Полоса точного приземления
Шрифт:
Открывший совещание Евграфов предоставил слово Вавилову.
Главный конструктор несколько секунд помолчал - нелегко ему было начать, - но тут же взял себя в руки и заговорил. Докладывал он точно, объективно, без обтекаемых умолчаний. Марат больше смотрел в сумрачно решительное лицо Вавилова, чем вслушивался в его доклад, основную идею которого в основных чертах представлял.
– Встретились технические трудности… Известные средства результатов не дали… Рекомендации научных институтов сводятся к тому, что требуются принципиально новые решения, новые подходы… Мы в КБ пришли
– …Уже вышли с предложениями по новой станции, просим дать нам такое задание…
– Когда она будет?
– спросил Ростопчин.
– Ваша новая.
Вавилов пожал плечами и хотел было ответить, но его упредил Евграфов:
– Это предмет отдельного разговора, Дмитрий Кириллович. К нему ни мы, ни, насколько я понимаю, КБ не готовы. Их предложение поступило в министерство два дня назад. И отношения к нашей сегодняшней повестке дня…
– Извините, Василий Никифорович, имеет, - не удержался от того, чтобы перебить замминистра, Вавилов.
– Новая разработка будет опираться на плечи нынешней, с учетом всего, чему эта нынешняя нас научила…
– Так это же норма всякой конструкторской деятельности!
– сказал Евграфов.
– Не вас нам, Виктор Аркадьевич, учить, но, повторяю, это норма: выпущенный объект вводится в эксплуатацию, следующий проектируется и изготовляется, а будущий уже в головах авторов… Но мы собрались не для того. Ждем, что вы осветите нам положение дел с той станцией, которая уже есть. Положение дел с «Окном»… Вынужден напомнить, что опытный экземпляр большой машины Дмитрия Кирилловича на выходе. Идет подготовка к серии. Значит, пора думать о серийном выпуске всего оборудования, заложенного в самолет. Готово для запуска в серию «Окно»? Или нет?
– Еще недавно я вынужден был бы ответить на ваш вопрос отрицательно. Складывалось впечатление, что работать со станцией не получается. Но сейчас наметилась многообещающая, я бы сказал, весьма многообещающая перспектива. Выяснилось, что выйти на посадку, ориентируясь по отметке на экране нашей станции, можно!.. Трудно… Сложно… Пока с несколько большим процентом вынужденного ухода на второй круг, чем хотелось бы… Но можно! И тут, конечно, большая заслуга Андрея Прокофьевича.
Все обернулись к Кедрову.
– Вы можете гарантировать выход на полосу, если не с первого, то хотя бы со второго захода?
– резко спросил Ростопчин.
Кедров на секунду замялся. Каких-нибудь четыре-пять месяцев назад тогдашний Кедров бодро ответил бы: «Сделаем!» или нечто в подобном роде. Но ничто так не поднимает человека, как ответственность. Сегодня в кабинете Вавилова встал, чтобы ответить на заданный ему вопрос, уже другой Кедров, который выдавать векселя, не обеспеченные банковским вкладом, позволить себе не мог.
– Видите ли… - начал он.
Но тут, не дожидаясь его ответа, Евграфов снова обратился к Вавилову:
– На это, значит, ваш основной расчет?
– В перспективе… - начал Вавилов.
– К перспективе вернемся позднее… А сегодня? На это?
– В общем, да.
– Вот смотрите, Виктор Аркадьевич. В свое
(«Запомнил!» - подумал Вавилов.)
– …а сейчас, что сами делаете? Сначала рассчитывали, что сумеете улучшить поведение отметки техническими средствами. Потом - что летчики приспособятся. Потом - на реализацию предложений товарища… товарища Картужного, так ведь? Сейчас - снова на летчиков. Бросаетесь из стороны в сторону. Употребляя вашу терминологию, - шарахаетесь… Не похоже на вас, Виктор Аркадьевич. У меня о вас было мнение как о человеке более твердой линии. Принципиальной.
Последнее замечание Евграфова Вавилова явно задело.
– Нет, Василий Никифорович, - жестко ответил он.
– Твердая и принципиальная линия у нас есть! Она в том, что мы боремся за станцию! Всеми силами. Используя каждую возможность… Как на фронте во время наступления: где обозначился успех, туда и…
– Ну, вы-то сейчас, извините, не в наступлении. Скорее в обороне, - вполголоса заметил Ростопчин.
– Дмитрий Кириллович!
– с укоризной сказал Евграфов.
– Извините, - повторил Ростопчин.
– Но где же все-таки, вы считаете, у вас сегодня наметился успех?
– Я уже сказал, - ответил Вавилов.
– Андрей Прокофьевич нащупал приемы работы со станцией в ее нынешнем виде. Нащупал еще, конечно, не полностью. В основном - интуитивно. Сейчас они расшифровываются нашим теоретическим отделом.
– Теоретическим отделом?
– удивленно поднял брови Евграфов.
– А он тут при чем? Есть тут кто-нибудь из этого, вашего теоретического отдела?
Со стула у самой двери кабинета поднялся сутулый, худощавый, похожий на поседевшего ворона человек и неожиданным в столь неспортивном организме глубоким басом прогудел:
– С вашего разрешения, я. Заместитель начальника отдела… Мы анализируем записи полетов Андрея Прокофьевича. По его инициативе, между прочим. Начинают просматриваться некоторые закономерности. Формализовать их, наверное, будет довольно трудно… Работа еще в самом начале.
Как ни далеки были мысли Литвинова от такого подхода к делу, но не оценить его по достоинству он не мог. («Здорово! Выразить интуицию формулами! Поверить алгеброй гармонию, так сказать… Молодцы! И, конечно, Кедров молодец, если это вправду его идея… Из него вообще будет толк. Наносное отлетит, останется главное: отлично летает, напорист, и вот еще, ко всему прочему, оказывается, котелок у него варит».)
Однако Евграфов был склонен к более конкретному подходу:
– Опять перспективы, - проворчал он.
– Итак, вы настаиваете, чтобы ориентироваться на то, что летчики сумеют…
– Должны!
– твердо сказал Вавилов.
– В летной работе много нелегкого. И в плотном строю летать трудно, и фигуры высшего пилотажа чисто крутить, и сажать самолет - этим, между прочим, каждый полет завершается - тоже трудно. Медики установили: на посадке современного самолета у летчика пульс и кровяное давление в полтора раза возрастают!.. И ничего: осваивают это дело. Придется им научиться и нашей отметкой пользоваться. Кедров показал: это в пределах возможностей человеческих.