Половинный код. Тот, кто убьет
Шрифт:
Совет дает мне разрешение посещать места в пределах нескольких миль от дома, то есть местные магазины и наш лес. Проходит год, за ним другой. Мое существование омрачают только мои дни рождения, тринадцатый и четырнадцатый, но я кое-как пробираюсь через Освидетельствования, и мой код по-прежнему остается неопределенным. Бабушка продолжает учить меня всему о зельях и растениях. А я продолжаю один ездить в Уэльс. Я учусь выживать в лесу зимой, читать знаки погоды и укрываться от дождя. Я никогда не отлучаюсь из дома дольше, чем
Я часто думаю об отце, но мои планы сбежать когда-нибудь к нему остаются неопределенными. Куда чаще я думаю об Анне-Лизе. Я всегда помню и ее саму, и ее волосы, и кожу, и улыбку, но после четырнадцатого дня рождения мысли о ней становятся просто неотвязными. Мне надо увидеть ее — живьем, и эти планы скоро обретают определенность.
Я не так глуп, чтобы искать ее в школе или возле ее дома, но между ними есть Эдж-Хилл — место, где мы однажды договаривались встретиться.
Вот я и иду туда.
Холм похож на перевернутую миску, вершина у него плоская, а склоны крутые, и вокруг них протоптана тропа. С южной стороны из холма выступает скала из песчаника, с вершины которой открывается вид на окружающую долину: сплошной зеленый ковер засеянных полей, разделенных дорогами на квадраты, обрамленные живыми изгородями, с редким вкраплением домов. Скала голая, она изборождена глубокими горизонтальными и вертикальными складками. У ее подножия клочок утоптанной, голой земли. Она красно-коричневая и очень сухая, так что я отчаянно пылю ботинками, когда прохожу по ней.
Вскарабкаться на скалу совсем не сложно, трещины достаточно широкие, чтобы в них можно было просунуть руки и ноги. Сидя на вершине песчаной скалы, если ее можно так назвать, я не вижу тропинку у основания холма — ее загораживают склоны, зато я прекрасно слышу голоса редких собачников, которые приходят туда со своими питомцами, и перекличку детей, медленно бредущих домой из школы. Если кто-нибудь другой, не Анна-Лиза, приблизится к моему убежищу, у меня будет время скрыться.
Каждый школьный день я поджидаю ее на вершине. Один раз мне кажется, будто я слышу ее голос, она говорит с кем-то из братьев, и я отправляюсь домой.
Приближается зима, когда на повороте как-то вспыхивает сияющая светлая грива волос Анны-Лизы.
Я сажусь на краю каменного выступа, свешиваю ноги и старательно болтаю ими.
Анна-Лиза идет по холму вверх и не замечает меня, пока не переходит через самую крутую часть подъема. Тогда, подняв голову, она видит меня, оглядывается и, не замедляя шага, продолжает идти, пока не оказывается прямо подо мной. Она смотрит на меня, улыбается, краснеет.
Я так долго ждал встречи с ней, и я знаю, что хочу ей сказать, но сейчас любое первое слово в разговоре кажется мне глупым. Я обратил внимание, что перестал болтать ногами, да и дышу
Анна-Лиза карабкается вверх по утесу. Она ухитряется делать это элегантно, а через несколько секунд уже садится рядом со мной и тоже начинает болтать ногами.
Через минуту мне удается начать разговор.
— Тебе придется поставить Совет в известность, что у тебя был контакт со мной.
Ее ноги останавливаются.
Я напоминаю:
— Совет Белых Ведьм постановил: «О любом контакте между несовершеннолетними Белыми и носителями половинного кода обе заинтересованные стороны обязаны сообщать Совету».
Анна-Лиза снова начинает болтать ногами.
— Никакого контакта у меня не было.
Я вдруг начинаю ощущать каждый удар своего сердца: еще чуть-чуть — и оно выпрыгнет, разорвав грудную клетку.
— А еще у меня ужасно плохая память. Мама только и делает, что ворчит на меня из-за того, что я вечно все забываю. Я, конечно, постараюсь не забыть сказать ей о нашей встрече, но почему-то мне кажется, что и это вылетит у меня из головы.
— Рад, что не только у меня проблемы с памятью, — бормочу я, не сводя глаз с ее школьных туфель, которые мелькают за краем обрыва.
— Я никогда тебя не забывала. Я помню все твои рисунки, помню каждый твой взгляд на меня в классе.
Я чуть не падаю вниз. Все?
— И сколько же раз я глядел на тебя в классе?
— В первый день два.
— Два? — Я точно знаю, что она оглянулась только раз.
Чувствуя на себе ее взгляд, я продолжаю смотреть на ее туфли.
— Вид у тебя был такой… несчастный.
Приехали.
— Как будто тебе было больно.
Я фыркаю от смеха.
— Вот это похоже на правду. — Кажется, тот первый день был сто лет назад.
— Во второй день ты смотрел на меня десять раз, — продолжает она.
Я точно знаю, что всего один, и понимаю, что она меня дразнит.
— А на третий всего два раза, и, хотя в тот день я села рядом с тобой на рисовании, ты глядел не на меня, а на того воробья.
— Это был дрозд, и я его рисовал.
— Мне казалось, что после этого ты перестал меня стесняться, но, оказывается, нет, ведь ты и сейчас на меня не смотришь. — Перестав болтать ногами, она приподнимает их, сбрасывает туфли, и они падают вниз.
— Я не стесняюсь того, что на тебя смотрел.
— Посмотри сюда.
Я знаю, что она показывает на свое лицо, но продолжаю пялиться туда, где только что Анна-Лиза покачивала ногами. Медленно поворачиваю голову и с трудом сглатываю. Она, как всегда, прекрасна. Волосы — белый шоколад, а кожа — чисто медовая сладость, слегка тронутая румянцем и еще более нежно опрыснутая солнцем.
Господи! Если бы она еще и улыбнулась!
— Ты знаешь, какие у тебя удивительные глаза? — спрашивает она.