычке к мелочам утратили даже самое понимание великого.
Мы любим похвалы даже и тогда, когда не верим их искренности.
Нам нужен большой запас сил ума и сердца, чтобы находить удовольствие в искренности, когда она обижает нас, или чтобы быть искренними самим, не обижая никого. Немногие способны выносить правду и говорить ее.
Большинство людей стареется в маленьком кругу чужих идей; бесплодных умов, может быть, больше, чем извращенных.
Светские люди не разговаривают о таких мелочах, как народ, а народ, не занимается таким вздором, как светские люди.
Когда не хотят ничего ни потерять, ни утаить из своего ума, обыкновенно уменьшают его репутацию.
То, что одним кажется обширным умом, то для других — только память и легкомыслие.
Судить о людях нужно не по тому, чего они не знают, а по тому, что и как знают.
Легче рисоваться многими знаниями, чем хорошо владеть немногими.
Пока не откроют секрета делать умы более правильными, все успехи, которые могут быть сделаны в уяснении истины, не помешают людям ложно умствовать, и чем больше кто двинет их за пределы обычных понятий, тем больше подвергнет опасности заблуждения.
Люди, одаренные природным красноречием, говорят иногда с такой ясностью и краткостью о великих вещах, что большинство людей не предполагает в словах их глубины. Умы тяжелые, софисты, не признают философии, когда красноречие делает ее общедоступною и отваживается изображать истину чертами сильными и смелыми. Они считают поверхностным и пустым блестящее изложение, способствующее доказательству великих мыслей. Они хотят определений, разделений, мелочей и аргументов. Если бы Локк изложил живо на немногих страницах мудрые истины своих писаний, они не осмелились бы считать его в числе философов его века.