Полонянин
Шрифт:
– Да, – сказал лекарь. – Помощь мне сейчас пригодится.
– Дядя Соломон, а как же вы к нам подоспели? – спросила Малуша. – Мы же не чаяли, что подмога придет.
– Святослава за то благодарите, – ответил лекарь. – Это он мать надоумил в Ольговичи заглянуть. Надоело ему в Вышгороде сидеть, на волю запросился. Княгиня про деревеньку свою вспомнила. Так он ей все уши прожужжал. Посмотреть на нее захотел. А заодно с Добрыном и с тобой, Мала, повидаться.
– Чего это он со мной повидаться захотел? – удивилась сестренка.
– Не знаю, –
– Вот еще, – передернула плечиками Малушка. – Нужен он мне больно.
– Кто кому нужен, вы меж собой решайте, – продолжил лекарь. – Только мы сотню Претича взяли да на двух ладьях к вам направились. Засветло не успели. Пришлось к берегу на ночевку пристать. Тут видим – зарево. Поняли, что неладное в деревеньке стряслось, да пока на ладьи грузились, вон сколько дикари-дулебы натворить успели.
– Соломон, – подбежал к нам каган.
Иногда мне казалось, что он ходить не умеет, только бегает.
– Давай раненых на вторую ладью. Чего они у тебя на земле лежат?
– Так ведь не на себе же мне их перетаскивать, – ответил Соломон.
– Сейчас подмога будет, – кивнул мальчишка. – А ты что разлегся, Добрый?
– Да вот, отдохнуть решил, – ответил я.
– Чего ты? Не видишь, побитый он. – Малушка перед ним встала, словно меня собой закрыла.
– Да чтоб Добрына побили? – рассмеялся мальчишка. – Ни в жисть не поверю! Ну-ка, посторонись, – подвинул он девчонку.
– Еще чего! – возмутилась Малушка и вновь перед ним встала.
– Это ты мне? – опешил от такого Святослав.
– А то кому же?
– Да как ты смеешь?! Я каган Киевский! И Руси господин! – возмутился мальчишка.
– А я княжна Древлянская! – насупилась Малушка да кулачки в бока уперла.
– Какая ты княжна? – рассмеялся Святослав. – Холопка ты! Мне мамка сказала, что в посудомойках ты у нас ходишь!
– Ну и что? – Малушка упрямо выпятила нижнюю губу да лапотком притопнула. – Судьба штука хитрая – сейчас посудомойка, а завтра снова княжной стану.
– Это кто тебе такое наплел?
– Девки мои сенные.
– Ой, насмешила, у посудомойки свои сенные есть…
– Ты не очень-то ерепенься, – сказала сестренка серьезно, – а то не посмотрю, что ты каган. Так врежу, что ты у меня полетишь!
– Только попробуй!
– И попробую!
– Нет, ты только попробуй!
– Ну, коли, просишь… – И со всего маху лапотком ему на ногу наступила.
– Ты чего?! Дура! Больно же! – Святослав на одной ноге заскакал.
– Сам же просил.
– Да не просил я.
– Нет, просил.
– Добрый, чего она?
– Вот и повидались, – рассмеялся лекарь.
Все это было вчера. А сегодня шумит речная водица, пенясь под ударами весел.
Из Ольговичей мы вышли ранним утром. На пепелище остались бабы и Твердята-пастушок. Не захотели они покидать своих мужиков, которые навеки легли в сырую землю, обороняя чужое добро. Ольга над ними Загляду поставила, назначила Домовитову дочь ключницей. Не хотела она оставаться, но
Простилась Малуша со своей наставницей. Всплакнули они, только ничего не поделать, кто же в силах хозяйке перечить.
– Береги ее, княжич, – сказала Загляда, глаза платочком утирая.
– Как смогу, так тебя заберу, – ответил я ей.
– Помогай вам Даждьбоже, – махнула она рукой и за тын пошла.
– Прощай, Загляда! – Малуша ей вслед крикнула. Остановилась ключница, до земли нам поклонилась:
– И ты меня прости, княжна.
А ратники ладью дулебскую от зла очистили. Срубили с ее носа зверя неведомого – то ли кота, то ли пардуса, – отпустили ладейный дух вдогон за Гойко, сыном Сдебуда. Петлю крепкую на обрубленный клюв накинули и к нам привязали. Погрузились и отчалили.
Три ладьи по реке пошли. Одна за другой. На передней ладье Ольга с Соломоном-лекарем, Андрей калеченный, на второй – ратники, в стычке раненные, мы с Малушей и Святослав с нами. А на дулебской ладье Претич за главного, кормчий с ним и гребцов всего два десятка.
Взглянул я напоследок на курганы свежие, простился с дедами, с деревенькой, с бабами. Кто знает, доведется ли еще свидеться?
Шли медленно. Тяжело груженная скарбом награбленным дулебская ладья ход сдерживала, но не пропадать же добру. Да и не сильно спешили мы.
Мимо нас проплывали зеленые берега, а мне все гарь от пожарища чудилась. По ночам рыбак на крестовине грезился, и смех его истязателей слышался. Просыпался я от этих снов в холодном поту. Кости избитые ныли, а в голове шумело, словно в бору в ветреный день. И все же дурное было позади. И вспоминалась присказка: что было, видели, а что будет – посмотрим еще.
Днем я на корме лежал, с гребцами и другими ранеными переговаривался. По привычке, их все варягами считали, но большинство из них полукровками были, свейского языка не знали, о Вальхалле не думали и требы свои с малолетства не Торрину с Одином, а Перуну Полянскому со Сварогом возносили. Себя же они называли русичами – потомками той руси, что вместе с Олегом и Асмудом из Нова-города в Киев пришла. И слова их, и дела, и мысли русскими были. И подумалось мне: «Может, зря их так не любят? Ведь такие же люди – две руки, две ноги и голова одна».
До Вышгорода совсем немного оставалось, когда мы на дневку к берегу пристали. Как и обещал Соломон, я подниматься начал. Рана на ноге затягивалась, на ребрах ссадины поджили, синяки на лице пожелтели, сходить стали. Высадился я с воды на твердую землю, качало меня от слабости, чтоб не упасть, на берегу присел. Солнышко припекает, птицы в бору поют. Хорошо. Только вдохнуть полной грудью не могу – больно. Весь ливер мне дулебы отбили. Как до града доберемся, надо будет в бане пропариться. А пока и потерпеть можно.