Полное собрание сочинений. Том 6.

Толстой Лев Николаевич

Мотъ останется мотомъ и въ Москв, и въ Мамадышахъ, и на Кавказ, только съ той разницей, что въ Петербург учтивые французы-трактирщики и портные овладютъ его жизнью, а на Кавказ грубые духанщики и жиды. — Несчастный игрокъ на Кавказ больше, чмъ гд-нибудь, будетъ несчастнымъ, ежели только не гадкимъ. Неудавшiйся умникъ найдетъ много предшественниковъ на Кавказ и скоре, чмъ гд-нибудь, будетъ понятъ. — Трусъ останется трусомъ, сколько бы разъ онъ ни ходиль въ походы и ни подвергалъ безъ цли жизнь свою опасности. Честолюбецъ тоже едва ли найдетъ то, что ожидаетъ, такъ какъ на Кавказ еще меньше, чмъ везд, успхъ зависитъ отъ достоинства и усердiя. Остается

одинъ отчаянный любовникъ, который въ кровавомъ бою хочетъ сложить свою голову и тмъ самымъ, по какому то странному умозаключенiю, отмстить неприступной, коварной или жестокой; но и то мн кажется, что ужъ ежели онъ непремнно намренъ лишить себя жизни, то можно бы было сдлать это удобне, верне и скоре — дома. —

Александръ Львовичь Губковъ, съ которымъ я имлъ честь въ первой глав познакомить читателя, также какъ и почти вс молодые люди хорошихъ фамилiй, служащiе на Кавказ, поддался влiянiю утвердившагося мннiя о мнимомъ благотворномъ дйствiи этаго края на кошельки и нравственность людей. Жизнь независящаго ни отъ кого гвардейскаго офицера и несчастная страсть къ игр разстроили въ три года службы въ Петербург его дла до такой степени, что онъ принужденъ былъ взять отпускъ и хать въ деревню, для прiискиванiя средствъ выйдти изъ такого положенiя.

Въ деревн туманъ, въ которомъ представлялось ему его положенiе, понемногу разошелся, и онъ понялъ, что жизнь его еще не совсмъ испорчена, ежели онъ съуметъ вывезти телгу своей жизни изъ той глубокой колеи, по которой она до сихъ поръ катилась такъ незамтно. «Походная жизнь, труды, опасности, отсутствiе искушенiй, дикая природа, чины, кресты!».......... и онъ ршился перейдти въ кавказскiй пхотный полкъ.

Само собою разумется, что дйствительность далеко не соотвтствовала тому, что ожидало его воображенiе; а черезъ сколько неизвстныхъ ему до той поры — когда онъ жилъ въ большихъ размрахъ — горькихъ униженiй заставили его пройдти его недостатки, которыхъ не исправилъ одинъ воздухъ Кавказа.

Не разъ ему случалось слышать фразы въ род слдующихъ: «я вашихъ картъ не бью, потрудитесь прислать»; или: «маркитантъ говорить, что онъ въ долгъ не отпустить, что много, молъ, васъ и т. д. и т. д. — Въ то время, какъ я начинаю свой разсказъ, Губковъ уже два года служилъ на Кавказ и уже давно заплатiлъ дань глупостей неестественному взгляду новаго человка, смотрящего на вещи не съ тмъ, чтобы понять ихъ, а съ тмъ, чтобы найдти въ нихъ то, чего ожидало обманчивое воображенiе. — Онъ уже пересталъ покупать никуда негодные шашки, кинжалы и пистолеты, пересталъ одваться въ азiятское платье и узжать отъ оказiй, кунаки, которые прежде не выходили изъ его квартиры, страшно надоли ему, и онъ уже не старался каждый разъ попасть въ походъ, а предоставлялъ это дло начальству и случаю; однимъ словомъ, благоразумный практическій взглядъ кавказскаго офицера, сущность котораго составляютъ ненависть и презрніе ко всмъ Татарамъ, и правило, никогда никуда не напрашиваться и ни отъ чего не отказываться, — невольно усвоивался имъ.

Несмотря на то, что онъ принадлежалъ въ полку къ партіи бонжуровь, какъ нсколько непріязненно называли офицеры тхъ, которые говорили по-французски, его любили за то, что онъ всегда старался быть хорошимъ товарищемъ. — Я говорю, старался, потому что дйствительно онъ имлъ такъ мало общаго съ другими, что не могъ быть товарищемъ по наклонности, а былъ имъ только по убжденію. —

Совершенно необыкновенная красота Марьяны не могла не поразить его,

человка въ высшей степени впечатлительнаго и пылкаго. Ежедневныя, безпрестанныя встрчи съ этой женщиной въ ея простой одежд, слегка закрывающей только вс прелести удивительнаго тла, ея видимая холодность и равнодушіе и даже самая ея грубость и рзкость усилили его впечатлніе — какъ онъ самъ справедливо признавался — до степени любви самой страстной. —

— «Марьяна!» сказалъ онъ ей однажды, когда она одна сидла за шитьемъ, поджавши ноги, въ своей избушк: «пусти меня къ себ»,

— «Зачмъ я тебя пустю? Каку черную немочь ты тутъ найдешь ?»

— «Марьяна, я ничего для тебя не пожалю, все, что ты только захочешь, я готовъ сдлать для тебя; а ты никогда добраго слова мн не скажешь. Теб, можетъ быть, нужны деньги, вотъ возьми себ».

— «Такъ вотъ и стану я твои деньги брать! Не нужно мн ничего».

— «Да я вдь отъ тебя ничего не хочу, ничего не прошу, мн только жалко, что такая красавица, какъ ты, мучаешься работой».

— «А кто за меня работать будетъ? Поди ты отъ меня прочь съ своими деньгами», сказала она, отталкивая его руку. «Разв хорошо, какъ люди увидятъ?»

— «Ну такъ я вечеромъ прійду, никто не увидитъ. Пустишь меня?»

— «Сколько ни приходи, ничего теб не будетъ».

— «Такъ я прійду...»

Какъ только потухли огни въ станиц и полная луна начала подниматься изъ-за казачьихъ хатъ, освщая ихъ высокія камышевыя крыши, Дубковъ тихо отворилъ дверь своей хаты и, весь дрожа отъ волненія, осторожными шагами вышелъ на дворъ. Все было тихо, только кое-гд изрдка раздавался лай собаки, заунывная пснь пьянаго казака, или громкое дыханіе скотины, расположившейся посереди двора.

Дубковъ подошелъ къ закрытому ставню избушки и приложил къ нему ухо. Слышалось дыханіе двухъ спящихъ женщинъ и въ одномъ изъ нихъ — въ ближайшемъ — ему показалось, что онъ узналъ Марьяну.

Онъ подвинулъ къ себ ставень, который былъ заложенъ снутри. Ничто не пошевелилось въ избушк. Онъ повторилъ то же движеніе и приложивъ губы къ ставню, прошепталъ: «Марьяна!» Кто то тяжело вздохнулъ и пошевелился. — «Марьяна, отложи», повторилъ онъ громче, толкая ставень. На минуту, которая показалась ему часомъ, снова все замолкло; потомъ послышался звукъ вынимаемаго болта, скрипъ ставня, запахъ смячекъ, тыквы и жилого покоя, и голосъ Марьяны шопотомъ сказалъ:

— «Кто это? Ну чего по ночамъ таскаешься, полуночникъ!»

— «Ты одна?»

— «Нтъ, со мной невстка спитъ».

— «Выдь въ сни, отопри мн».

— «Какже, отопру!» сказала она, выставляя голову въ окошко: «мало теб двокъ по станиц, что ко мн привязался».

— «Да что-жъ, коли я тебя люблю, мн никто не милъ, кром тебя. Отопри».

— «Нтъ, у меня мужъ есть».

— «Да я то въ чемъ же виноватъ, ежели я безъ тебя жить не могу, ежели ты всегда у меня одна на ум. — Ну отчего ты не хочешь меня любить, Марьяна?» —

— «Нтъ, не отложу», сказала она, отвчая больше на борьбу, происходившую въ эту минуту въ ея душ, чмъ на его слова. —

— «Марьяна!» началъ онъ, давая ей т страстныя ласкательныя названія, которыя вспоминаешь потомъ всегда съ чувствомъ какого-то стыда и раскаянія: «ради Бога, только подойди къ снямъ на минуту», и онъ рукою старался обнять ее. —

— Не будетъ теб ничего, уйди», сказала она, отстраняясь отъ окошка.

Дубковъ подошелъ къ двери и сталъ стучаться, но никто не отворилъ ее, онъ топнулъ ногой съ выраженіемъ истиннаго отчаянія и побжалъ въ свою комнату. —