Польские народные сказки
Шрифт:
Привели Яцека на кладбище, а он, подойдя к могиле, давай ветки ломать, топотать, скакать да по-бычьи мычать. Подал Мацек голос из могилы:
— Гони быка прочь, Каська, а то он, не дай бог, на меня свалится!
— Ага, так-то вы померли, кум? — говорит Яцек и доски с могилы стаскивает.
— Опять вы меня перехитрили, кум, — говорит Мапек. — Что поделаешь, нет у меня гроша! Опять пришлось изворачиваться.
— А когда же все-таки вы мне его отдадите? — спрашивает Яцек.
— Да вот приходите на святого Михала — ей-богу, отдам.
Настал
Добрался туда Яцек, а уж смеркается. Разглядел он в щелку, что кум среди часовни в гробу лежит, притаился у щелки и поджидает, когда покойник зашевелится. Вдруг из лесу выходят разбойники — один, два, три, десять! — забираются в часовню, зажигают свечи и начинают на лавках делить деньги и разное наворованное добро. Делят, делят, все поделили — осталась одна сабля.
— Эту штуку не разделишь, — говорит их атаман. — Пусть она достанется тому, кто с одного маху у этого покойника голову отрубит.
Зашумели разбойники. Один покойников боится, другой говорит, что покойник потом по ночам являться будет, третий бормочет, что грех это — покойников рубить. Словом, все отказались, только один решился попробовать. Берет он саблю, идет к гробу, примеряется, как бы ловчей снести Мацеку голову. Вскочил тут Мацек, сел в гробу да как закричит во вое горло:
— Эй, братья-покойники, пропащие души! Выручайте!
Поднял тут кум Яцек стук да гром, заколотил кулаками по гнилым доскам, разбойники перепугались, всю добычу бросили: деньги, серебро, ворованные вещи, — и наутек!
Убежали они, вошел кум Яцек в часовню и с кумом Мацеком здоровается. А Мацек ему и говорит:
— Давайте, кум, поделим асе это добро. Тут нам обоим хватит.
Поделили они кое-как все драгоценности, куму Яцеку та сабля досталась. Посмотрел кум Яцек па две одинаковые кучи, вадохнул и говорит:
— Все это хорошо, кум. Однако мне еще с вас грош причитается.
А в это время один из разбойников, что был похрабрее прочих и полюбопытнее, подобрался к часовенке поглядеть, что там делается. Просунул он голову в шапке в щель, увидал, что те двое сокровища делят, решил, что это грешные покойники и замер со страху в щели-то. Увидал кум Мацек его голову в шапке, прыг туда, хвать шапку да как швырнет ее в сердцах в кума Яцека!
— На! — кричит. — Вот тебе шапка за тот грош, она того стоит!
А разбойник, чуть живой от страху, припустил в лес к своим товарищам.
— Там, — говорит, — покойники наше добро делят, дерутся. Мне голову оторвать хотели, ухватили за шапку — еле вырвался!
О ТОМ, КАК ПРОСТАЧОК ПАНА УТЕШАЛ
Деревней, где простачок был старостой, владел вельможный пан. Пришло время, отослал пан своих сыновей в школу, старшую дочь замуж выдал, младшая дочь — девица на выданье, с матерью в имении осталась, а самого пана куда-то выбрали, и он в город переселился.
И надо же такому случаю выйти, что несколько бед обрушились на пана в его отсутствие; нежданно-негаданно умерла жена, почти целиком выгорело поместье, а младшая дочка… Ну, о ней потом. Случилось все это в одну неделю.
Живет себе пан беспечно в городе и ведать ни о чем не ведает, как вдруг входит слуга и докладывает, что пришел староста из его деревни, хочет пана видеть. Тот распорядился впустить к нему мужика.
Вошел простачок, поклонился, поскреб в затылке. Он еще дорогой, жалеючи своего господина, все раздумывал, как оповестить пана о всех несчастьях, но при том чтобы не слишком огорчить. И решил начать с маленьких бед и этим подготовить пана к известиям о бедах великих.
— Ну-с, как живешь, простачок? — спрашивает пан.
— Благодарствуем, живы-здоровы, — отвечает мужик.
— Что нового у нас?
— Да как вам, сказать, ясновельможный пан? Недаром говорится: от лиха тихо, беды не видать, да где ж ее нету? Вот и ксендз молвит: «Кого бог любит, того и наказует». Видно и вас, ясновельможный пан, господь бог жалует, да что поделаешь, на все его святая воля.
— Что ты болтаешь? Не случилась ли и вправду какая беда?
— Случилась, ясновельможный пан. Все мы под богом ходим, в одном он вас опечалил, так другим утешил.
— Чем же он меня опечалил?
— Да ваш перочинный ножичек, подарок покойного вашего батюшки, сломался.
— Ах, чтоб тебя! Ха-ха-ха! Ведь придумает же, будто меня такой пустяк огорчить может! Конечно, жаль ножа, все же память, но разве есть что-нибудь вечное на свете? А как же его сломали?
— А шкуру с борзой сдирали.
— Как? Борзая сдохла? Которая?
— Да все.
— Все? Как же это? Такие прекрасные борзые! Наверное, недоглядели?..
— Может, и так, ясновельможный пан. Да где тут углядеть, когда они обожрались мясом вашего жеребца, а мясо-то было с отравой — на волков приготовлено.
— Стало быть, жеребец околел? — завопил пан, вскочив с кресла.
— Да, ясновельможный пан. Околел жеребец.
— Что же с ним приключилось? Ведь конь был молодой, здоровый, всего шесть лет ему, не более. Верно, плохо за ним смотрели?
— Ой, ясновельможный пан, смотрели-то хорошо, да что поделаешь, когда он надорвался.
— Надорвался? А кто ж посмел его так гонять?
— А как же, ясновельможный пан? Ведь пожар тушили.
— Пожар?! Какой? Где?
— Загорелся сарай, стали гасить. Воду бочками возили. Но что поделаешь? Не разорваться же всем: там гумно горит, здесь конюшня полыхает, потом коровник загорелся…