Полоса отчуждения
Шрифт:
Написал про «панталык». А сам понятия не имею, что это такое.
Вот я какой еще дремучий!
А что Вера?
У нее такой вид, словно она постоянно позирует невидимому художнику. То у нее на лице появляются испуг и благоговение, то озабоченность, словно она собирается предпринять путешествие в будущее. А жизнь в эту пору имеет просто символическое значение.
Иной
Не отрекайся от благ, а невзгоды всегда придут им на смену.
Твой (нынешний) Максим.
Глава вторая
1
Иван Доронин ошеломил Максима своим появлением почти так. как в свое время Топчий.
Бородой почти закрыл боковушку окна и спросил:
– Браток! По Сталинграду покатаешь?
А Максим ему в ответ:
– Садись, земеля! – И только тот угнездился рядом, укорил: – Овес не жуешь, а своих не узнаешь.
Иван аж дернулся.
Это его поговоркой пальнул Максим.
– Ты?! – вскричал он, турсуча его руку.
– Мы тут теперь живем, – подтвердил Максим.
– Как Вераха? – спросил Доронин.
– Как в пасеке, в меду глазики, – ответил он.
И это была его, доронинская шутка.
И Максим вдруг спросил:
– А где ты остановился?
– Да нигде еще. Решил сначала город глянуть. Везде побывал, а тут ни разу не пришлось.
– Постой! – остановил его Максим. – А про какой город-герой ты нам, ребятишкам, рассказывал?
– Про Севастополь. Там я пятилетку за шесть годов освоил.
– Чего так долго?
– Сроки такие были. Причем забрали нас, двадцатидевятников, когда мы уже десять и десять сплюсовали.
– С двадцати брали? – удивился Максим.
– Да, так вот, в связи с войной, что ли, случилось.
Ивану далеко за семьдесят, а выглядит он не более как на шестьдесят.
Волосом весь жуково-черный.
Только в бороде кое-где появились сивинки.
Доронина сроду никто не величал по отчеству.
А называли его Ванюхой или, на французский манер, Ив Аном.
Так его как-то повеличал один заика.
Это еще не на памяти Максима. Но, рассказывают, заявился Доронин с флота, долго клешами улицы не подметал, а решил организовать при «Леспромхозе» коммуну. И название флотское дал «SOS», что в переводе означает «Спасите наши души».
И в месте, что им было отведено, срубил первым делом часовню, на куполе которой вместо креста был взгроможден якорь.
Распорядок
Ни пить, ни курить никому не позволялось.
Для нарушителей полагалась кара – в зависимости от содеянного – «клетка позора» и «яма благовоспитания».
Еще была «доска покаяния», где каждый мог прилюдно признаться в своих грехах.
В коммуне занимались столярным ремеслом.
Там же ему учились и, если желали покинуть «SOS», то приобретенное надо было выкинуть, а все науки забыть, потому знания – по уставу коммуны – считались общественным достоянием.
Сперва в «SOS» вступило около двадцати человек.
А уже через год их перевалило за сотню.
Посъехались туда мужики из соседних поселков.
А один артист заявился из Москвы, прочитав о коммуне в «Комсомолке», и не просто приехал на осмотр невидали, а решил остаться в ней навсегда. Как жили коммунары, чем питались и забавляли себя в свободное время, никто не знал.
Не позволял Устав.
Коммуна просуществовала почти десять лет.
И развалилась в одночасье.
И виной этому были бабы.
Жены коммунаров.
Как-то на партийной конференции выступила одна активистка, и отдаленно не имеющая отношения к «Леспромхозу», и пошла костерить Доронина.
«Да они там мужеложством занимаются! – кричала. – Иначе почему женщин к себе не берут? Где равноправие? Конституция, наконец? А то государство в государстве создали!»
Случился там как раз какой-то журналюга из Москвы.
В «Известиях» все это прописал.
Приехала комиссия…
И начальство «Леспромхоза» угасло энтузиазмом.
Стало разные неприемлемые условия ставить.
И Доронин плюнул.
После распада «SOS» коммунары разбрелись все кто куда.
Мужики, почувствовавшие слабину, запили и загуляли.
Собрались бабы в Нардоме – так клуб по-старинке звался, – стали умолять Ивана вернуть все, как было.
А он им ответил: «Когда надо меня защищать от происков никчемцев, вы на их стороне были. А теперь корабль отчалил, и кранцы в воду».
Поскольку люди не знали, что такое «кранцы», требовали вызвать водолазов, чтобы достать их из реки.
Уехал после этого куда-то и Доронин.
Но вскорости возвернулся.
В школу военруком пошел.
А вот теперь он – в Сталинграде.
Первый раз в жизни.
– Ну и куда ты меня в первый хват подвезешь? – спросил он Максима.
– Сперва на квартиру, где ты будешь жить.
Они сходили в камеру хранения, куда Иван сдал свои вещи. А потом ринулись к пустующей квартире.
– А что же вы квартирантов сюда не пустите? – спросил Иван, разглядывая все, что требует ремонта и починки.
Сперва тут же разобрал кран.
А когда собрал, тот перестал течь.
Максим думал, упрекнет.
Нет.
Только сказал: