Полтава
Шрифт:
Батько вдруг захохотал, словно обращая всё сказанное им в весёлую шутку:
— Малюй, казак!
А сам снова уставился в окно. Огромный, хмурый, умный.
За окном шумят деревья. Там, во дворе, варят кашу гультяи, слушая Галино пение. Её песни переполнены печалью о Чернодубе, о суженом. Похожая печаль и в гультяйских думах. Но здесь все убеждены, что жених её — Петрусь. Как усадил Петрусь девушку на коня из Гусаковой конюшни — так и не слезала она вплоть до этого хутора... Зачем собрались? Бездельничать?
— Ты
Ничегонеделанье оборвалось неожиданно. К корчме, закрытой тёмным лесом и обставленной высокими дубами, прискакал весёлый всадник. Привязал коня к воротам с навесом и всех поднял на ноги зычным криком:
— Казаки! Гетман увёл войско на помощь царю! Шведы бьют царских солдат, а те грабят наших людей! А ещё — убивают насмерть! Шведы нам не вредят! Только просят продавать хлеб.
— Враньё! — закричали гультяи. Кто-то — в морду приблудника. — Твои шведы нашу веру топчут!
Весёлый всадник утёр рукавом яркую кровь под носом и выхватил из-за пазухи бумагу:
— Пусть грамотеи читают!
Петруся нашли возле горшочков с красками. Втащили в корчму. Он только глянул на бумагу — чудо! Огромными битыми литерами, по-нашему: король шведов, готтов и вандалов, Карл XII!
Высокие слова заткнули гультяям пасти. Даже толстый корчмарь замер — с раскрытым ртом и огромным жбаном в руках. Кружки, кубки, макитры — всё отодвинуто.
— Ну что там?
— Король пишет: шведы не трогают мирных жителей.
— Ты кто такой? — спросили гультяи; среди них громче всех рыжий Кирило. — Кто дал цидулку?
Но больше не совали в морду кулаками. Приблудник насмешливо повёл отчаянными глазами. Сам высок, крепок, словно пан, — откормлен, хоть одевайте сотником или полковником. Он и сознался:
— Я служил в гетманском войске. Кто признает? Ну?
Петрусю достаточно взглянуть на толстую шею да широкое лицо:
— Сотник Онисько!
Человек и глазом не моргнул:
— Этого казака мне приказывали вязать! Да разве мог я оставаться там? Царь окружил старого гетмана своими солдатами. Ступи не так — на кол! А гетманово войско разбегается. Не на нас идут шведы. Вырвем наши вольности! Будет Украина свободной! А то царские офицеры казаков за наймитов считают!
Его заглушили крики:
— Значит, швед сюда идёт?
— Пусть батько ведёт! Ляшских панов прогнали — и своих прогоним к чёртовой матери!
Атаман Голый спал в сарае на сене — его разбудили. Для верности рыжий Кирило плеснул на огромную голову ведро холодной воды. И как был, в мокром красном жупане, усадили атамана на коня.
— Веди! Народ просит!
— Гетман уже повёл казаков на шведа!
— Веди! Веди!
Ой как много люда вокруг хутора!
— Слуша-ай! На панское кодло!
— На панское кодло! — полетело по лесу.
Солнце ещё дарило теплом. Деревья в жёлтых листьях. Следы на песке такие торопливые, колёса погружались глубоко — везли паны добро!
— На Гадяч! — закричали. — Свою старшину над собой поставим!
Атаман Голый хотел показать, что не раздумывает ни минуты, разрешает брать и Гадяч. Словно есть у него сила сдержать люд.
Петрусь — со всеми. В жёлтом лесу осталась размалёванная хата. Смоют дожди со стен яркие цветы и кичливых петухов... Галя снова в седле, рядом. Прыткая, потому что с малых лет ездила с хлопцами на конях без седла, держась только за гриву, а здесь — в седле! Одетая в синий казацкий жупан, в казацкие красные штаны на широком очкуре, в шапке-бырке, она похожа на молоденького безусого казака. Никто не догадывается, что у казака под шапкой копна густых чёрных волос.
— А в Чернодубе будем, Петрусь?
— Не знаю, Галя.
Петрусь не ругал себя больше за то, что не отвёз девку под Киев, к её троюродной тётке, как обещал. Зачем? Коли здесь — буря...
— На Гадяч! — не утихало. — На Гадяч!
Только шумело под низкими тучами. До них доставала пыль, поднятая неисчислимыми копытами.
Онисько-приблудник стал у батька правой рукою. Батько, опытный рубака, ещё и не взмахнул саблей, как Онисько уже сбил конём сердюка и компанейца, вздумавших защищаться.
Ветром ворвались в Гадяч. Хотели проскочить сквозь высокие ворота да изрубить казацкую залогу. Только замковый господарь знал службу. Ворота своевременно закрылись. Залога выкатила пушки, они плюнули с вала огнём — обезумевшие кони еле унесли отчаянных подальше от смерти.
Зато предместья клокочут.
Петрусь с Галей тоже на майдане. Чернодуб не так и далеко от Гадяча, но Галя о селе не вспоминает. Девушку покорила езда. Её сабля сверкала над лошадиной гривой, однако Галя в ужасе отводила взгляд от пролитой крови...
На майдане высокие дикие груши с мелкими редкими листочками. Трава по его краям зеленеет по-весеннему. На зелёном подаёт голос забытая кем-то коза...
Когда Петрусь с Галей пробираются к высокому крыльцу, на котором творится суд, на крыльцо вдруг выводят нового узника в богатой одежде. Человека поворачивают лицом к толпе. Батько Голый спрашивает:
— Оце... Кто скажет? Га?
— Купец Яценко! — ревёт в ответ толпа. — Дворец выстроил! Знаем!
Издали сверкает железо на башне в том месте, куда указывают сотни рук. Даже Псёл под осенним солнцем не может так сверкать.