Полоса невезения

Соколов Алексей

А ведь я поймал лишь отражение... словно Персей со своим идеально надраенным щитом... с поправкой на запыленность здешнего зеркала. Основная доза досталась администраторше.

Увяла тетенька. Как-то вдруг разом посерела, сплющилась... согнулась над своим кроссвордом, словно единственное ее спасение - это срочно отыскать слово из восьми букв.

– Пойдем, Костя.

Я перевел взгляд на Лену - всё такую же бледную, усталую, что и на улице. Веснушки хоть и спрятались, но не до конца. В глазах - детская растерянность. Словно

кто-то совсем другой еще секунду назад сидел в ее теле. "Энергии Струны много что могут". И ведь пускай не звон, а лишь тень звона какое-то мгновение дрожала в воздухе... Впрочем, наверное, это у меня в ушах звенело.

На лестнице Лена, идущая чуть впереди, вдруг пошатнулась, и мне пришлось выставить руку, поддержать за тонкое и теплое плечо.

– Спасибо!
– обернулась она.
– Шатает чего-то. Ерунда, это давление и нервы. Скоро пройдет...

Не так уж и плох оказался номер. Да, не евростандарт, но чистенько. Кровать застелена белым покрывалом, на столе в вазочке - засохшие гвоздики, и даже окно тщательно вымыто.

– Не обольщайся, - без труда прочла мои мысли Лена.
– Сама тут всё драила. Свинарник же был... А я так не могу. На здешних горничных надеяться - это всё равно что на доброго Президента... Присаживайся, я сейчас.

Налила из графина воды, из сумочки достала упаковку таблеток.

– Повышает давление, - пояснила она.
– У меня оно вообще по жизни низкое, вегетодистония и прочие радости. Но жить можно, и это главное. Ты чай будешь?

Я кивнул. Не то чтобы ужасно хотелось чая, но просто приятно было смотреть, как тонкие, в синих жилках руки наливают воду в электрический чайник, достают из тумбочки заварку, сахар, сушки и леденцы.

– Только этим и питаешься?
– мне захотелось разрушить набухшую паузу.

– Тут в двух шагах неплохая столовая есть, - возразила Лена.
– Только иногда ну так ломает туда тащиться... Да мне не особо и надо, желудок как у котенка, с наперсток.

– И дома, в Столице, тоже самое?

– Нет, в офисе у нас неплохой буфет.
– Она напряженно смотрела на чайник, будто от ее пристального взгляда тот быстрее закипит.
– А дома... по-всякому.

Тускло как-то прозвучал ее голос - точно расстроенная гитара, которую долго и безжалостно терзали неумелые пальцы.

– А что...
– я помедлил.
– Дома за твоим питанием следить некому?

Лена, казалось, не услышала вопроса. Глядела на шумный чайник, молча, неподвижно. Как вырезанная из слоновой кости статуэтка.

– Некому, - вдруг ответила она.
– Совсем некому.

И снова закаменела. Что скрывалось в ее неподвижности - готовность взорваться или, напротив, тихо погаснуть? Кажется, я попал ей в болевую точку.

– Извини, - глотая звуки, пробормотал я.
– Не надо было спрашивать... всё язык мой дурной.

Лена глухо рассмеялась. Точно костяные шарики, стукаясь друг о друга, покатились россыпью.

–

Ты-то здесь при чем, Косточка? Ну спросил и спросил. Нормально. А я ответила... то есть нет, конечно. Разве это ответ... Тут надо уж всё рассказывать, а это так долго... и так страшно... Может, потом. А сейчас не надо, ладно? Снова туда возвращаться... в этот дым, в этот ад... Короче, пять лет уже. Потому я и в "Струну" пошла... Чтобы не напрасно всё... чтобы хотя бы других вытянуть...

Она замолчала, посмотрела на меня своими огромными - оказывается, они огромные!
– серыми глазами. Словно что-то пыталась передать, что-то такое, что не вмещается в слова.

А потом отвернулась, вздрогнула - и плечи ее мелко затряслись. Лена старалась плакать беззвучно, но это не получалось. Тонкие всхлипы, словно у ребенка, давно уже потерявшего всякую надежду. Навсегда заблудившегося в чужом мире. Угодившего в черную паутину.

Меня точно захлестнуло волной жалости. Ничего уже в ней не осталось от лихой начальственной дамы - сейчас это была маленькая, глупая девчонка, попавшая в беду. И холод пробежал у меня по спине, чтобы тут же смениться поднявшимся из самых глубин жарким облаком.

Я не стал ничего говорить - просто подошел, обнял за плечи. Прижался щекой к ее уху, маленькому и теплому. И время тут же остановилось. Всё постороннее исчезло, растаяло в убегающем от нас пространстве. Ничего больше не было, кроме нас - потерявшихся детей. И ее сердце гнало по жилам горячую кровь, стучало часто-часто, сухими щелчками - как опрокинутый метроном в некоем зале... Только и зал сейчас выветрился из памяти, все эти залы, Струны, Трибуналы - какая же это мелочь и глупость по сравнению... Я не хотел подбирать сравнения, не до того мне было, задыхающемуся от боли и нежности.

– Ой, чайник!
– вскрикнула вдруг Лена, и время вернулось, зашелестело осыпающимся песком.

Чайник и впрямь едва не выкипел. Он-то, неживой, не погружался в бесконечное "сейчас".

– Прости!
– утирая глаза рукавом, сказала Лена.
– Не обращай внимания, просто истерика. Знаешь, у меня бывает. Ну не железная я! Знаешь, я так боялась в автобусе... На какую-то секунду вдруг почувствовала, что теряю контроль... что я этого мужика сейчас... ну ты понимаешь.

Я понимал. Что такое Боевой Резонанс, не надо было объяснять.

– И это не впервые, - сокрушенно добавила она.
– Еще не срывалась, но бывала так близко... Мне, наверное, лечиться надо. Бросить всю эту канитель, и закатиться в хороший санаторий на полгодика... Только нельзя ведь, рассыпется без меня. Не потянут.

Я поискал глазами заварочный чайник. Не найдя, просто сыпанул заварки в оба стакана. Залил свежим, еще булькающим кипятком.

– Сахара мне не клади!
– предупредила Лена.
– Всегда пью несладкий.

– А говорят, незаменимых нет, - усмехнулся я через силу.
– Врут, выходит?