Половина желтого солнца
Шрифт:
— Приедешь на крестины? — спросила Оланна.
— Я ни разу еще не была в вашей пыльной дыре, так что могу приехать.
Оланна, улыбаясь, повесила трубку.
Матушка принесла девочку, завернутую в коричневый платок, насквозь провонявший огири, [76] устроилась с ней в гостиной и ждала, пока не вышла Оланна.
— Ngwanu. [77] Скоро приеду еще, — сказала Матушка, передав Оланне
76
Огири — пряность с резким, неприятным запахом.
77
До свидания.
Проводив ее, Угву пригляделся к малышке, и на лице его мелькнула тень тревоги.
— Матушка говорит, девочка похожа на ее мать. В нее вселилась душа ее матери.
— Мало ли кто на кого похож, Угву, это не значит, что души переселяются.
— Но ведь так оно и есть, мэм. Все мы после смерти вернемся на землю.
Оланна отмахнулась.
— Немедленно выкинь этот платок в помойку. Ну и вонь от него!
Девочка плакала. Оланна успокоила ее, искупала в ванночке и, глянув на часы, заволновалась, что кормилица — дородная женщина, которую нашла тетушка Угву, — может опоздать. Когда кормилица появилась и малышка, наевшись, уснула в люльке рядом с их большой кроватью, Оланна и Оденигбо склонились над спящим младенцем. Казалось, кожа ее, теплого коричневого оттенка, светится изнутри.
— Волосы густые, как у тебя, — прошептала Оланна.
— Будешь смотреть на нее и ненавидеть меня.
Оланна пожала плечами. Пусть не думает, будто она пошла на это ради него, сделала ему одолжение. Она поступила так для себя самой.
— Угву говорит, твоя мать ходила к дибии. Угву думает, ты переспал с Амалой из-за того, что тебя одурманили зельем.
Оденигбо помолчал.
— Иного объяснения он, пожалуй, не понял бы.
— Если бы всему виной было зелье, то родился бы желанный мальчик, ведь так? — продолжала Оланна. — Никакой логики.
— Точно так же нелогично верить в невидимого христианского Бога.
Оланна привыкла к беззлобным шуткам Оденигбо над ее «светской» верой и в другое время ответила бы, что не знает, верит ли в невидимого христианского Бога. Но теперь, когда в кроватке лежало беспомощное создание, настолько зависимое от других, что само его существование казалось милостью свыше, все стало иначе.
— Я верю, — сказала Оланна. — Верю в милосердного Бога.
— А я не верю ни в каких богов.
— Знаю. Ты ни во что не веришь.
— Только в любовь. — Оденигбо глянул на Оланну. — Я верю в любовь.
Оланна невольно рассмеялась, едва не сказав, что любовь тоже не знает логики.
— Девочке нужно имя, — задумалась она.
— Мама назвала ее Обиагели.
— Это имя нельзя оставить. (Его мать не имела права называть внучку, от которой отказалась.) Будем звать ее Малышкой, пока
Надо съездить за покупками в «Кингсвей», заказать в Лондоне новый парик. У Оланны голова закружилась от счастья.
Малышка шевельнулась, и вновь Оланну объял страх. Глядя на кудряшки, лоснившиеся от детского масла, она сомневалась, хватит ли у нее сил, сможет ли она вырастить ребенка.
Вечером Оланна не раз пыталась дозвониться до Кайнене, но трубку никто не брал. Наверное, Кайнене была в Лагосе. Ночью Оланна позвонила еще раз и услышала в трубке хриплый голос сестры:
— Алло.
— Эджимам, ты простыла? — встревожилась Оланна.
— Ты трахалась с Ричардом.
Оланна подскочила.
— Ты ведь у нас хорошая, — продолжала Кайнене ровным голосом. — Хорошие не спят с любовниками сестры.
Вновь опустившись на пуфик, Оланна поняла, что ей стало легче. Кайнене все знает. Больше не надо жить в страхе, что до сестры дойдет правда. Теперь она вольна испытывать искреннее раскаяние.
— Я должна была тебе рассказать… Это ничего не значило.
— Разумеется, ничего. Подумаешь, переспала с моим любовником.
— Прости, что так вышло. — Слезы застилали Оланне глаза. — Кайнене, прости меня, пожалуйста.
— Зачем ты это сделала? — Голос Кайнене звучал пугающе спокойно. — Ты ведь у нас хорошая, и красавица, и борец за свободу, всеобщая любимица. И белые мужчины не в твоем вкусе. Так зачем?
— Не знаю, Кайнене, само собой вышло. Я очень жалею. Такое не прощается.
— Да, не прощается. — Кайнене бросила трубку.
У Оланны словно что-то оборвалось внутри. Она хорошо знала сестру. Кайнене долго помнит обиды.
Ричард отколотил бы Харрисона палкой, если б мог. Его всегда передергивало от мысли, что англичане в колониях пороли черных слуг, даже стариков. Теперь же он охотно взял бы с них пример. Пнул бы Харрисона, чтобы тот растянулся ничком на земле, и бил, бил, бил, пока тот не научится держать язык за зубами. И дернул же его черт взять Харрисона с собой в Порт-Харкорт. Но Ричард собирался пробыть там целую неделю и не хотел оставлять беднягу одного в Нсукке. В день их приезда Харрисон, будто желая доказать, что его взяли сюда не зря, приготовил роскошный обед: грибной суп с бобами, салат из папайи, цыпленка под сливочным соусом с зеленью, а на сладкое — лимонный пирог.
— Браво, Харрисон! — похвалила Кайнене с озорным огоньком в глазах. Она была в хорошем настроении: когда Ричард приехал, она повисла у него на шее и закружила в шуточном танце по натертому паркету гостиной.
— Спасибо, мадам. — Харрисон раскланялся.
— А дома вы готовите то же самое?
Харрисон обиженно надулся.
— Дома я не готовить. Мой жена готовить местный блюд. — Я готовить любой европейский блюд, все, что мой хозяин кушать в своя страна.