С неба чистая,Золотистая,К нам слетела ты;Всё прекрасное,Всё опасноеНам пропела ты!
Между 1823 и 1825
242
Приют, от светских посещенийНадёжной дверью запертой,Но благодарною душойОткрытый дружеству и девам вдохновений.
4 декабря 1833
III. СТИХОТВОРЕНИЕ, НАПИСАННОЕ НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ
243. <АВРОРЕ ШЕРНВАЛЬ>
Oh, qu’il te sied ce nom d’AuroreAdolescente au teint vermeil!Verse lumiere, et plus encoreAux coeurs dont tu romps le sommeil.Entends la voix deja souffranteDe la jeunesse prevoyante:«Pour qui se leve ce beau jour?Pour qui cette Aurore charmanteSera-t-elle soleil d’amour?»2
1824?
ПОЭМЫ
ПИРЫ
Друзья мои! я видел свет,На всё взглянул я верным оком.Душа полна была сует,И долго плыл я общим током…Безумству долг мой заплачён,Мне что-то взоры прояснило;Но, как премудрый Соломон,Я не скажу: всё в мире сон!Не всё мне в мире изменило:Бывал обманут сердцем я,Бывал обманут я рассудком,Но никогда ещё, друзья,Обманут не был я желудком.Признаться каждый должен в том,Любовник, иль поэт, иль воин, — Лишь беззаботный гастрономНазванья мудрого достоин.Хвала и честь его уму!Дарами, нужными ему,Земля усеяна роскошно.Пускай герою моему,Пускай, друзья, порою тошно,Зато не грустно: горя чуждСреди весёлостей вседневных,Не знает он душевных нужд,Не знает он и мук душевных.Трудясь над смесью рифм и слов,Поэты наши чуть не плачут;Своих почтительных рабовПорой красавицы дурачат;Иной храбрец, в отцовский домЯвясь уродом с поля славы,Подозревал себя глупцом, — О бог стола, о добрый Ком,В твоих утехах нет отравы!Прекрасно лирою своейДобиться памяти людей,Служить любви ещё прекрасней,Приятно драться, но, ей-ей,Друзья, обедать безопасней!Как не любить родной Москвы!Но в ней не град первопрестольный,Не золочёные главы,Не гул потехи колокольной,Не сплетни вестницы-молвыМой ум пленили своевольный.Я в ней люблю весельчаков,Люблю роскошное довольствоИх продолжительных пиров,Богатой знати хлебосольствоИ дарованья поваров.Там прямо веселы беседы;Вполне уважен хлебосол;Вполне торжественны обеды;Вполне богат и лаком стол.Уж он накрыт, уж он рядамиНесчётных блюд отягощёнИ беззаботными гостямиС благоговеньем окружён.Ещё не сели; всё в молчанье;И каждый гость вблизи столаС весёлой ясностью челаСтоит в роскошном ожиданье,И сквозь прозрачный, лёгкий парСияют лакомые блюды,Златых плодов, десерта груды…Зачем удел мой слабый дар!Но так весной ряды кургановПри пробуждённых небесахСияют в пурпурных лучахПод дымом утренних туманов.Садятся гости. Граф и князь — В застольном деле все удалы,И осушают, не ленясь,Свои широкие бокалы;Они веселье в сердце льют,Они смягчают злые толки;Друзья мои, где гости пьют,Там речи вздорны, но не колки.И началися чудеса;Смешались быстро голоса;Собранье глухо зашумело;Своих собак, своих друзей,Певцов, героев хвалят смело;Вино разнежило гостейИ даже ум их разогрело.Тут всё торжественно встаёт,И каждый гость, как муж толковый,Узнать в гостиную идёт,Чему смеялся он в столовой.Меж тем одним ли богачамДоступны праздничные чаши?Немудрены пирушки наши,Но не уступят их пирам.В углу безвестном Петрограда,В тени древес, во мраке сада,Тот домик помните ль, друзья,Где наша верная семья,Оставя скуку за порогом,Соединялась в шумный кругИ без чинов с румяным богомДелила радостный досуг?Вино лилось, вино сверкало;Сверкали блёстки острых слов,И веки сердце проживалоВ немного пламенных часов.Стол покрывала ткань простая;Не восхищалися на нёмМы ни фарфорами Китая,Ни драгоценным хрусталём;И между тем сынам весельяВ стекло простое бог похмельяЛил через край, друзья мои,Своё любимое Аи.Его звездящаяся влагаНедаром взоры веселит:В ней укрывается отвага,Она свободою кипит,Как пылкий ум, не терпит плена,Рвёт пробку резвою волной,И брызжет радостная пена,Подобье жизни молодой.Мы в ней заботы потоплялиИ средь восторженных затей„Певцы пируют! — восклицали. — Слепая чернь, благоговей!“Любви слепой, любви безумнойТоску в душе моей тая,Насилу, милые друзья,Делить восторг беседы шумнойТогда осмеливался я.„Что потакать мечте унылой, — Кричали вы. — Смелее пей!Развеселись, товарищ милый,Для нас живи, забудь о ней!“Вздохнув, рассеянно послушный,Я пил с улыбкой равнодушной;Светлела мрачная мечта,Толпой скрывалися печали,И задрожавшие уста„Бог с ней!“ невнятно лепетали.И где ж изменница-любовь?Ах, в ней и грусть — очарованье!Я испытать желал бы вновьЕё знакомое страданье!И где ж вы, резвые друзья,Вы, кем жила душа моя!Разлучены судьбою строгой, — И каждый с ропотом вздохнул,И брату руку протянул,И вдаль побрёл своей дорогой;И каждый в горести немой,Быть может, праздною мечтойТеперь былое пролетаетИли за трапезой чужойСвои пиры воспоминает.О, если б тёплою мольбойОбезоружив гнев судьбины,Перенестись от скал чужбиныМне можно было в край родной!(Мечтать позволено поэту.)У вод домашнего ручьяДрузей, разбросанных по свету,Соединил бы снова я.Дубравой тёмной осенённый,Родной отцам моих отцов,Мой дом, свидетель двух веков,Поникнул кровлею смирённой.За много лет до наших днейТам в чаши чашами стучали,Любили пламенно друзейИ с ними шумно пировали…Мы, те же сердцем в век иной,Сберёмтесь дружеской толпойПод мирный кров домашней сени:Ты, верный мне, ты, Д<ельви>г мой,Мой брат по музам и по лени,Ты, П<ушки>н наш, кому даноПеть и героев, и вино,И страсти молодости пылкой,Дано с проказливым умомБыть сердца верным знатокомИ лучшим гостем за бутылкой.Вы все, делившие со мнойИ наслажденья и мечтанья,О, поспешите в домик
мойНа сладкий пир, на пир свиданья!Слепой владычицей суетОт колыбели позабытый,Чем угостит анахорет,В смиренной хижине укрытый?Его пустынничий обедНе будет лакомый, но сытый.Весёлый будет ли, друзья?Со дня разлуки, знаю я,И дни и годы пролетели,И разгадать у бытияМы много тайного успели;Что ни ласкало в старину,Что прежде сердцем ни владело — Подобно утреннему сну,Всё изменило, улетело!Увы! на память нам придутТе песни за весёлой чашей,Что на Парнасе берегутПреданья молодости нашей:Собранье пламенных заметБогатой жизни юных лет,Плоды счастливого забвенья,Где воплотить умел поэтСвои живые сновиденья…Не обрести замены им!Чему же веру мы дадим?Пирам! В безжизненные летаДуша остылая согретаИх утешением живым.Пускай навек исчезла младость — Пируйте, други: стуком чашАвось приманенная радостьЕщё заглянет в угол наш.
1820, «1832»
„Соревнователь просвещения и благотворения“, 1821, ч. 13, № 3
ЭДА
„Чего робеешь ты при мне,Друг милый мой, малютка Эда?За что, за что наединеТебе страшна моя беседа?Верь, не коварен я душой;Там, далеко, в стране родной,Сестру я добрую имею,Сестру чудесной красоты;Я нежно, нежно дружен с нею,И на неё похожа ты.Давно… что делать?.. но такаяУж наша доля полковая!Давно я, Эда, не видалРодного счастливого края,Сестры моей не целовал!Лицом она, будь сердцем ею,Мечте моей не измениИ мне любовию твоеюЕё любовь напомяни!Мила ты мне. Веселье, муку — Всё жажду я делить с тобой;Не уходи, оставь мне руку!Доверься мне, друг милый мой!“С улыбкой вкрадчивой и льстивойТак говорил гусар красивыйФинляндке Эде. Русь былаЕму отчизной. В горы ФиннаЕго недавно завелаПолков бродячая судьбина.Суровый край, его красам,Пугаяся, дивятся взоры;На горы каменные тамПоверглись каменные горы;Синея, всходят до небесИх своенравные громады;На них шумит сосновый лес;С них бурно льются водопады;Там дол очей не веселит;Гранитной лавой он облит;Главу одевши в мох печальный,Огромным сторожем стоитНа нём гранит пирамидальный;По дряхлым скалам бродит взгляд;Пришлец исполнен смутной думы.Не мира ль давнего лежатПред ним развалины угрюмы?В доселе счастливой глуши,Отца простого дочь простая,Красой лица, красой душиБлистала Эда молодая.Прекрасней не было в горах:Румянец нежный на щеках,Летучий стан, власы златыеВ небрежных кольцах по плечам,И очи бледно-голубые,Подобно финским небесам.День гаснул, скалы позлащая.Пред хижиной своей однаСидела дева молодая,Лицом спокойна и ясна.Подсел он скромно к деве скромной,Завёл он кротко с нею речь;Её не мыслила пресечьОна в задумчивости томной,Внимала слабым сердцем ей, — Так роза первых вешних днейЛучам неверным доверяет:Почуя тёплый ветерок,Его лобзаньям открываетБлагоуханный свой шипокИ не предвидит хлад суровый,Мертвящий хлад, дохнуть готовый.В руке гусара моегоДавно рука её лежала,В забвеньи сладком, у негоОна её не отнимала.Он к сердцу бедную прижал;Взор укоризны, даже гневаТогда поднять хотела дева,Но гнева взор не выражал.Весёлость ясная сиялаВ её младенческих очах,И наконец в таких словахЕму финляндка отвечала:„Ты мной давно уже любим,Зачем же нет? Ты добродушен,Всегда заботливо послушенМалейшим прихотям моим.Они докучливы бывали;Меня ты любишь, вижу я, — Душа признательна моя.Ты мне любезен: не всегда лиЯ угождать тебе спешу?Я с каждым утром приношуТебе цветы; я подарилаТебе кольцо; всегда былаТвоим весельем весела;С тобою грустным я грустила.Что ж? Я и в этом погрешила:Нам строго, строго не велятДружиться с вами. Говорят,Что вероломны, злобны все вы;Что вас бежать должны бы девы,Что как-то губите вы нас,Что пропадёшь, когда полюбишь;И ты, я думала не раз,Ты, может быть, меня погубишь“.— „Я твой губитель, Эда? Я?Тогда пускай мне казнь любуюПошлёт небесный судия!Нет, нет! я с тем тебя целую!“— „На что? зачем? Какой мне стыд!“ — Младая дева говорит.Уж поздно. Встать, бежать готоваС негодованием она,Но держит он. „Постой! Два слова!Постой! Ты взорами сурова,Ужель ты мной оскорблена?О нет, останься: миг забвенья,Минуту шалости прости! „— „Я не сержуся; но пусти!“— „Твой взор исполнен оскорбленья,И ты лицом не можешь лгать:Позволь, позволь для примиреньяТебя ещё поцеловать“.— „Оставь меня!“— „Мой друг прекрасный!И за ребяческую блажьТы неизвестности ужаснойМеня безжалостно предашь!И не поймешь моё страданье!И такова любовь твоя!Друг милый мой, одно лобзанье,Одно, иль ей не верю я!“И дева бедная вздохнула,И милый лик свой, до тогоОтвороченный от него,К нему тихонько обернула.Как он самим собой владел!С какою медленностью томной,И между тем как будто скромной,Напечатлеть он ей умелСвой поцелуй! Какое чувствоЕй в грудь младую влил он им!И лобызанием такимВладеет хладное искусство!Ах, Эда, Эда! Для чегоТакое долгое мгновеньеВо влажном пламени егоПила ты страстное забвенье?Теперь, полна в душе своейЖеланья смутного заботой,Ты освежительной дремотойУж не сомкнешь своих очей;Слетят на ложе сновиденья,Тебе безвестные досель,И долго жаркая постельТебе не даст успокоенья.На камнях розовых твоихВесна игриво засветлела,И ярко-зелен мох на них,И птичка весело запела,И по гранитному одруСветло бежит ручей сребристый,И лес прохладою душистойС востока веет поутру;Там за горою дол таится,Уже цветы пестреют там;Уже черёмух фимиамТам в чистом воздухе струится,Своею негою страшнаТебе волшебная весна.Не слушай птички сладкогласной!От сна восставшая, с крыльцаК прохладе утренней лицаНе обращай и в дол прекрасныйНе приходи, а сверх всего — Беги гусара твоего!Уже пустыня сном объята;Встал ясный месяц над горой,Сливая свет багряный свойС последним пурпуром заката;Двойная, трепетная теньОт чёрных сосен возлегает,И ночь прозрачная сменяетПогасший неприметно день.Уж поздно. Дева молодая,Жарка ланитами, встаетИ молча, глаз не подымая,В свой угол медленно идёт.Была беспечна, веселаКогда-то добренькая Эда;Одною Эдой и жилаКогда-то девичья беседа;Она приветно и светлоКогда-то всем глядела в очи.Что ж изменить её могло?Что ж это утро облекло,И так внезапно, в сумрак ночи?Она рассеянна, грустна;В беседах вовсе не слышна;Как прежде, ясного приветаНи для кого во взорах нет;Вопросы долго ждут ответа,И часто странен сей ответ;То жарки щеки, то бесцветны,И, тайной горести плоды,Нередко свежие следыГорючих слёз на них заметны.Бывало, слишком зашалитНеосторожный постоялец — Она к устам приставит палец,Ему с улыбкой им грозит.Когда же ей он подаритКакой-нибудь наряд дешёвый,Финляндка дивной ей обновойПохвастать к матери бежит,Меж тем его благодаритВесёлым книксом. ШаловливоНа друга сонного поройПлеснёт холодною водойИ убегает торопливо,И долго слышен громкий смех.Её трудов, её утехВсегда в товарищи малюткойБывал он призван с милой шуткой.Взойдет ли утро, ночи ль теньНа усыплённы холмы ляжет,Ему красотка „добрый день“И „добру ночь“ приветно скажет.Где время то? При нём онаКакой-то робостию нынеВ своих движеньях смущена;Весёлых шуток и в поминеУж нет; незначащих речейС ним даже дева не заводит,Как будто стал он недруг ей;Зато порой с его очейОчей задумчивых не сводит,Зато порой наединеК груди гусара вся в огнеБедняжка грудью припадаетИ, страсти гибельной полна,Сама уста свои онаК его лобзаньям обращает;А в ночь бессонную, одна,Одна с раскаяньем напрасным,Сама волнением ужаснымДуши своей устрашена,Уныло шепчет: „Что со мною?Мне с каждым днём грустней, грустней;Ах, где ты, мир души моей!Куда пойду я за тобою!“И слёзы детские у нейНевольно льются из очей.Она была не без надзора.Отец её, крутой старик,Отчасти в сердце к ней проник.Он подозрительного взораС несчастной девы не сводил;За нею следом он бродил,И подсмотрел ли что такое,Но только молодой шалунРаз видел, слышал, как ворчунВзад и вперед в своём покоеХодил сердито; как потомУдарил сильно кулакомОн по столу и Эде бедной,Пред ним трепещущей и бледной,Сказал решительно: „Поверь,Несдобровать тебе с гусаром!Вы за углами с ним недаромВсегда встречаетесь. ТеперьТы рада слушать негодяя,Худому выучит. БедаПадёт на дуру. Мне тогдаЗабота будет небольшая:Кто мой обычай ни порочь,А потаскушка мне не дочь“.Тихонько слезы отираяУ грустной Эды: „Что ворчать? — Сказала с кротостию мать. — У нас смиренная такаяДо сей поры была она.И в чём теперь её вина?Грешишь, бедняжку обижая“.— „Да, — молвил он, — ласкай её,А я сказал уже своё“.День после, в комнатке своей,Уже вечернею порою,Одна с привычною тоскою,Сидела Эда. Перед нейСвятая Библия лежала.На длань склонённая челом,Она рассеянным перстомРассеянно перебиралаЕё измятые листыИ в дни сердечной чистотыНевольной думой улетала.Взошёл он с пасмурным лицом,В молчанье сел, в молчанье рукиСжал на груди своей крестом;Приметы скрытой, тяжкой мукиВ нём всё являло. Наконец:„Долг от меня, — сказал хитрец, — С тобою требует разлуки.Теперь услышать милый глас,Увидеть милые мне очиЯ прихожу в последний раз;Покроет землю сумрак ночиИ навсегда разлучит нас.Виною твой отец суровый,Его укоры слышал я;Нет, нет, тебе любовь мояНе нанесёт печали новой!Прости!“ Чуть дышаща, бледна,Гусара слушала она.„Что говоришь? Возможно ль? Ныне?И навсегда, любезный мой!.. „— „Бегу отселе; но душойОстанусь в милой мне пустыне.С тобою видеть я любилПотоки те же, те же горы;К тому же небу возводилС небесной радостию взоры;С тобой в разлуке свету дняУже не радовать меня!Я волю дал любви несчастнойИ погубил, доверясь ей,За миг летящий, миг прекрасныйВсю красоту грядущих дней.Но слушай! Срок остался краткой:Пугаяся ревнивых глаз,Везде преследующих нас,Доселе мельком и украдкойВидались мы; моей мольбойНе оскорбись. На расставаньеПозволь, позволь иметь с тобойМне безмятежное свиданье!Лишь мраки ночи низойдут,И сном глубоким до денницыОтяжелелые зеницыТвои домашние сомкнут,Приду я к тихому приютуМоей любезной, — о, покиньДевичий страх и на минутуЗатвор досадный отодвинь!Прильну в безмолвии печальномК твоим устам, о жизнь моя,И в лобызании прощальномТебе оставлю душу я“.Прискорбно дева погляделаНа обольстителя; не смела,Сама не зная почему,Она довериться ему:Бедою что-то ей грозило;Какой то страх в неё проник;Ей смутно сердце говорило,Что не был прост его язык.Святая книга, как сначала,Ещё лежавшая пред ней,Ей долг её напоминала.Ко груди трепетной своейПрижав её: „Нет, нет, — сказала, — Зачем со злобою такойИграть моею простотой?Иль мало было прегрешений?Ещё ль, ещё ль охотный слухСклоню на голос искушений?Оставь меня, лукавый дух!Оставь, без новых угрызений“.Но вправду враг ему едва льНе помогал: с такою силойИзлил он ропот свой, печальСтоль горько выразил, что жальГусара стало деве милой;И слёзы падали у нейВ тяжёлых каплях из очей.И в то же время то моленья,То пени расточал хитрец.„Что медлишь? Дороги мгновенья! — К ней приступил он наконец. — Дай слово!“ — „Всей душой тоскуя,Какое слово дать могу я, — Сказала, — сжалься надо мной!Владею ль я сама собой!И что я знаю!“ Пылко, живоТут к сердцу он её прижал.„Я буду, жди меня!“ — сказал,Сказал и скрылся торопливо.Уже и холмы и поляПокрыты мраками густыми.Смиренный ужин разделяС неприхотливыми родными,Вошла девица в угол свой,На дверь задумчиво взглянула.„Поверь, опасен гость ночной!“ — Ей совесть робкая шепнула,И дверь её заложена.В бумажки мягкие онаЗлатые кудри завернула,Сняла поспешно, как-нибудьДня одеяния неловки,Тяжело дышащую грудьОсвободила от шнуровки,Легла и думала заснуть.Уж поздно, полночь, но ресницыСон не смыкает у девицы:„Стучаться будет он теперь.Зачем задвинула я дверь?Я своенравна, в самом деле.Пущу его: ведь миг со мнойПробудет здесь любезный мой,Потом навек уйдет отселе“.Так мнит уж девица, и вотС одра тихохонько встает,Ко двери с трепетом подходит,И вот задвижки роковойУже касается рукой;Вот руку медленно отводит,Вот приближает руку вновь;Железо двинулось — вся кровьЗастыла в девушке несчастной,И сердце сжала ей тоска.Тогда же чуждая рукаДверь пошатнула: „Друг прекрасный,Не бойся, Эда, это я!“И, от смятенья дух тая,Полна неведомого жара,Девица бедная мояУже в объятиях гусара.Увы! досталась в эту ночьЕму желанная победа:Чувств упоённых превозмочьТы не могла, бедняжка Эда!Заря багрянит свод небес.Восторг обманчивый исчез;С ним улетел и призрак счастья;Открылась бездна нищеты,Слезами скорби платишь тыУже за слёзы сладострастья!Стыдясь пылающего дня,На крае ложа роковогоСидишь ты, голову склоня.Взгляни на друга молодого!Внимай ему: нет, нет, с тобойОн не снесёт разлуки злой;Тебе все дни его и ночи;Отец его не устрашит,Он подозренья усыпит,Обманет бдительные очи;Твой будет он, покуда жив…Напрасно всё; она не внемлет,Очей на друга не подъемлет,Уста безмолвные раскрыв,Потупя в землю взор незрящий;Ей то же друга разговор,Что ветр, бессмысленно свистящийСреди ущелин финских гор.Недолго, дева красоты,Предателя чуждалась ты,Томяся грустью безотрадной!Ты уступила сердцу вновь:Простила нежная любовьЛюбви коварной и нещадной.Идёт поспешно день за днем.Гусару дева молодаяУже покорствует во всем.За ним она, как лань ручная,Повсюду ходит. То четойПриемлет их в полдневный знойГустая сень дубровы сонной,То зазовёт дремучий бор,То приглашают гроты горВ свой сумрак неги благосклонной;Но чаще сходятся ониВ долу соседственном, глубоком.В густой рябиновой сениНад быстро льющимся потокомОни садятся на траву.Порой любовник в томной лениПослушной деве на колениКладёт беспечную главуИ лёгким сном глаза смыкает.Дух притаив, она внимаетДыханью друга своего;Древесной веткой отвеваетДокучных мошек от него;Его волнистыми власамиИграет детскими перстами.Когда ж подымется лунаИ дикий край под ней задремлет,В приют укромный свой онаК себе на одр его приемлет.Но дева нежная мояТомится тайною тоскою.Раз обычайною пороюУ вод любимого ручьяОни сидели молчаливо.Любовник в тихом забытьиГлядел на светлые струи,Пред ним бегущие игриво.Дорогой сорванный цветокОн как-то бросил в быстрый ток.Вздохнула дева молодая;На друга голову склоня.„Так, — прошептала, — и меня,Миг полелея, полаская,Так на погибель бросишь ты!“Уста незлобной красотыУлыбкой милой улыбнулись,Но скорбь взяла-таки своё,И на ресницах у неёНевольно слёзы навернулись.Она косынкою своейИх отёрла и, веселейСтараяся глядеть на друга:„Прости! Безумная тоска!Сегодня жизнь моя сладка,Сегодня я твоя подруга,И завтра будешь ты со мной,И день ещё, и, статься может,Я до разлуки роковойНе доживу, господь поможет!“Невинной нежностью не разОна любовника смущалаИ сожаленье в нём подчасИ угрызенье пробуждала;Но чаще, чаще он скучалЕё любовию тоскливойИ миг разлуки призывалУж как свободы миг счастливый.Не тщетно!Буйный швед опятьНе соблюдает договоров,Вновь хочет с русским испытатьНеравный жребий бранных споров.Уж переходят за КюменьПередовые ополченья, — Война, война! Грядущий день — День рокового разлученья.Нет слёз у девы молодой.Мертва лицом, мертва душой,На суету походных сборовГлядит она: всему конец!На ней встревоженный хитрецОстановить не может взоров.Сгустилась ночь. В глубокий сонВсё погрузилося. Унылый,В последний раз идёт он к милой.Ей утешенья шепчет он,Её лобзает он напрасно.Внимает, чувства лишена;Даёт лобзать себя она,Но безответно, безучастно!Мечтанья все бежали прочь.Они томительную ночьВ безмолвной горести проводят.Уж в путь зовёт сиянье дня,Уже ретивого коняМладому воину подводят,Уж он садится. У дверейПустынной хижины своейОна стоит, мутна очами.Девица бедная, прости!Уж по далекому путиОн поскакал. Уж за холмамиНе виден он твоим очам…Согнув колена, к небесамОна сперва воздела руки,За ним простёрла их потомИ в прах поверглася лицомС глухим стенаньем смертной муки.Сковал потоки зимний хлад,И над стремнинами своимиС гранитных гор уже висятОни горами ледяными.Из-под одежды снеговойКой-где вставая головами,Скалы чернеют за скалами,Во мгле волнистой и седойИсчезло небо. Зашумели,Завыли зимние метели.Что с бедной девицей моей?Потух огонь её очей;В ней Эды прежней нет и тени,Изнемогает в цвете дней;Но чужды слёзы ей и пени.Как небо зимнее, бледна,В молчанье грусти безнадежнойСидит недвижно у окна.Сидит и бури вой мятежныйУныло слушает она,Мечтая: „Нет со мною друга;Ты мне постыл, печальный свет!Конца дождусь ли я иль нет?Когда, когда сметёшь ты, вьюга,С лица земли мой лёгкий след?Когда, когда на сон глубокийМне даст могила свой приютИ на неё сугроб высокий,Бушуя, ветры нанесут?“Кладбище есть. Теснятся тамК холмам холмы, кресты к крестам,Однообразные для взгляда;Их (меж кустами чуть видна,Из круглых камней сложена)Обходит низкая ограда.Лежит уже давно за нейМогила девицы моей.И кто теперь её отыщет,Кто с нежной грустью навестит?Кругом всё пусто, всё молчит;Порою только ветер свищетИ можжевельник шевелит.
1824-25, «1832»
„Мнемозина: Собрание сочинений в стихах и прозе“, Ч. 4, М., 1825.
ТЕЛЕМА И МАКАР
Непостоянна, своевольна,Ничем Телема не довольна;Всегда душа её полнаМладенческого беспокойства;Любила толстяка онаСовсем иного с нею свойства:Макар не тужит ни о чем,Ему покой всего дороже;С весельем шумным незнаком,Он незнаком со скукой тоже;Заснёт он ночью крепким сном,Едва глаза свои зажмурит;Поутру встанет молодцом,День целый после балагурит.В любви причудливой своейК Макару часто нестерпимойБыла Телема: милым ейХотелось быть боготворимой.Однажды, чем-то оскорбясь,Увлёкшись живостью сердечной,В упрёках горьких излиласьПред ним она. Макар беспечныйПокинул бедную, смеясь.Без друга скучно и унылоТянулись дни. Из края в крайЗа ним бежать она давай:Жить без Макара тошно было.Надежды ветреной полна,Приходит в Царское она.Того ли встретит, иль другого:„Не здесь ли милый мой дружок?Макара нет ли дорогого?“Никто без хохота не могУслышать имени такого.„Какой Макар тобой любим?Как разлучилася ты с ним?Что он, голубушка, за диво?“Она в ответ нетерпеливо:„Нет лучше друга моего;Он добродушен, доброхотен,Весёлонравен, беззаботен,Не ненавидит никогоИ сам никем не ненавидим“.„Ступай, — ответствовали ей, — Здесь нет его: таких людейМы при дворе совсем не видим“.Решилась далее идтиМоя беглянка молодая;Заходит в лавру по пути,Макара мирного найтиВ сей мирной пристани мечтая.Игумен ей: „Сказать ли вам?Его мы долго поджидали;Но, признаюсь, по пустякам!Посты, раздор и скуку намВ замену стены наши дали“.Один неласковый чернецСказал вертушке наконец:„Охота по миру шататься!Найдется ль, полно, ваш беглец?На том он свете, может статься!“Телему сей живой мертвецЧуть не взбесил таким приветом.„Его найду я, мой отец,Не беспокойтеся об этом.Нет! о Макаре дорогомНе понапрасну я тоскую:Одна я жизнь ему дарую;Не может быть он в мире том,Когда я в этом существую!“„Но где же встречу друга я? — Мечтает странница моя. — В столице? что же? не чудесно:Между певцами, верно, он,Которыми изображенОн столь искусно и прелестно“.Один из них ей молвил так:„Вы обманулися, никак;Не появлялся, к сожаленью,И между нами ваш чудак;О нём мы пишем кое-как,По одному воображенью!“Совет пред нею. На негоВзглянула странница — и мимо:„Нет, для Макара моегоТакое место нестерпимо!Там нет его. Не спорю в том:Прельститься мог бы он двором,Двор полон чудного угара;Но за присутственным столомВвек не увижу я Макара!“Надеясь друга повстречать,Телема стала навещатьГулянья, зрелища столицы,Ко всем заглядывала в лицы — По пустякам! ПриглашенаВ дома блестящие она,Где те счастливцы председают,Которых светским языкомЛюдьми с утонченным умом,Людьми со вкусом называют;Они приветливы лицом,Речами веселы, свободныИ с милым сердцу беглецомЕй показались очень сходны.Но чем с Макаром дорогимПохожей быть они старались,Тем от прямого сходства с нимОни заметней удалялись!Тоска, печаль её взяла;Наскуча бегать по-пустомуИз места в место, побрелаОна тихохонько до дому.В давно покинутый приютПриходит странница — и что же?Уже Макар с улыбкой тутПодругу ждал на брачном ложе.„Со мною в мире и любви, — Он молвил, — с этих пор живи;Живи, о лишнем не тоскуя,И коль расстаться вновь со мнойНе хочешь, нрава тишинойСебе приязнь мою даруя,От угожденья моегоНе требуй более того,Что я даю, что дать могу я“.
«1827»
„Северные цветы на 1827 год“
БАЛ
Глухая полночь. Строем длинным,Осеребрённые луной,Стоят кареты на ТверскойПред домом пышным и старинным.Пылает тысячью огнейОбширный зал; с высоких хоровРевут смычки; толпа гостей;Гул танца с гулом разговоров.В роскошных перьях и цветах,С улыбкой мёртвой на устах,Обыкновенной рамой бала,Старушки светские сидятИ на блестящий вихорь залаС тупым вниманием глядят.Кружатся дамы молодые,Не чувствуют себя самих;Драгими камнями у нихГорят уборы головные;По их плечам полунагимЗлатые локоны летают;Одежды лёгкие, как дым,Их лёгкий стан обозначают.Вокруг пленительных харитИ суетится и кипитТолпа поклонников ревнивых;Толкует, ловит каждый взгляд;Шутя, несчастных и счастливыхВертушки милые творят.В движеньи всё. Горя добитьсяВниманья лестного красы,Гусар крутит свои усы,Писатель чопорно острится,И оба правы: говорят,Что в то же время можно дамам,Меняя слева взгляд на взгляд,Смеяться справа эпиграммам.Меж тем и в лентах и в звездах,Порою с картами в руках,Выходят важные бояры,Встав из-за ломберных столов,Взглянуть на мчащиеся парыПод гул порывистый смычков.Но гости глухо зашумели,Вся зала шёпотом полна:„Домой уехала она!Вдруг стало дурно ей“. — “Ужели?“— „В кадрили весело вертясь,Вдруг помертвела!“ — “Что причиной?Ах, боже мой! Скажите, князь,Скажите, что с княгиней Ниной,Женою вашею?“ — „Бог весть,Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть“.„Что с ней, кузина? танцевалиВы в ближней паре, видел я?В кругу пристойном не всегда лиОна как будто не своя?“Злословье правду говорило.В Москве меж умниц и меж дурМоей княгине чересчурСлыть Пенелопой трудно было.Презренья к мнению полна,Над добродетелию женскойНе насмехается ль она,Как над ужимкой деревенской?Кого в свой дом она манит,Не записных ли волокит,Не новичков ли миловидных?Не утомлён ли слух людейМолвой побед её бесстыдныхИ соблазнительных связей?Но как влекла к себе всесильноЕё живая красота!Чьи непорочные устаТак улыбалися умильно!Какая бы Людмила ей,Смирясь, лучей благочестивыхСвоих лазоревых очейИ свежести ланит стыдливыхНе отдала бы сей же часЗа яркий глянец чёрных глаз,Облитых влагой сладострастной,За пламя жаркое ланит?Какая фее самовластнойНе уступила б из харит?Как в близких сердцу разговорахБыла пленительна она!Как угодительно-нежна!Какая ласковость во взорахУ ней сияла! Но порой,Ревнивым гневом пламенея,Как зла в словах, страстна собой,Являлась новая Медея!Какие слёзы из очейПотом катилися у ней!Терзая душу, проливалиВ неё томленье слезы те;Кто б не отёр их у печали,Кто б не оставил красоте?Страшись прелестницы опасной,Не подходи: обведенаВолшебным очерком она;Кругом её заразы страстнойИсполнен воздух! Жалок тот,Кто в сладкий чад его вступает:Ладью пловца водоворотТак на погибель увлекает!Беги её: нет сердца в ней!Страшися вкрадчивых речейОдуревающей приманки;Влюблённых взглядов не лови:В ней жар упившейся вакханки,Горячки жар — не жар любви.Так, не сочувствия прямогоМогуществом увлечена — На грудь роскошную онаЗвала счастливца молодого;Он пересоздан был на мигЕё живым воображеньем;Ей своенравный зрелся лик,Она ласкала с упоеньемОдно видение своё.И гасла вдруг мечта её:Она вдалась в обман досадный,Её прельститель ей смешон,И средь толпы Лаисе хладнойУж неприметен будет он.В часы томительные ночи,Утех естественных чужда,Так чародейка иногдаСебе волшебством тешит очи:Над ней слились из облаковВеликолепные чертоги;Она на троне из цветов,Ей угождают полубоги.На миг один восхищенаЖивым видением она;Но в ум приходит с изумленьем,Смеётся сердца забытьюИ с тьмой сливает мановеньемМечту блестящую свою.Чей образ кисть нарисовала?Увы! те дни уж далеко,Когда княгиня так легкоВоспламенялась, остывала!Когда, питомице прямойИ Эпикура и Ниноны,Летучей прихоти однойЕй были ведомы законы!Посланник рока ей предстал;Смущённый взор очаровал,Поработил воображенье,Слиял все мысли в мысль однуИ пролил страстное мученьеВ глухую сердца глубину.Красой изнеженной АрсенийНе привлекал к себе очей:Следы мучительных страстей,Следы печальных размышленийНосил он на челе; в очахБеспечность мрачная дышала,И не улыбка на устах — Усмешка праздная блуждала.Он незадолго посещалКрая чужие; там искал,Как слышно было, развлеченьяИ снова родину узрел;Но, видно, сердцу исцеленьяДать не возмог чужой предел.Предстал он в дом моей Лаисы,И остряков задорный полкНе знаю как пред ним умолк — Главой поникли Адонисы.Он в разговоре поражалЛюдей и света знаньем редким,Глубоко в сердце проникалЛукавой шуткой, словом едким,Судил разборчиво певца,Знал цену кисти и резца,И, сколько ни был хладно-сжатымПривычный склад его речей,Казался чувствами богатымОн в глубине души своей.Неодолимо, как судьбина,Не знаю, что в игре лица,В движенье каждом пришлецаК нему влекло тебя, о Нина!С него ты не сводила глаз…Он был учтив, но хладен с нею,Её смущал он много разУлыбкой опытной своею;Но, жрица давняя любви,Она ль не знала, как в кровиРодить мятежное волненье,Как в чувства дикий жар вдохнуть…И всемогущее мгновеньеЕго повергло к ней на грудь.Мои любовники дышалиСогласным счастьем два-три дни;Чрез день-другой потом ониНесходство в чувствах показали.Забвенья страстного полна,Полна блаженства жизни новой,Свободно, радостно онаК нему ласкалась; но суровый,Унылый часто зрелся он:Пред ним летал мятежный сон;Всегда рассеянный, судьбину,Казалось, в чём-то он винил,И, прижимая к сердцу Нину,От Нины сердце он таил.Неблагодарный! Им у НиныВсе мысли были заняты:Его любимые цветы,Его любимые картиныУ ней являлися. Не разБлистали новые уборыВ её покоях, чтоб на часЕму прельстить, потешить взоры.Был втайне убран кабинет,Где сладострастный полусвет,Богинь роскошных изваянья,Курений сладких лёгкий пар — Животворило все желанья,Вливало в сердце томный жар.Вотще! Он предан был печали.Однажды (до того дошло)У Нины вспыхнуло челоИ очи ярко заблистали.Страстей противных беглый спорЛицо явило. „Что с тобою, — Она сказала, — что твой взорВсё полон мрачною тоскою?Досаду давнюю моюЯ боле в сердце не таю:Печаль с тобою неразлучна;Стыжусь, но ясно вижу я:Тебе тяжка, тебе докучнаЛюбовь безумная моя!Скажи, за что твоё презренье?Скажи, в сердечной глубинеТы нечувствителен ко мнеИль недоверчив? ПодозреньеЯ заслужила. СтариныМне тяжело воспоминанье:Тогда всечасной новизныАлкало у меня мечтанье;Один кумир на долгий срокПоработить его не мог;Любовь сегодняшняя трудноЖила до завтрашнего дня, — Мне вверить сердце безрассудно,Ты прав, но выслушай меня.Беги со мной — земля велика!Чужбина скроет нас легко,И там безвестно, далеко,Ты будешь полный мой владыка.Ты мне Италию поройХвалил с блестящим увлеченьем;Страну, любимую тобой,Узнала я воображеньем;Там солнце пышно, там лунаВосходит, сладости полна;Там
вьются лозы винограда,Шумят лавровые леса, — Туда, туда! с тобой я радаЗабыть родные небеса.Беги со мной! Ты безответен!Ответствуй, жребий мой реши.Иль нет! зачем? Твоей душиУпорный холод мне приметен;Молчи же! не нуждаюсь яВ словах обманчивых, — довольно!Любовь несчастная мояМне свыше казнь… но больно, больно!..“И зарыдала. ВозмущёнЕё тоской: „Безумный сонТебя увлек, — сказал Арсений, — Невольный мрак души моей — След прежних жалких заблужденийИ прежних гибельных страстей.Его со временем рассеетТвоя волшебная любовь;Нет, не тревожься, если вновьТобой сомненье овладеет!Моей печали не вини“.День после, мирною четою,Сидели на софе они.Княгиня томною рукоюОбняла друга своегоИ прилегла к плечу его.На ближний столик, в думе скрытнойОблокотясь, Арсений нашМеж тем по карточке визитнойВодил небрежный карандаш.Давно был вечер. С лёгким трескомГорели свечи на столе,Кумиров мрамор в дальней мглеКой-где блистал неверным блеском.Молчал Арсений, Нина тож.Вдруг, тайным чувством увлечённый,Он восклицает: „Как похож!“Проснулась Нина: „Друг бесценный,Похож! Ужели? мой портрет!Взглянуть позволь… Что ж это? Нет!Не мой: жеманная девчонкаСо сладкой глупостью в глазах,В кудрях мохнатых, как болонка,С улыбкой сонной на устах!Скажу, красавица такаяМеня затмила бы совсем…“Лицо княгини между темПокрыла бледность гробовая.Её дыханье отошло,Уста застыли, посинели;Увлажил хладный пот чело,Непомертвелые блестелиГлаза одни. Вещать хотелЯзык мятежный, но коснел,Слова сливались в лепетанье.Мгновенье долгое прошло,И наконец её страданьеСвободный голос обрело:„Арсений, видишь, я мертвею;Арсений, дашь ли мне ответ!Знаком ты с ревностию?.. Нет!Так ведай, я знакома с нею,Я к ней способна! В старину,Меж многих редкостей Востока,Себе я выбрала одну…Вот перстень… с ним я выше рока!Арсений! мне в защиту данМогучий этот талисман;Знай, никакое злоключеньеМеня при нём не устрашит.В глазах твоих недоуменье,Дивишься ты! Он яд таит“.У Нины руку взял Арсений:„Спокойна совесть у меня, — Сказал, — но дожил я до дняТяжёлых сердцу откровений.Внимай же мне. С чего начну?Не предавайся гневу, Нина!Другой дышал я в старину,Хотела то сама судьбина.Росли мы вместе. Как милаМалютка Оленька была!Её мгновеньями инымиЕщё я вижу пред собойС очами тёмно-голубыми,С тёмно-кудрявой головой.Я называл её сестрою,С ней игры детства я делил;Но год за годом уходилОбыкновенной чередою.Исчезло детство. ПритеклиДни непонятного волненья,И друг на друга возвелиМы взоры, полные томленья.Обманчив разговор очей.И, руку Олиньки моейСжимая робкою рукою,„Скажи, — шептал я иногда, — Скажи, любим ли я тобою?“И слышал сладостное да.В счастливый дом, себе на горе,Тогда я друга ввел. ЛицомОн был приятен, жив умом;Обворожил он Ольгу вскоре.Всегда встречались взоры их,Всегда велся меж ними шёпот.Я мук язвительных моихНе снес — излил ревнивый ропот.Какой же ждал меня успех?Мне был ответом детский смех!Её покинул я с презреньем,Всю боль души в душе тая.Сказал „прости“ всему: но мщеньемСопернику поклялся я.Всечасно колкими словамиСкучал я, досаждал ему,И по желанью моемуВскипела ссора между нами:Стрелялись мы. В крови упав,Навек я думал мир оставить;С одра восстал я телом здрав,Но сердцем болен. Что прибавить?Бежал я в дальние края;Увы! под чуждым небом яТомился тою же тоскою.Родимый край узрев опять,Я только с милою тобоюДушою начал оживать“.Умолк. Бессмысленно гляделаОна на друга своего,Как будто повести егоЕщё вполне не разумела;Но от руки его потомОсвободив тихонько руку,Вдруг содрогнулася лицом,И всё в нём выразило муку.И, обессилена, томна,Главой поникнула она.„Что, что с тобою, друг бесценный?“ — Вскричал Арсений. Слух егоВнял только вздох полустесненный.— „Друг милый, что ты?“ — „Ничего“.Ещё на крыльях торопливыхПромчалось несколько недельВ размолвках бурных, как досель,И в примиреньях несчастливых.Но что же, что же напослед?Сегодня друга нет у Нины,И завтра, послезавтра нет!Напрасно, полная кручины,Она с дверей не сводит глазИ мнит: он будет через час.Он позабыл о Нине страстной;Он не вошёл, вошёл слуга,Письмо ей подал… миг ужасный!Сомненья нет: его рука!„Что медлить, — к ней писал Арсений, — Открыться должно… Небо! в чём?Едва владею я пером,Ищу напрасно выражений.О Нина! Ольгу встретил я;Она поныне дышит мною,И ревность прежняя мояБыла неправой и смешною.Удел решён. По старинеЯ верен Ольге, верной мне.Прости! твое воспоминаньеЯ сохраню до поздних дней;В нём понесу я наказаньеОшибок юности моей“.Для своего и для чужогоНезрима Нина; всем одноТвердит швейцар её давно:„Не принимает, нездорова!“Ей нужды нет ни в ком, ни в чем;Питьё и пищу забывая,В покое дальнем и глухомОна, недвижная, немая,Сидит и с места одногоНе сводит взора своего.Глубокой муки сон печальный!Но двери пашут, растворясь:Муж не весьма сентиментальный,Сморкаясь громко, входит князь.И вот садится. В размышленьеСначала молча погружен,Ногой потряхивает он;И наконец: „С тобой мученье!Без всякой грусти ты грустишь;Как погляжу, совсем больна ты;Ей-ей! с трудом вообразишь,Как вы причудами богаты!Опомниться тебе пора.Сегодня бал у князь Петра;Забудь фантазии пустыеИ от людей не отставай;Там будут наши молодые,Арсений с Ольгой. Поезжай.Ну что, поедешь ли?“ — „Поеду“, — Сказала, странно оживясь,Княгиня. „Дело, — молвил князь, — Прощай, спешу я в клоб к обеду“.Что, Нина бедная, с тобой?Каков чувство овладелоТвоей болезненной душой?Что оживить её умело,Ужель надежда? ТоропясьЧасы летят; уехал князь;Пора готовиться княгине.Нарядами окружена,Давно не бывшими в помине,Перед трюмо стоит она.Уж газ на ней, струясь, блистает;Роскошно, сладостно очамРисует грудь, потом к ногамС гирляндой яркой упадает.Алмаз мелькающих серёгГорит за чёрными кудрями;Жемчуг чело её облёгИ, меж обильными косамиРукой искусной пропущён,То видим, то невидим он.Над головою перья веют;По томной прихоти своей,То ей лицо они лелеют,То дремлют в локонах у ней.Меж тем (к какому разрушеньюВедёт сердечная гроза!)Её потухшие глазаОкружены широкой теньюИ на щеках румянца нет!Чуть виден в образе прекрасномКрасы бывалой слабый след!В стекле живом и беспристрастномКнягиня бедная мояГлядяся, мнит: „И это я!Но пусть на страшное виденьеОн взор смущённый возведёт,Пускай узрит своё твореньеИ всю вину свою поймет“.Другое тяжкое мечтаньеПотом волнует душу ей:„Ужель сопернице моейОтдамся я на поруганье!Ужель спокойно я снесу,Как, торжествуя надо мною,Свою цветущую красуС моей увядшею красоюСравнит насмешливо она!Надежда есть ещё одна:Следы печали я сокроюХоть вполовину, хоть на час…“И Нина трепетной рукоюЛицо румянит в первый раз.Она явилася на бале.Что ж возмутило душу ей?Толпы ли ветреных гостейВ ярко блестящей, пышной зале,Беспечный лепет, мирный смех?Порывы ль музыки веселой,И, словом, этот вихрь утех,Больным душою столь тяжёлый?Или двусмысленно взглянутьПосмел на Нину кто-нибудь?Иль лишним счастием блисталоЛицо у Ольги молодой?Что б ни было, ей дурно стало,Она уехала домой.Глухая ночь. У Нины в спальной,Лениво споря с темнотой,Перед иконой золотойЛампада точит свет печальной.То пропадёт во мраке он,То заиграет на окладе;Кругом глубокий, мёртвый сон!Меж тем в блистательном наряде,В богатых перьях, жемчугах,С румянцем странным на щеках,Ты ль это, Нина, мною зрима?В переливающейся мглеЗачем сидишь ты недвижима,С недвижной думой на челе?Дверь заскрипела, слышит ухоПоходку чью-то на полу;Перед иконою, в углу,Стал и закашлял кто-то глухо.Сухая, дряхлая рукаИз тьмы к лампаде потянулась;Светильню тронула слегка,Светильня сонная очнулась,И свет нежданный и живойВдруг озаряет весь покой:Княгини мамушка седаяПеред иконою стоит,И вот уж, набожно вздыхая,Земной поклон она творит.Вот поднялась, перекрестилась;Вот поплелась было домой;Вдруг видит Нину пред собой,На полпути остановилась.Глядит печально на неё,Качает старой головою:„Ты ль это, дитятко моё,Такою позднею порою?..И не смыкаешь очи сном,Горюя бог знает о чем!Вот так-то ты свой век проводишь,Хоть от ума, да неумно;Ну, право, ты себя уходишь,А ведь грешно, куда грешно!И что в судьбе твоей худого?Как погляжу я, полон домНе перечесть каким добром;Ты роду-звания большого;Твой князь приятного лица,Душа в нём кроткая такая, — Всечасно вышнего ТворцаБлагословляла бы другая!Ты позабыла Бога… да,Не ходишь в церковь никогда;Поверь, кто Господа оставит,Того оставит и Господь;А Он-то духом нашим правит,Он охраняет нашу плоть!Не осердись, моя родная;Ты знаешь, мало ли о чёмМелю я старым языком,Прости, дай ручку мне“. Вздыхая,К руке княгининой онаУстами ветхими прильнула — Рука ледяно-холодна.В лицо ей с трепетом взглянула — На нём поспешный смерти ход;Глаза стоят и в пене рот…Судьбина Нины совершилась,Нет Нины! ну так что же? нет!Как видно, ядом отравилась,Сдержала страшный свой обет!Уже билеты роковые,Билеты с чёрною каймой,На коих бренности людскойТрофеи, модой принятые,Печально поражают взгляд;Где сухощавые СатурныС косами грозными сидят,Склонясь на траурные урны;Где кости мёртвые крестомЛежат разительным гербомПод гробовыми головами, — О смерти Нины должну вестьУзаконёнными словамиСпешат по городу разнесть.В урочный день, на вынос тела,Со всех концов Москвы большойОдна карета за другойК хоромам князя полетела.Обсев гостиную кругом,Сначала важное молчаньеТолпа хранила; но потомВозникло томное жужжанье;Оно росло, росло, рослоИ в шумный говор перешло.Объятый счастливым забвеньем,Сам князь за дело принялсяИ жарким богословским преньемС ханжой каким-то занялся.Богатый гроб несчастной Нины,Священством пышным окружён,Был в землю мирно опущён;Свет не узнал её судьбины.Князь, без особого труда,Свой жребий вышней воле предал.Поэт, который завсегдаПо четвергам у них обедал,Никак с желудочной тоскиСкропал на смерть её стишки.Обильна слухами столица;Молва какая-то была,Что их законная страницаВ журнале дамском приняла.
1825-1828
„Две повести в стихах“. СПб., 1828
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ
Зевес, любя семью людскую,Попарно души сотворилИ наперёд одну мужскуюС одною женской согласил.Хвала всевышней благостыне!Но в ней нам мало пользы ныне:Глядите! ныне род людской,Размножась, облил шар земной:Куда пойду? мечтаешь с горем,На хладный север, знойный юг?За Белым иль за Чёрным моремБлуждаешь ты, желанный друг?Не всё. Задача есть другая.Шатаясь по свету, поройСтолкнёшься с родственной душойИ рад; но вот беда какая:Душа родная — нос чужойИ посторонний подбородок!..Враждуют чувства меж собой;Признаться, способ мировойНаходкой был бы из находок!Но он потерян между нас,О нём живет один рассказ.В земле, о коей справедливоНам чудеса вещает старь,В Египте жил-был славный царь,Имел он дочь — творенья диво,Красот подсолнечных алмаз,Любовь души, веселье глаз;Челом белее лилий Нила;Коралла пышного морейУстами свежими алей;Яснее дневного светилаУлыбкой ясною своей.В пределах самых отдалённыхНосилася её хвалаИ женихами привелаК ней полк царей иноплемённых.И Мемфис-град заликовал!В нём пир за пиром восставал:Светла, прелестна, восседаяВ кругу любовников своих,Моя царевна молодаяСовсем с ума сводила их.И всё бы ладно шло; но что же?Всегда весёлая, онаВдруг стала пасмурна, грустна,Так что на дело не похоже.К своим высоким женихамВниманье вовсе прекратилаИ, кроме колких эпиграмм,Им ничего не говорила.Какая же была вина,Что изменилась так она?Любовь. Случайною судьбоюДержавный пир её отцаУкрасить лирною игроюПризвали юного певца;Не восхвалял он Озирида,Не славил Аписа-быка,Любовь он пел, о Зораида!И песнь его была сладка,Как вод согласное журчанье,Как нежных горлиц воркованье,Как томный, ропот ветерка,Когда, в полудень воспалённый,Лобзает он исподтишкаЦветок, роскошно усыплённый.Свершился вышний приговор.Свершился! никакою силойНеотразимый, с этих порПред ней носился образ милой;С тех пор в душе её звучал,Звучал всечасно голос нежной,Её питал, упоевалТоскою сладкой и мятежной!„Как глупы эти дикари,Разноплемённые цари!И как прелестен он!“ — вздыхая,Мечтала дева молодая.Но между тем летели дни;Решенья гости ожидали,Решенья не было. ОниУже сердиться начинали.Сам царь досадою вскипел;Он не охотник был до шутокИ жениха, чрез трое суток,Избрать царевне повелел.Была, как громом, речью гневнойМладая дочь поражена.На что ж, в судьбе своей плачевной,Решилась, бедная, она?Рыдала долго Зораида,Взрывала сердце ей обида,Взрывала сердце ей печаль;Вдруг мысль в уме её родилась,Лицом царевна проясниласьИ шепчет: „Ах, едва ль, едва ль…Но что мы знаем? статься может,Он в самом деле мне поможет“.Вам рассказать я позабыл,Что в эту пору, мой читатель,Столетний маг в Мемфисе был,Изиды вещий толкователь.Он, если не лгала молва,Проник все тайны естества.На то и жил почтенный дядя;Отвергнув мира суету,Не пил, не ел, не спал он, глядяВ глаза священному коту.И в нём-то было упованье;К нему-то, милые друзья,Решилася на совещаньеИдти красавица моя.Едва редеет мгла ночная,И, пробуждаться начиная,Едва румянится восток;Еще великий Мемфис дремлетИ утро нехотя приемлет,А уж, покинув свой чертог,В простой и чуждой ей одежде,Но страха тайного полна,Доверясь ветреной надежде,Выходит за город она.Перед очами ЗораидыПустыня та, где пирамидыЗа пирамидами встаютИ (величавые гробницы)Гигантским кладбищем ведутК стопам огромной их царицы.Себе чудак устроил тутФилософический приют.Блуждает дева молодаяСреди столицы гробовой;И вот приметен кров жилой,Над коим пальма вековаяСтоит, роскошно помаваяШироколиственной главой.Царевна видит пред собойОбитель старца. Для чего жеОстановилася она,Внезапно взором смущенаИ чутким ухом настороже?Что дланью трепетной своейОбъемлет сердце? что так пышетЕё лицо? и грудь у нейЧто так неровно, сильно дышит?Приносит песнь издалекаЕй дуновенье ветерка.ПЕСНЯЗачем от раннего рассветаДо поздней ночи я пою,Безумной птицей, о Ниэта!Красу жестокую твою?Чужда, чужда ты сожаленья:Звезда взойдет, звезда зайдет;Сурова ты, а мне забвеньяБессильный лотос не дает.Люблю, любя, в могилу сниду;Несокрушима цепь моя:Я видел диво-Зораиду,И не забыл Ниэты я.Чей это голос? Вседержитель!Она ль его не узнаёт!Певец, души её пленитель,Другую пламенно поёт!И вот что боги ей судили!Уж ей колена изменили,Уж меркнет свет в её очах,Без чувств упала бы во прах,Но нашей деве в то мгновеньеПредстало чудное виденье.Глядит: в одежде шутовскойБредёт к ней старец гробовой.Паяс торжественный и дикий,Белобородый, жёлтоликий,В какой-то острой шапке он;Пестреет множеством каракулНа нём широкий балахон, — То был почтенный наш оракул.К царевне трепетной моейПодходит он; на темя ейПриветно руку налагает,Глядит с улыбкою в лицоИ ободрительно вещает:„Прими чудесное кольцо;Ты им, о дева! уничтожишьХитросплетённый узел твой;Кому на перст его возложишь,С тем поменяешься звездой.Иди, а мудрость ОзиридаНаставит свыше мысль твою.Я даром сим, о Зораида,Тебе за веру воздаю“.Возвращена в свои чертоги,Душою полная тревоги,Царевна думает: „Во снеВсё это чудилося мне?Но нет, не сновиденье это!Кольцо на палец мой надетоПочтенным старцем — вот оно.Какую ж пользу в нём найду я?Он говорил, его даруя,Так бестолково, так темно“.Опять царевна унывает,Недоумения полна;Но вот невольниц призываетИ отыскать повелеваетСвою соперницу она.По повелению другому,Как будто к празднику большомуЕё чертоги убраны;Везде легли ковры богатыИ дорогие ароматыВо всех кадилах возжжены,Все водометы пущены;Блистают редкими цветамиРяды узорчатых кошниц,И полон воздух голосамиДальноземельных, чудных птиц;Всё негой сладостною дышит,Всё дивной роскошию пышетНа троне, радостным венцом,Порфирой светлою блистая,Сидит царевна молодая,Окружена своим двором.Вотще прилежно наблюдаетЕё глаза смущённый дворИ угадать по ним желает,Что знаменует сей позор.Она в безмолвии глубоком,Как сном объятая, сидитИ неподвижным, мутным окомНа двери дальние глядит.Придворные безмолвны тоже.Дверь отворилась: „Вот она!“Лицом бледнее полотна,Царевна вскрикнула. Кого жеУзрела, скорбная душой,В толпе невольниц пред собой?Кого? — пастушку молодую,Собой довольно недурную,Но очень смуглую лицом,Глазами бойкую и злую,С нахмуренным, упрямым лбом.Царевна смотрит и мечтает:„Она ли мне предпочтена!“Но вот придворных высылаетИ остается с ней одна.Царевна первого приветаИскала долго, наконецПечально молвила: „Ниэта!Ты видишь: пышен мой дворец,В жемчуг и злато я одета,На мне порфира и венец;Я красотою диво света,Очарование сердец!Я всею славою земноюНаделена моей звездою, — Чего желать могла бы я?И что ж, Ниэта, в скорби чуднойМилее мне твой жребий скудный,Милее мне звезда твоя.Ниэта, хочешь ли, с тобоюЯ поменяюся звездою?“Мудрён царевнин был привет,Но, не застенчива природно,„Как вашей милости угодно“, — Ниэта молвила в ответ.Тогда на палец ей наделаЦаревна дивное кольцо;Закрыть смущённое лицоРуками бедная хотела;Но что же? в миг волшебный сейМоя царевна оживиласьДушой Ниэтиной; а в нейДуша царевны очутилась.И, быстрым чудом бытиеПеременив, лицо своёЗакрыла дурочка степная,Царевна же, наоборот,Спустила руки на живот,Рот удивлённый разевая.Где Зораида, где она?Осталась тень её одна.Когда ж лицо своё явилаНиэта, руки опустя(О, как обеих их шутяОдна минута изменила!),Блистало дивной красотойЛицо пастушки молодой;Во взорах чувство выражалось,Горела нежная мечта,Для слова милого, казалось,Сейчас откроются уста,Ниэта та же, да не та.Так из-за туч луна выходит,Вдруг озаряя небеса,Так зелень свежую наводитНа рощи пыльные роса.С главой поникшею Ниэта,С невольным пламенем лицаТихонько вышла из дворца,И о судьбе её до светаНе доходил уж слух потом.Так что ж? о счастии прямомПроведать людям неудобно;Мы знаем, свойственно емуЛюбить хранительную тьму,И, драгоценное, подобноВ том драгоценному всему.Где искромётные рубины,Где перлы светлые нашли?В глубоких пропастях земли,На тёмном дне морской пучины.А что с царевною моей?Она с плотнейшим из князейВеликолепно обвенчалась.Он с нею ладно жил, хотяВ иное время не шутяЕго супруга завиралась,И даже под сердитый часОна, возвыся бойкий глас,Совсем ругательски ругалась.Он не роптал на то ничуть,Любил житье-бытье простое,И сам, где надо, завернутьНе забывал словцо лихое.По-своему до поздних днейДушою в душу жил он с ней.____________________Что я прибавлю, друг мой нежной?Жизнь непогодою мятежной,Ты знаешь, встретила меня;За бедством бедство подымалось;Век над главой моей, казалось,Не взыдет радостного дня.Порой смирял я песнопеньемПорыв болезненных страстей;Но мне тяжёлым вдохновеньемБыла печаль души моей.Явилась ты, мой друг бесценный,И прояснилась жизнь моя:Веселой музой вдохновенный,Весёлый вздор болтаю я.Прими мой труд непринуждённый!Счастливым светом озаренныйДуши, свободной от забот,Он — твой достаток справедливой,Он первый плод мечты игривой,Он новой жизни первый плод.
1828-1829
„Северные цветы на 1829 год“
ЦЫГАНКА
ГЛАВА I
— Прощай, Елецкой: ты невесел,И рассветает уж давно;Пошло мне впрок твое вино:Ух! я встаю насилу с кресел!Не правда ль, братцы, по домам?— Нет! пусть попляшет прежде намЕго цыганка. Ангел Сара,Ну что? потешить нас нельзя ль?Ступай, я сяду за рояль.— Могу сказать, вас будет пара:Ты охмелен, и в сон онаУже давно погружена.Прощайте, господа!.. — ГулякиВстают, шатаясь на ногах;Берут на стульях, на столахСвои разбросанные фраки,Свои мундиры, сюртуки;Но, доброй воле вопреки,Неспоры сборы. Шляпу на лобНадвинув, держит пред собойСтакан недопитый инойИ рассуждает: „Надлежало б…“Умом и телом недвижим,Он долго простоит над ним.Другой пред зеркалом на шеюСвой галстук вяжет, но рукаЕго тяжка и неловка:Все как-то врозь идут под неюКонцы проклятого платка.К свече приставя трубку задом,Ждет третий пасмурный чудак,Когда закурится табак.Лихие шутки сыплют градом.Но полно: вон валит кабак.— Прощай, Елецкой, до свиданья!— Прощайте, братцы, добрый путь! — И, сокращая провожанья,Дверь поспешает он замкнуть.Один оставшися, ЕлецкойБрюзгливым оком обозрелПокой, где праздник молодецкойПорой недавнею гремел.Он чувство возбуждал двойное:Великолепье отжилое,Штоф полинялый на стенах;Меж окон зеркала большие,Но всё и в пятнах и в лучах;В пыли завесы дорогие,Давно не чищенный паркет;К тому же буйного разгульяВсегдашний безобразный след:Тут опрокинутые стулья,Везде табачная зола,Стаканы середи столаС остатками задорной влаги;Тарелки жирные кругом;И вот, на выпуске печном,Строй догоревших до бумагиИ в блеске утренних лучейУже бледнеющих свечей.Открыв рассеянной рукоюОкно, Елецкой взор тупой,Взор, отуманенный мечтой,Уставил прямо пред собою.Пред ним, светло озаренаНаставшим утром, ото снаМосква торжественно вставала.Под раннею лазурной мглойБлестящей влагой блеск дневнойРека местами отражала;Аркада длинного мостаБелела ярко. Чуден, пышен,Московских зданий красота,Над всеми зданьями возвышен,Огнем востока Кремль алел.Зажгли лучи его живыеСоборов главы золотые;Меж ними царственно горелИван Великий. Сад красивой,Кругом твердыни горделивойВияся, живо зеленел.Но он на пышную столицуГлядел с душевною враждой.За что? О том в главе другойНайдут особую страницу.Он был воскормлен сей Москвой.Минувших дней воспоминаньяИ дней грядущих упованья — Всё заключал он в ней одной;Но странной доли нёс он бремя,И был ей чуждым в то же время,И чуждым больше, чем другой.
ГЛАВА II
Отца и матери ЕлецкойЛишился в годы те, когдаОбыкновенно жизни светскойНам наступает череда.И свет узнал он, и сначалаЯвлялся в вечер на три бала;С визитной карточкой поройЛетел на выезд городской.Согласно с общим заведеньем,Он в праздник пасхи, в Новый годК дядям и тёткам с поздравленьемСкакал с прихода на приход…Живее жизнью насладитьсяАлкал безумец молодойИ начал с первых дней томитьсяПределов светских теснотой.Ему в гостиных стало душно:То было глупо, это скучно.Из них Елецкой мой исчез,И на желанном им простореЖитьём он новым зажил вскореМежду буянов и повес.Развратных, своевольных правилНесчастный кодекс он составил;Всегда ссылалось на негоЕго блажное болтовство.Им проповедуемых мненийИль половины их большой,Наверно, чужд он был душой,Причастной лучших вдохновений;Но, мысли буйством увлечён,Вдвойне молву озлобил он.С Москвой и Русью он расстался,Края чужие посетил;Там промотался, проигралсяИ в путь обратный поспешил.Своим пенатам возвращённый,Всему решительным венцом,Цыганку взял к себе он в дом,И, общим мненьем поражённый,Сам рушил он, над ним смеясь,Со светом остальную связь.Тут нашей повести начало.Неделя светлая былаИ под Новинское звалаГраждан московских. Всё бежало,Всё торопилось: стар и млад,Жильцы лачуг, жильцы палат,Живою, смешанной толпою,Туда, где, словно сам собою,На краткий срок, в единый миг,Блистая пёстрыми дворцами,Шумя цветными флюгерами,Средь града новый град возник:Столица лёгкая бездельяИ бесчиновного веселья,Досуга русского кумир!Там целый день разгульный пир;Там раздаются звуки трубны,Звенят, гремят литавры, бубны;Паясы с зыбких галерейЗовут, манят к себе гостей.Там клепер знает чёт и нечет;Ножи проворные венцомКругом себя индеец мечетИ бисер нижет языком.Гордясь лихими седоками,Там одноколки, застучав,С потешных гор летят стремглав.Своими длинными шестамиКачели крашеные тамЛюдей уносят к небесам.Волшебный праздник довершая,Меж тем с весёлым торжествомКарет блестящих цепь тройнаяКатится медленно кругом.Меж балаганов оживлённых,Ежеминутно осаждённыхНетерпеливою толпой,Давно бродил Елецкой мой.Окинув взорами собранье,В одном остановил вниманьеОн на девице молодой.Своими чистыми очами,Своими детскими устами,Своей спокойной красотой,Одушевлённой выраженьемСей драгоценной тишины,Она сходна была с виденьемЕго разборчивой весны.Давно он знал её заочно.С его глазами ненарочноГлазами встретилась она;Их выраженьем смущена,Покрылась краскою живоюИ отвела тихонько взор.Охвачен бедственной межою,Не зрел Елецкой с давних порРумянца этого святого!Упадший дух подъемля в нём,Он был для путника ночногоДенницы розовым лучом.Он к милой думой умилённойЛетит. Меж тем она встает;Девице руку подаетЕё сосед, старик почтенной;Из балагана идут вон — И их в толпе теряет он.Узнать, душою не в покое,Он жаждет имя дорогое!И незнакомка названа.Гражданка сферы той она,Того злопамятного света,С кем в опрометчивые лета,В избытке гордом юных сил,Сам в бой неровный он вступил.Смягчит ли идол оскорбленныйОн жертвой позднею своей?Против него предубежденной,Предстать осмелится ли ей?И всех преград он сам виною!Меж там в борьбе его с молвоюПрошло, промчалось много дней.Елецкой мыслил промежутком;Полней других созрел рассудкомОн в самом опыте страстей,И наконец среди пороков,Кипевших роем вкруг него,И ядовитых их уроков,И омраченья своегоВ душе сберёг он чувства пламя.Елецкой битву проиграл,Но, побеждённый, спас он знамяИ пред самим собой не пал.
ГЛАВА III
Незамечаем и неведом,За милою бродил он следом;В тени задумчивых дубровПрекрасных Пресненских прудов,В аллеях стриженых бульвара,Между красавиц городскихИскал он девы дум своих.Не для блистательного дараАктёров наших посещалОн душный театральный зал — Елецкой, сцену забывая,С той ложи не сводил очей,В которой Вера молодаяСидела, изредка встречаяВзор, остановленный на ней.Вкусив неполное свиданье,Елецкой приходил домойИсполнен мукою двойной;Но, полюбив своё страданье,Такой же встречи с новым днёмИскал в безумии своём.Однажды… погасал, свежея,Июльский день. Бульвар ТверскойДремал под нисходящей мглой;Пустела длинная аллея;Царица тишины и сна,Высоко поднялась луна.Но со знакомыми своимиЕщё, в болтливом забытье,Сидела Вера на скамье.В соседстве, не замечен ими,За липой тёмной и густой,Стоял влюблённый наш герой.Перчатку Вера уронила.Поспешно поднял он еёИ подал ей. Лицо своёК нему с испугом обратилаМладая дева. РазговорПрервав, на нём остановилаВстревоженный, но долгий взор.Судьбу, душой своей довольной,Он и за то благодарил.Елецкой Веру поразилСвоей услугой своевольной,И, хоть на час, её мечтаИм, верно, будет занята.Что ж! и сомнительное счастьеМгновенных, бедных этих встречЕму осеннее ненастьеНе позамедлило пресечь.Покрылось небо облаками;Дождь бесконечный ливмя лил;И вот мороз его сменил.Застыли воды, снег клокамиНа мостовую повалил, — Пришла зима. Свистя, крутитсяМетель на Пресненских прудах,На обнаженных деревахБульвара иней серебрится.Там, где недавнею поройГуляли грации толпой,Какой-нибудь жандарм усатый,Шагая, шпорами стучит;С метлой стоит мужик брадатыйИль школьник с сумкою бежит.Для балов, вечеров при этомТеатр оставлен модным светом.Елецкой мрачен и сердит…Но вот в известном маскарадеДолжна быть Вера. Ожил онИ в полнадежде, в полдосадеЛелеет деятельный сон.Живая музыка играет;Кадрили вьются ей под лад,Кипит, пестреет маскарад.В его затею не вступает,И кстати, большинство гостей;В тени их он ещё видней.Призраки всех веков и наций,Гуляют феи, визири,Полишинели, дикари,Их мучит бес мистификаций;Но не выходит хитрых фраз:„Я знаю вас! я знаю вас!..“Ни у кого для продолженьяНедостает воображенья.Признаться надобно: не нам,Сугробов северных сынам,Приноровляться к детям юга!Метелей дух не создал насДля их блистательных проказ.К чему неловкая натуга?Мы сохраняем холод свойВ приёмах живости чужой.Елецкой из ряду выходитИ Веру чуть с ума не сводит.Успел разведать он о нейДовольно этих мелочей,В которых тайны роковыеДевицы видят молодые.В словах запутанных своихОн намекает ей о них;И, удивленья и смущеньяПолна, горит она лицомИ вот выходит из терпенья.„Я как обманутая сном!Скажите, ради бога, кто вы?“ЕлецкойВы любопытны, как дитя.Итак, со мною не шутяВы познакомиться готовы?Нежданным именем моимЯ испугаю вас.ВераКак скучно!Всё шутки.ЕлецкойЯ не склонен к нимИ остерёг вас добродушно.Я дух… и нет глуши, жилья,Где б я, незримый, не был с вами.Всё чутким ухом слышу я,Всё вижу зоркими очами.Не бойтесь! слушаю, гляжуЯ с полной преданностью дружбы;Неожидаемые службыЯ вам догадливо служу;Однажды перед ваши очиЯ в виде смертного предстал;В ту пору сумрак летней ночиМне образ видимый давал…Вы узнаете?ВераВаши сказкиВы продолжите до утра.Смотрите: все снимают маски,Снимите же свою, пора!ЕлецкойНе мне. Оставьте убежденья,Я не исполню ваш приказ.Лицо открыл бы я для васБез выраженья, без значенья.Нет, нет; я вспомню веселейСей разговор непринуждённый,Почти нежданно уловлённыйСчастливой маскою моей,Чем взор холодного смущенья,Который на лицо моёВперите вы, когда еёСниму я вам из угожденья.Нет, я б не мог его снести!Прощайте; я не здешний житель,В мою безвестную обительЯ должен вовремя сойти.Елецкой тихо удалился;Уж был у выхода и залСовсем, казалось, покидал,Но у дверей остановился:Взглянуть он раз ещё желалНа Веру… Тихий взор он встретил,Мольбу немую в нём заметил,Укор в нём дружеский постиг,И скинул маску. В этот мигПред ним лицо другое стало,Очами гневными сверкалоИ дико поднятой рукойГрозило Вере и пропалоС Елецким вместе за толпой.