Полоса отчуждения

Кулькин Евгений Александрович

– Иди купи шпаклевки, клею и обои.

– Ну чего, ишачить, что ли, ты сюда приехал? – спросил.

«Ишачить», кстати, тоже Иваново словечко.

– У нас закон, – ответил Доронин, – ступил на палубу – наведи морской порядок.

2

В первый день они никуда не поехали.

На второй – тоже.

А Федор обзвонился.

– Куда ты запропал? – вопрошал.

– Друг, что ли, звонит? – спросил Иван.

– Да

вместе таксуем, – ответил Максим.

– Скажи ему: «Русские если не на фронте, то в ремонте». А что у него изножник-то места себе не находит?

Доронин всегда или складушничает, или непонятностями сорит.

«Изножником» зовет мужской детородный механизм.

Иной раз, правда, он его «третьей ногой» величает.

Но «изножник» как-то лучше ложится в обиход.

В первый раз к ним наведалась соседка снизу.

Ну та, у какой муж пьяница.

Кстати, и его с собой привела.

Но говорила только от себя:

– Позвонили, а сама думаю, неужто воры? По голове лупанут и «здорово живешь» не скажут.

Муж уныло молчал.

Был он еще не старый.

И довольно глядный с виду.

Только двух пальцев на левой руке недоставало.

– В детстве в пилораму попал, – сказала она.

– Хорошо, хоть это не по пьянке, – подал он голос, чем и намекнул, что она повсюду тиражирует его грех.

Соседи еще постояли какое-то время у порога и ушли.

А на следующее утро она пришла вновь.

С целым решетом винограда.

– На дачу к друзьям ездили, – пояснила и представилась, кажется, только одному Ивану: – Меня Светланой зовут.

– Хорошее имя, – произнес Доронин, – и при затмении солнца не потускнеет.

Светлана всохохотнула:

– А вы – большой шутник!

– Насчет габаритов не поспоришь, – ответил Иван. – А с юмором у меня совсем плохо. Когда по шутейности бьют, я вполне серьезно отвечаю.

И она опять хихикнула.

– Знаешь, подарки чем каверзны? – вопросил Иван и сам же ответил: – Ты нам – решето, а мы тебе – Бог знает что. Поэтому приходи на ужин.

И Света заявилась.

С махоткой пельменей, как она уверила, собственного изготовления.

Хотя вместе с пельменями сварила и ярлычок с адресом, откуда они в магазин припожаловали.

Пила она охотно и страшно удивлялась, что до сих пор ничего не сделала в квартире Максима.

– Вы – сверхидеальный муж! – повторяла она Доронину после каждой рюмки.

Иван, как всегда, не пьянел.

И больше, наверно, оттого что знал меру.

На каком-то периоде клал ладонь на стакан и говорил:

– Считайте, якорь я уже бросил.

Его никогда не упрашивали продолжить застолье. Когда же он уходил, то говорил: «Надо на своих кнехтах доковылять».

В «Леспромхозе» уже

знали, что «кнехты» – это какие-то чальные причиндалы, и пытались ввести это слово в общее употребление. Но оно к лицу было только Доронину.

Про Ивана ходил треп, что на службе, только не в Севастополе, а где-то на Кавказе, то ли в Поти или Батуми, он в одной драке, когда на него напала шайка, повыбивал с полсотни зубов.

А так он был человек смирный. Сговорчивый. Но уважал во всем порядок, подчеркивая, что он морской.

Когда расходились после ужина, Доронин сказал Светлане:

– Ты тут Максима не обижай. Как захмуреет, так посветли.

– Непременно посветлю! – изнемогала она от хохота.

Короче, к третьему дню квартиру стало не узнать.

Тут-то Максим и привез на ее смотрины жену.

Она чуть в обморок не упала от восторга.

– Вот это да! – сказала. – Нам бы так никогда не отмастеровать.

Иван довольно улыбался.

Явно ему нравилось, когда хвалят его за скурпулезно-мускурную работу. На этот раз факт восторга Вера с Иваном запили пивом, и Максим повез их по тем местам, которые так притягивают иноселенцев.

3

– Знаешь: хороший левак укрепляет брак!

Федор хохочет.

– За абсурдный пейзаж ты полжизни отдашь, – еще вдобавок продекламировал он.

– Что такой веселый? – спросил Максим.

И Федор опять отстиховался:

Надоело носить в себе червоточинуИ потому и прибег к головоморочению.

Он еще всхребнулся, потом сказал:

– Муж Лены в командировку уезжает, – и уточнил: – в длительную.

– Уж не разводом ли она зовется? – простодушно, но поинтересовался Максим, привыкший к телячьему восторгу друга.

Елене же Миновне, на его взгляд, Федор давно надоел, как овощ, о котором не хочется упоминать.

Наверно, и ему бы осточертела его легковесность, что ли.

Кажется, он никогда не бывает сосредоточенным, а тем более деловым. За рулем, если есть с кем, безудержно болтает. А в одиночестве, фальшивя, поет.

Конечно, свои песни.

Правда, однажды Максим все же застал его озабоченным.

Причем перед приемником.

Там жила песня.

Была она о несчастном, почти потерянном поэте, который в ресторане встретил женщину своей мечты.

Только она была с другим.

И его придыхальное:

Ах, какая женщина,Какая женщина,Мне б такую.