Полное собрание сочинений. Том 86. Письма к В. Г. Черткову 1887-1889 гг.

Толстой Лев Николаевич

Толстой отвечает на письмо Черткова, написанное около 12 июня и полученное Толстым 16 июня 1889 г., как это видно из записи Дневника Толстого от этого числа: «Письмо от Черткова хорошее». В этом письме Чертков писал Толстому: «... письмо к вам становится для меня всё «следующим на очереди» из всего того, что я делаю. Т. е. я живу в очень близком общении с вами. Но зато, когда имеется всегда следующее на очереди дело, то не успеваешь оставаться без определенного дела и молиться, т. е. пассивно принимать от отца нашего хлеб наш насущный. И я теперь заметил, что желание личного общения с вами часто становится во мне поперек принятию духовной пищи от бога. Я вас лично так, так люблю, что бывает «веселее» поговорить с вами, чем, сосредоточиваясь внутри себя, готовиться принимать к себе — отца нашего небесного и старшего брата — Христа и слушать, какие указания они мне дают для осуществления общего дела (Иоанна 14. 23.) Мне постоянно хочется не только беседовать с вами, но еще гораздо больше того — чтобы вы беседовали со мною, так как я получаю не только удовольствие, но и радость, и не только радость, но и помощь от вашего голоса, — помощь в служении другим. Бывало, я ждал не дождусь ваших писем.

А теперь я понял, что не только безрассудно ожидать того, чего не знаешь, будет ли оно; но часто перед богом возмутительно желать того, чего нет.

«Желая общения с вами, я желал его, как вижу теперь преимущественно для себя. Теперь же мне всё больше и больше хочется помогать вам, или вернее я просто вам, вас больше и больше люблю. Прежде, посылая вам письма, я не мог отделываться от желания вызывать от вас письма, т. е. именно писал вам больше для себя, чем желая вам содействовать. Теперь я всё больше и больше чувствую, как крепко Христос нас соединяет, тебя, меня, всех людей сознательно стремящихся к богу отцу и какою любовью это проникает нашу душу к тем, кто бессознательно стремятся туда же. И потому нет нужды нам — что летящие туда, к нему, плотски льнут друг к другу. Но вот те, кто сознательно стремится ко злу, прочь от бога, они меня смущают, их положение ужасное, — они наводят на меня страх, потому что я чувствую как будто я должен им помочь, и — не могу. Я в них подозреваю больше отвращения от добра, чем есть, и этим развожу в себе зло и их ожесточаю». Чертков не закончил письмо, но приложил к нему листки из своего дневника с размышлениями об отношении человека к богу, и с другими мыслями.

¹ Толстой имеет в виду текст из Евангелия от Луки гл. 11, ст. 4: «И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему».

² Толстой имеет в виду выполненную Анной Юрьевной Бизюкиной (Юрьевой) переработку книги В. Гюго «Человек, который смеется». Чертков в письме от 30 мая писал Толстому, что посылает ему эту рукопись на отзыв. Книга была издана «Посредником»: «Гвинплен горе-смех». Повесть из английской жизни начала XVIII века. В двух частях. Изложено А. Юрьевой, тип. Сытина. М. 1891.

³ Чертков переслал Толстому для ознакомления письмо М. Н. Чистякова к И. Д. Ростовцеву, написанное около 15 июня, в котором М. Н. Чистяков по поручению Черткова приглашал Н. Д. Ростовцева приехать к Чертковым, а затем делится своими мыслями и наблюдениями о том, как переносят крестьяне тяжелое горе и «откуда берется» та «духовная сила», которую они проявляют в трудные минуты своей жизни.

* 229.

1889 г. Июля 17. Я. II.

Сейчасъ получилъ вашу телеграмму,¹ дорогіе друзья, и хочу и не могу не страдать за васъ, особенно за васъ, милая, дорогая Галя.

Нынче только думалъ о томъ, какъ переносить то, чт'o называется и что отражается въ натихъ душахъ горемъ. У меня было огорченье, духовное, но вамъ не нужно говорить, что духовное горе событіе, не мене, но боле событіе, чмъ матерьяльное. — Ну чт'o больше событіе: что у меня сгорлъ домъ, умеръ любимый человкъ, или я узналъ, что любимый мною человкъ былъ обманщикъ и не былъ тмъ, за что я любилъ его?

Такого рода событіе было со мною — чтобъ васъ не интриговало что? скажу: это было тяжелое столкновение съ сыномъ Левой, показавшее² мн его нохожимъ на Сергя, или по крайней мр показавшее, что отношенія съ нимъ могутъ быть такія же, какъ съ С[ергемъ].³ Это б[ыло] мое горе. И я много думалъ о немъ и о гор вообще.⁴

Вс горести наши одинаковы, имютъ одинъ корень и, какъ ни странно звучитъ это, вс не только могутъ, но должны быть благомъ. Надюсь, что вы врите въ это, милый другъ Галя, какъ ни тяжело вамъ. Дай Богъ, чтобъ вы врили въ возможность этаго, это разъ; а другое то, чтобы у васъ не было мыслей, возвратныхъ къ своему горю, въ воображеніи измняющихъ условія, при к[оторыхъ] случилось горе и поправляющихъ ваши поступки. «Если бъ мы не сдлали, или если бы мы сдлали то то и то то, этаго бы не было». Избави васъ Богъ отъ этой ошибки съ ея тяжелыми послдствіями. Чт'o было, то есть, а чт'o есть, то должно было быть, и вся ваша сила жизни должна быть направлена на настоящее, на то, какъ наилучшимъ образомъ нести свой крестъ. И вотъ тутъ то и къ мсту то, чт'o я думалъ при своемъ гор. Я думалъ скверно. Я былъ огорченъ, раздраженъ, недоволенъ тмъ, чт'o есть, и искалъ виноватыхъ. Я чувствовалъ, что весь мой складъ мыслей и чувствъ дурной, не божескій, не христіанскій, но никакъ не могъ выбиться изъ этаго состоянія. Но я ршилъ, что такъ нельзя, что я виноватъ, что я дуренъ, и просто сталъ останавливать себя, не давать себ хода въ извстномъ направленіи. Я замчалъ, что вс лучшіе наши подвиги достигаются не бурными порывами, а напротивъ, задержкой, утишеніемъ себя. Вс двери въ хорошіе святые покои отворяются внутрь. Наружу, напроломъ, отворяются только двери къ дьяволу. И вотъ, утишивъ себя, я сталъ искать гд ошибка? Какъ надо тутъ быть по божьи — сталъ молиться, но — признаюсь — привычная молитва не успокоила, не вывела меня на свтъ. И я сталъ думать чего мн нужно? Чего же мн нужно? Жить съ Богомъ, по его вол, съ Нимъ. Чт'o для этаго нужно? Нужно одно: соблюсти данный мн талантъ, мою душу, данную мн, не только соблюсти, но возрастить ее. Какъ возростить ее? Я для себя знаю, чт'o мн нужно: въ чистот блюсти свое животное, въ смиреніи свое человческое, и въ любви свое божеское. Чт'o нужно для соблюденія чистоты — лишенія, всякаго рода лишенія; для смиренія? — униженія, для любви — враждебность людей. Гд же и какъ я соблюду свою чистоту безъ лишеній, смиреніе безъ униженія и любовь безъ враждебности. (И если любите любящихъ васъ... любите ненавидящихъ).⁵ Мое горе подходить подъ униженіе и враждебность, и эти мысли оживили меня. Ваше горе какъ будто не подходитъ; но по моему подходить: оно лишеніе, оно страданіе — то самое, чт'o нужно для роста вашей

души, смотрите такъ на него. И помните, что душа ваша, ростъ ея нуженъ, нужне всего въ мір, нуженъ здсь и тамъ. Я говорю нужне всего, п[отому] ч[то] она божеская и нужне всего для васъ, т[акъ] ч[то] только черезъ нее, возращая ее, вы можете служить Богу и врно, несомннно знать, что исполняете его волю.

⁶Боюсь, что неясно. Ну простите. Одно пусть будетъ ясно, что пишу съ слезами на глазахъ и люблю, не жалю, а только люблю васъ.

Л. Т.

Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б, III, стр. 100. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: «№ 226. Я. П. 18 Июля 89». Письмо написано в ответ на телеграмму Черткова, извещавшую о смерти его дочери Ольги, скончавшейся 17 июля 1889 года от дизентерии. В Дневнике Толстого получение этой телеграммы отмечено 17 июля и тогда же сделана запись о том, что написано письмо Черткову. Письмо датируется на основании этой записи.

В Дневнике Толстого от 17 июля 1889 г. записаны мысли о том, «что перенесение лишений, унижений и враждебности есть необходимое условие жизни духовной», по смыслу совпадающие с некоторыми местами комментируемого письма.

¹ В Дневнике Толстого 17 июля 1889 г. записано: «От Чертков[а] телеграмма — дочь у них умерла. Хочу не болеть за них, не могу».

² Написано: показавшимъ

³ Сергей Львович Толстой.

⁴ В Дневнике Толстого от 15 и 16 июля имеются записи о столкновении с Львом Львовичем Толстым, который очень резко говорил с отцом в связи с его отношением к хозяйству Ясной Поляны. См. т. 50.

⁵ Сокращенный текст из Евангелия от Матфея, гл. V, стр. 46. «Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? »

⁶ Абзац редактора.

На это письмо Чертков отвечал письмом от 22 июля 1889 года, в котором писал: «Мы получили ваше доброе письмо, дорогой Л[ев] Н[иколаевич], и, разумеется, согласны с его содержанием, потому что сами так думаем. Галя духовно бодра и спокойна и мужественно несет свой крест, потому что верит в бога. Она говорит, что прежде боялась для себя неверия, но теперь чувствует, что вера ее не уменьшается, но утверждается от этого горя, она обращается к жизни духа, как к тому якорю спасения, которое одно доступно ей. Это, конечно, не устраняет того, что она плотски очень страдает. В ее личной жизни произведена богом такая ампутация, что еще долго она будет чувствовать отсутствие той части самой себя, которая была от нее отрезана. Я вам мало говорил про Олюску нашу, и потому вы не можете знать степени той личной утраты, которой мы подверглись. Дело в том, что помимо нашей естественной родительской привязанности к ней, и помимо той светлой радости, какую вносит в семейную жизнь всякий ребенок вообще, — этот ребенок, в частности, был совсем особенно исключительно не только привлекателен и обворожителен, как милый и замечательно оригинальный ребенок, но кроме того просто поражал и умилял не нас одних, но и всех окружающих, своею нежностью и жалостливостью, своею любовностью ко всему живому. Все, решительно все, ее любили. Даже самые суровые и грубые люди, не обращающие внимания на детей, смягчались и становились, как дети, с нею. Так что с одной стороны мы с нею лишились больше, чем своего любимого ребенка, мы лишились маленького живого связующего звена и смягчающей силы между нами всеми. Но за то, с другой стороны, именно это обстоятельство делает то, что ребенок этот не только остается жив для нас, но что жизненность и реальность нашего общения с ним увеличивается, по мере того, как мы сами становимся духовнее, любовнее, чище. И Галя и я не на словах убеждаем друг друга в этом, но ясно и несомненно каждый из нас отдельно и оба вместе чувствуем, что общение наше с Олюсей не прекратилось с ее плотской смертью, но, наоборот, усилилось и еще больше осмыслилось. Только оно видоизменилось. В прежнем нашем общении с нею был, кроме духовного начала, еще элемент плотский — личного наслаждения; и, как большей частью бывает при наличности этого последнего элемента, он часто играл преобладающую роль в наших отношениях к ней. Теперь же мы избавлены от этой опасности: вместо личного наслаждения мы с личной стороны испытываем мучительную боль; но зато духовное единение с нашим ребенком уже ничем не стесняется. Общение наше с Олюсей видоизменилось, очистилось; но мы-то пока еще остались теми же, какими были, с тем же недостаточным преобладанием духа над плотью. И потому мы как бы отстаем по временам от нашего ребенка и чувствуем будто образовалось расстояние между им и нами. Но это только нам кажется, и стоит только нам вспомнить, в чем сущность того маленького существа, которое мы так любили, которое так любило нас, — чтобы опять сейчас же мы ясно почувствовали наше неразрывное единение с ним. Олюся нас теперь увлекает за собою, и для того, чтобы не терять связи с нею, нам приходится напрягать все усилия для последовательного вступления на следующую и следующую ступени пути к богу. И мы уже чувствуем в себе, благодаря этому, некоторое большее преобладание жизни духа».

* 230.

1889 г. Августа 21. Я. П.

Не только замучала меня совсть, милые, дорогіе друзья мои, но просто чего то недостаетъ мн, когда долго нтъ общенія съ вами, общенія, имющаго совершенно особенный характера и очень дорогаго мн. Хорошо, милый другъ Галя, что вы черезъ Бога и его законъ смотрите на плотскую смерть. Жизнь ваша въ васъ включаетъ въ себ все — не только Олю (хотя бы вы никогда не видали ее), но все — она включаетъ въ себ Бога. И если есть Богъ въ душ, то душа полна и нтъ потери. А есть Богъ — есть любовь къ нему и къ людямъ, къ несчастнымъ, нуждающимся въ любви. Вы идете по этому пути, помогай вамъ Богъ. Вдь это не утшенье, не то, что: дай, я буду длать доброе, чтобъ меньше горевать, a длать доброе — жить по Божьи, держать въ себ Бога, — это неизбжное прямое послдствіе того, что мы называемъ горемъ и смертью, а что есть, по прекрасному выраженію одного писателя, пробужденіе отъ заблужденія въ дйствительности матерьяльной жизни.¹ —