Полтава
Шрифт:
Денис понял, что, пока он спал в хатёнке, перед фортецией произошла стычка. На вспаханной копытами земле валяются синекафтанники... Но почему так быстро отступили шведы? Ведь казаков здесь не густо, царских солдат — и того меньше. С такими силами в поле не выйдешь.
Пушкари же, покрываясь дымом из коротеньких трубок, рассказывали:
— Ты, брат, из тех, кто дурачил врагов? Бог не забудет... Наш полковник вчера прискакал, так жупан бросил внизу, быстрей к нам, готовы ли пушки... А тут Настя Марковна времени не теряла. Ей гетманшей быть... А вот враги подослали двоих, у одного голова перевязана, а второй по-нашему
Денис чётко представил толмача, который разговаривал с ним в лесу на искалеченном московском языке. Видел толстый красный нос, поклёванный оспинками, и красиво подкрученные рыжие усики.
— А наш полковник, — продолжал самый бойкий пушкарь, — имеет приказ от гетмана и царя. Как ударили пушки! Казаки бросили галушек из рушниц! Вон сколько положили... Может, они и подобрали бы своих, может, и на приступ пошли бы, потому что характерники, но Бог послал конных москалей. Вот вместе с казаками и погнали врагов.
Денис злился на самого себя: проспал! Если бы Серко... Но Серко остался при войске... Не посчастливилось встретиться с врагом в бою. Да, может... Может, швед повернёт сюда?..
Так думал казак, стоя на стародубском валу и чувствуя, что руки снова удержат оружие. Ему не верилось, что уже нет на свете давних товарищей — Мантачечки и Зуся, что придётся выпить за их добрые души. Не верил — и всё.
7
Вдруг повеяло свежестью. Потрескавшиеся от жажды лошадиные губы охотно набрасывались на зелёную траву. Веселее заскрипели пересохшие оси расшатанных возов. Живыми искрами засветились у раненых глубоко запавшие страждущие глаза... Правда, обозы и прежде придерживались степных, еле приметных речек, где время от времени можно напоить коней, освежить раненых. Да настоящую влагу почуяли лишь теперь.
— Днепр, братове!
Никто не улежал на возу. Раненые поднимались с новыми силами. Обнимались бурлаки, голодранцы, гультяи, серома. Распрямлялись на тёмных лицах морщины.
— Пробьёмся к матери-Сечи! Уже недалеко наши паланки!
Смеялись, плакали, скакали гопака.
Ой, гоп, метелиця, Чого старий не женится?Словно и не было усталости от бесконечных степей, где многие навеки остались под еле приметными холмиками, оплаканные криками чаек да жалостливым конским ржанием. Товарищи выстрелят из рушниц в полинявшее небо, на котором не отыскать ни облачка, затем бросят в горло по капле оковитой — и дальше вздымают тучи безнадёжной пыли...
Так и Марко. Похоронил побратима Кирила — Ворону. Да не было уже в посудине ни капли горелки. Баклагу с мутной водой положил в могилу. Получается, и на том свете бедняку сосать солёную жижу? Печален шёл после того казак. Без коня. Без шапки. Повязывал голову сопрелой рубахой, спасаясь от палящего солнца. Увидела бы мать рубаху, вышитую её руками, — не признала бы там ни единого цветочка... А Галя подала бы копеечку. Донской казак предлагал исправную одежду и коня. Но хотел взять взамен оружие. Марко и слушать не стал. Без оружия — смерть. «Бери коня и спасайся, —
Прыткий конь был под проклятым донником. А то лежать бы ему с раскроенным черепом...
Тогда ещё был жив побратим Кирило. Мучился на возу.
«Почему не устояли? — спросил его Марко. — Нас было больше».
«Мало воинов, — скрежетал зубами Кирило. — Люди от плуга...»
До булавинского атамана Драного тогда пробилось из Сечи тысячи полторы голоты. Они упорно дрались против войска царского приспешника, изюмского полковника Шидловского. Повели за собой прочих обездоленных. Да неожиданно погиб атаман Драный. Босоногое войско затопталось на месте. Казаки Шидловского нажали. Голота падала покосами. Только густая ночь, мгновенно накинутая Богом на широкие степи, да глубокие овраги спасли множество жизней...
Где силой, где хитростью, а победили восставших. Как и самого Кондрата Булавина.
Но теперь, вдохнув Днепровой влаги, ожил Марко.
Ой, гоп, метелиця, Чого старий не женится?Песня вцепилась и в него. Теперь недалеко Чертомлыцкая Сечь. Теперь не страшен Шидловский. Не страшны Долгорукий, сам царь Пётр. Недалеко сечевая паланка, обнесённая палисадом, — надёжное степное укрепление. Да царь и не воюет с сечевиками. У него шведы в голове...
Возы сворачивали к балке. Люди выпрягали коней и пускали их на зелёную траву. Разводили костры, снимали с возов немощных и укладывали их вокруг огней.
Марко нырнул в прохладную речку — много их, веток Днепровых, извивается по широким степям. Вода закипела от человеческих тел. Затем Марко выполз на тёплую траву и уснул крепким сладким сном...
— Вставай, Марко!
Дёргали повелительно, он вскочил на ноги. Ухватил оружие. Затем продрал глаза. На зелёной примятой траве спали сечевики, бурлаки, донские казаки, просто бородатые русские мужики — теперь все побратимы.
— Что такое?
Его вели на высокий берег балки, куда уже от соседней ватаги поднимались старый Петрило и ещё воины, из тех, кому верит товариство. Перед пришедшими с Дона торчали настоящие казаки, несущие в паланках службу, — они выехали навстречу. Марко хотел броситься с радостным криком, да кто-то придержал его за рукав. Нет, не радость привезли сечевики, хотя против него самого стоял его давний побратим Демьян Копысточка. Когда товариство трогалось на Дон — Демьян неожиданно заболел. Его била лихорадка. Марко и Кирило Ворона попрощались с больным, а сами не отрывались от товариства. «Выздоровеешь — догоняй!» — приказывали. Выздоровел, а почему-то не догнал...
— Не пробирайтесь на Сечь! Коменданту Новобогородицкой крепости известно, — заторопился Демьян, отводя замутнённый взгляд, — что среди вас много московских людей, которые стояли за бунтовщика Булавина! По ним виселица плачет!
Марку не верилось, что это говорит Копысточка. Покидали Демьяна бедняком. А вот на нём какая одежда — и названия тканям не придумаешь. Словно возвратился Демьян из похода, где набил саквы добром. Конь под ним горяч, стройными ногами в белых чулках перебирает.